Олег Верещагин - Последний воин

— Мэлет, — Гарав повернулся на бок и коснулся её волос, удивившись, какой грубой и даже грязной кажется его ладонь в сравнении с этим невесомым золотом. Эльфийка обернулась через плечо — с грустной и светлой улыбкой. — Я не… обидел тебя, Мэлет?

Вместо ответа эльфийка прилегла рядом и занялась самым обычным для влюблённой человеческой девчонки любых времён и пространств, лежащей рядом с любимым мальчишкой, делом — стала пальцем исследовать тело Гарава, глядя ему в глаза.

— А… йесссли кто вввв… йдёт? — смалодушничал мальчишка, с трудом удерживая сладостную дрожь всего тела — казалось, оно горит огнём и одновременно корчится от мороза.

— Никто не войдёт, — шепнула Мэлет. — Я всё-таки дочь своего отца. Про конюшню подумают, когда мы выйдем отсюда, melimanya,[17] не раньше… — И она, тихо засмеявшись, продолжала водить пальцем по коже мальчишки.

Гарав закрыл глаза и вытянул руки над головой, обмяк на плаще, наслаждаясь этими прикосновениями.

— Meldanya… arinquanya ohtatyaro… nessima maianya…[18] — слышал он шёпот над собой в бархатной ласковой тьме. И лишь на ощупь обнял восхитительное живое тепло, вновь прильнувшее к нему через какое-то время…

… — Странно, — Мэлет покачала головой. — Ты рассказал мне сейчас, что ты из другого мира… и я не имею причин тебе не верить… но я не чувствую ничего другого. — Она провела двумя пальцами по лбу мальчишки. Не ласково, а сильно, так, что Гарав даже поморщился. — В тебе есть кровь Аданов… Аданов Дома Хурина… она почти растворена в крови каких-то неизвестных мне народов Сумерек… невежественных, но храбрых и гордых… — Она примолкла на миг, а потом удивлённо засмеялась. — И даже капелька крови синдаров в тебе есть. Очень мало, но она есть.

— Эльфов?! — Гарав удивлённо рассмеялся и тут же притих. Глаза Мэлет были строгими и смотрели куда-то вдаль и вглубь. — Шутишь?

— Нет. — Эльфийка медленно покачала головой — нет, даже просто повернула её: влево, вправо. — Ты сын этого мира, мой волчонок. Это странно, потому что я не знаю, где твой народ и твой дом… мне кажется, что их странным образом нет… ЕЩЁ нет… но они не чужие здесь. И ты не чужой.

— Не чужой… — медленно произнёс Гарав.

И вдруг… вдруг понял.

Понял сразу ВСЁ.

Не было мира, выдуманного Толкиеном. Да он никогда и не говорил, что выдумал этот мир, Олег Николаевич упоминал об этом… говорил про легенды и сны, из которых сложил английский гений мир Средиземья.

Было — прошлое.

Прошлое мира Пашки, настоящее мира Гарава. Чудовищно далёкое, древнее прошлое — древнее пирамид… да что там — древнее привычных континентов и океанов!

И, видимо, те земли, где встанут Киев, Новгород, Москва — они лежали на востоке. А те земли, из которых ещё придут предки предков русских — ещё дальше на востоке.

— О чёрт, — потрясённо пробормотал Гарав по-русски, поднеся руки к лицу. Он и сам не знал, почему так потрясло его это открытие.

Мэлет легла рядом, вытянувшись рядом с Гаравом, повторив своим телом изгибы его тела. И скрестила руки на груди человека:

— Отдохнул? — спросила она.

«Я не хочу тебя потерять», — едва не закричал Гарав, забыв обо всём, сказанном за минуту до этого — потрясшее его открытие стало мелким и неважным. Но закричать так — значило терзать Мэлет.

Потому что они не могли быть вместе. Что бы ни происходило сейчас. Сколько бы радости и света они ни подарили друг другу.

И Гарав обнял её. И перестал думать о чём-то, кроме Мэлет.

Так Эйнор не бил Гарава ни разу. Мальчишка стиснул зубы и терпел, хотя боль от перевязи со стальными бляхами после первого же удара стала просто невыносимой. После третьего Гарав не выдержал и закричал, но потом, чтобы молчать, прикусил губу и не издавал больше ни звука, только зачем-то про себя считал удары. Кроме того, стыдно было смотреть в лицо Эйнора — белое, тоже с закушенной до кровавой струйки губой и сумасшедшими глазами. Поэтому он смотрел в скамью — между своих белых пальцев, которыми он вцепился в каменный край, пошире расставив руки.

Но ещё ужасней были две мысли. Первая — сколько он причинил Эйнору неприятностей. А вторая… вторая мысль была о том, что Гарав не раскаивался в том, что сделал в Раздоле. Тоже ужасная… Потом скамья стала таять и кривиться, а удары — со счёта он сбился — сделались какими-то несильными, зато в ушах мерзостно зудели невидимые, но громкие мухи, да и руки словно превратились в лапки мягкой игрушки — беспомощные и мягкие, не свои. Гарав упал на колени и прижался щекой к камню.

Вот тут Фередир не выдержал и молча, но свирепо, стал оттаскивать рыцаря. Наверное, впервые в жизни помешал ему что-то сделать вот так — вцепившись. Когда понял, что не справляется, то просто повис на руках нуменорца и закричал отчаянно:

— Что ты делаешь, ты же его забьёшь насмерть!

Но Эйнор уже и сам швырнул перевязь и сел на постель, уронив руки.

— Что ты наделал? — спросил Эйнор убито. — Ты понимаешь, что натворил?! Мы же тут гости. Гости. Нас приняли, как своих. А ты… блудливый щенок!.. — Но и это он не крикнул, просто сказал тихо. — Валар, зачем я тебя подобрал…

— Затем, чтобы мы остались живы, — сказал Фередир.

Эйнор вздохнул и признался:

— Правда… Вот тебе и подобранный камешек…

Гарав попытался встать — он стоял на коленках возле своего ложа, опираясь на него руками. Не смог. Перевёл дыхание и всё-таки поднялся. Покачался и устоял. Заставил себя улыбнуться.

— Отдай меня эльфам, — предложил он и не выдержал боли — застонал. Но коротко, и тут же заставил себя замолчать.

— Ну на кой ты им пёс? — с тихим отчаяньем спросил Эйнор. — Не казнят они людей. Тем более ты им не присягал.

— Я её люблю, и она меня — тоже, — отрезал Гарав так же тихо, но решительно. — Я понимаю, что сделал гадость в доме, который нам оказал гостеприимство. Но я не раскаиваюсь.

— Младшие, — вздохнул Эйнор. — Младшие. Когда же вы научитесь думать головой.

— Не мы утопили Нуменор, гоняясь за бессмертием! — огрызнулся Фередир, беря Гарава за плечи. — Да-а-а… А знаешь, орки обошлись с ним мягче, Эйнор.

Эйнор посмотрел мутновато от заботы. Гараву было всё равно. Жгучая боль, упрямство и какое-то дикое ликование его переполняли с головой.