Олег Верещагин - Последний воин

Гарав не побежал.

Он стиснул зубы и взялся за меч. Склонился всем телом — словно пробивался через сильный встречный ветер… но головы не опустил, не отвёл глаз от полыхающего взгляда громадного, жуткого нимри.

— Так Ангмар говорил правду?! — прорезал сгустившийся тяжёлый воздух дерзкий высокий голос мальчишки, сорвавшийся на последнем слове — но не смешно, а яростно и даже презрительно! — на глуховатый басок. — Правду, что мы, люди, для вас, эльфов, — полуживотные?! Вот жаль, что я не остался там, в Карн Думе — по мне лучше уж было отдать душу какому-нибудь гауру и пасть без чести от рук наших же воинов, чем жить и дальше человеком — без твоей дочери, нимри! А ведь я человек, Глорфиндэйл — ЧЕЛОВЕК!!! И это немало!

Эльф слушал мальчишку, высоко подняв брови и отпустив рукоять меча — тот скользнул обратно в ножны и утих. И даже когда Гарав, тяжело дыша и не выпуская оружия, замолчал и только смотрел на эльфа — яростно и непримиримо, — Глорфиндэйл по-прежнему молчал. Молчал, разглядывая мальчишку со смесью грусти, удивления, гнева и уважения. Когда же он заговорил, голос его больше не был угрожающим, скорее — печальным.

— Прошлое хорошо помнит три союза между дочерьми эльфов и сыновьями людей. Верен Эрхамион и Лютиэн Тинувиэль… Туор и Идриль… Эльвинг Светлая и Эарендил Мореход… Ты ли Верен? Ты ли Эарендил? Или твоего отца звали Хуор?

— Тебе нужны Сильмариллы? Тебе нужен новый Вингилот? — вопросами ответил Гарав. — Скажи, и я…

— Нет… — Глорфиндэйл поднял руку. В жесте не было нетерпения — лишь просьба внимания. — Я верю и вижу, что ты готов на всё ради моей дочери. И я не о том. Эарендилу Эру даровал бессмертие. Лютиэн Тинувиэль получила право выбирать, и она выбрала Жребий Людей. А Туор и Идриль вместе отправились в Валинор, и не нам вести речи о них и их судьбе… Бессмертие, Гарав Ульфойл, — Дар… или проклятие эльфов, как людям даровано их проклятие — или дар? — Смерть. По вашему счёту Мэлет больше ста лет. Больше ста, Гарав… Тебе четырнадцать, и ты даже не Адан — ты из Людей Сумерек. Сколько ты проживёшь на этой земле? Пусть минует тебя смерть в бою и болезнь. Ещё полвека. Пусть шесть десятилетий. Семь. Да пусть хоть сто лет. Хотя состаришься и потеряешь и красоту и силу ты намного раньше. А Мэлет не заметит этих лет. И что ей останется? Подумай — что?

Не было гнева в голосе эльфа. Не было торжества или злости. Ничего не было такого, на что стоило бы злиться…

Только правда. Не такая, как у Ангмара.

Настоящая. Но не менее жестокая и беспощадная.

Вечность — минуту — Гарав молчал. Глядя в пол. Потом гордо вскинул голову и сузил глаза, в которых родился стылый лёд:

— Прощай, Глорфиндэйл из Дома Элронда. Никогда более я не потревожу покоя твоего дома и взгляда твоей дочери, — церемонно сказал мальчишка.

Кажется, эльф хотел что-то ещё сказать. Но Гарав коротко поклонился и, повернувшись, вышел прочь, хлестнув краем плаща по косяку — словно вылетела большая хищная птица. Глорфиндэйл услышал, как по коридору — трах-трах-трах! — раскатились звонкие, чёткие шаги. (Эльфу представилось, как следы навсегда остаются на белом полированном полу — впечатанные в камень гневом, яростью, тоской и разочарованием…) Глорфиндэйл тряхнул головой и на миг склонил её:

— Angayasseya,[14] — прошептал он…

…Гарав прошёл по какому-то мосту, сам того не заметив — бешено свистя плащом по камню, мёртво сжимая рукоять меча и стиснув зубы, чтобы не кричать. Его мысли были холодны и остры — как будто их заточило отчаянье.

Ускакать прочь. Сейчас. Немедленно. Тут же. Навсегда. Не оглядываясь. В первой же деревне людей найти красивую девчонку. Их тут много. Взять у неё всё, что может взять мужчина у женщины. И отдать ей… что? То, что он нёс Мэлет, не отдать, как не вырвать из груди сердца — сразу умрёшь… Пусть. Тогда просто отдать той девчонке своё тело. Там найдётся немало желающих лечь с оруженосцем кардоланского рыцаря. Никакого насилия, никакого обмана. В конце концов, ему тут жить и ему нужен дом. И та, которая будет о нём заботиться, а потом родит ему детей. Это может быть любая. Разве не всё равно, чьи руки примут постирать рубашку, и разве в темноте видно лицо? И разве не всё равно — всё вообще — если сердце всё-таки вырвали… а ты почему-то остался жить?

Он стиснул зубы сильней, до хруста, до крошки, потом оскалился, задавив всхлип. Влево и вправо отшагнули двое шедших навстречу эльфов — они о чём-то беседовали и изумлённо посмотрели вслед человеку; кажется, даже окликнули сочувственно… зачем ему их сочувствие?! Он искал лишь понимания и разрешения быть с Мэлет. И не получил ни того, ни другого.

Но Глорфиндэйл прав. Прочь отсюда! Скорей! Бежать!

Он побежал. И бежал до самой конюшни.

До самых дверей, возле которых, высоко подняв руку и опершись ею на косяк, стояла Мэлет.

— Отказал? — резко и высоко спросила она, откидывая волосы с лица коротким поворотом головы.

— Да, — выдохнул Гарав.

— Ambar.[15] — Эльфийка выпрямилась.

— Что? — спросил Гарав вместо того, чтобы обойти её, оседлать Хсана и умчаться прочь, не оглядываясь.

— Возьми меня, — просто сказала Мэлет. И, протянув руку, словно бы тонкий и прочный браслет надела на запястье Гарава. — Выбор отца — это выбор отца. Но и я могу выбирать.

Тысячи слов хлынули на язык Гарава — и прочно забили ему рот. Тогда вместо любого из них — ведь любое прозвучало бы глупо — мальчишка взмахнул плащом в левой руке, властно, будто имел на это право, окутывая им себя и эльфийку. И шагнул вперёд — увлекая её следом за собой…

…Потом был тот же плащ, падающий на рассыпанное сено — казалось, медленно, как лист с дерева.

А дальше Гарав не запомнил. То, что было у него с Тазар, тут почти не годилось и напоминало происходящее лишь отдалённо. Ему только казалось, что и он падает, падает, падает в тёплое сияние — падает, раскинув руки, падает — и не может упасть… и в какой-то момент сияние становится обжигающим, и он вспыхивает и… сгорает, наверное, но это — не важно…

…Лёжа ничком, сквозь полуопущенные ресницы Гарав смотрел, как сидящая рядом Мэлет расчёсывает волосы. Между остриями серебряного гребня — в основе вспыхивали при каждом движении мелкие зелёные камешки — с лёгким треском струились золотые волны, и с этим мягким потрескиваньем мешался тихий голос эльфийки — Гараву казалось, что он слышал уже эту песню, но никак не вспоминалось, где же…

— Мэлет, — Гарав повернулся на бок и коснулся её волос, удивившись, какой грубой и даже грязной кажется его ладонь в сравнении с этим невесомым золотом. Эльфийка обернулась через плечо — с грустной и светлой улыбкой. — Я не… обидел тебя, Мэлет?