Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник)

Потом полиция поймала ее, когда она обрывала клумбу тюльпанов на садоводческой выставке. Когда она исчезла, Трапезунд обратил свое внимание на меня.

В ту минуту пришел поезд, и мест нам не досталось. Я держался за поручень, а Селеста за меня. Мы пели отрывки из «Кошек». Она хорошо запомнила слова. Другие пассажиры отводили взгляды.

Я понадеялся, что моя крестница забудет, о чем шел разговор. Начало истории напомнило мне, каково это – быть молодым и неприкаянным, когда некуда спрятаться от подступающего демона.

Но как только мы подъехали к станции «Хобокен», Селеста спросила:

– А где была мама, когда кот тебя заприметил?

Двадцать лет назад Хобокен был эдаким компактным, старомодным рабочим городком, и в моей памяти он остался черно-белым, как старая кинохроника. Мы шли от станции к улице Ньюарк, где вывеска в форме гигантской руки сулила суп из мидий.

– Когда кот начал ко мне присматриваться, и появилась твоя мама, – ответил я, шагая с Селестой рука об руку. – Трапезунд стоял в дверях комнаты, где я тогда ночевал, и смотрел на меня. Мне больше некуда было идти, и я сидел на кровати, раздумывая, что делать.

Потом я поднял голову и увидел девушку чуть старше меня, в самой короткой мини-юбке на свете. Она разложила свои сумки в алькове, где раньше жила Цветочница. Ее звали Джоан Мата. Она выглядела выше, чем была на самом деле, а еще у нее были удивительные глаза – золотисто-зеленые, как у тебя. Твоя мама провела все лето в Европе. С Энис они познакомились в Колумбии, и Трапезунда она знала еще с тех пор. Мне даже объяснять не пришлось, что творится. Стоило ей только взглянуть на Трапезунда, как он убежал и спрятался в кухне.

Но на самом деле Джоан тихо-тихо зарычала. Трапезунд среагировал так же, как кот сапожника и кошка из кулинарии, когда они видели, как мимо них несут Мими. Он задергал ушами, зашевелил носом и огляделся, испуганный и смущенный, как будто чуял кошку, но не видел ее.

Трапезунд так и не вышел из кухни. Энис понимала, что что-то здесь не так, но, как и кот, побаивалась Джоан.

– А почему у мамы не было аллергии на Трапезунда? – вдруг спросила Селеста.

Не успел я обдумать ответ, как услышал голос:

– Аллергия у меня началась позднее, доченька.

Улыбающаяся Джоан Мата стояла на крыльце «Супа из мидий» – длинного дома-лабиринта, состоящего из одних столовых.

Джоан была дизайнером, а муж ее, отец Селесты, Фрэнк Гален – архитектором. В тот день его не было в городе. Их дом напоминал выставочный образец его и ее работ. Какие-то его части вечно перестраивались и перепланировались. В ту неделю это была кухня.

Поэтому мы поели в ресторане, к великому восторгу Селесты. Мы сидели за столом втроем. Когда Джоан достала очки, чтобы прочесть меню, они присели ей на нос ненадолго, словно бабочка.

Селеста рассказывала сцены из мюзикла и припоминала отрывки нашего разговора.

– И он сказал, что был хиппи, но насчет тебя не уверен.

– Твой крестный перепутал, все было наоборот, – ответила Джоан. – Я тогда все свое имущество носила в чемоданах. А у него была работа. Так мило – каждое утро он в этом сумасшедшем доме одевался в костюм с галстуком и уходил, чтобы написать статью о моде.

– А что случилось с Трапезундом? – спросила Селеста.

Ни Джоан, ни я не знали.

– Наверное, у него осталось еще несколько кошачьих жизней, – ответила Джоан.

Селеста неохотно отлучилась в туалет, понимая, что в ее отсутствие мы будем обсуждать какие-нибудь секреты.

– Она меня спросила, вот я ей и рассказал немного о Трапезунде и Десятой Восточной улице.

– Все в порядке. Она становится все любопытнее, и я рада, что расспрашивать она стала тебя, а не кого-то другого.

– Может быть, тебе стоит рассказать о своем отце?

Джоан вздохнула:

– Расскажу, если спросит.

Двадцать лет назад мы, как только познакомились, сразу поняли, что будем друзьями. Мы до ночи сидели на крыльце и у пожарной лестницы на Десятой Восточной улице и говорили о сексе, наркотиках, родителях и психологических травмах.

Джоан часто сидела на перилах и никогда не теряла равновесия. Она была всего на год или два старше меня, но насколько же больше она знала! Ее мать была известным адвокатом, а отец, Антонио Мата, мексиканским художником. Он писал сюрреалистические картины, напоминавшие комиксы, и подписывался «Марги».

В тот вечер я впервые задумался о том, так ли уж разумно она поступает, но ничего не сказал.

Десять лет спустя, когда Селесте было около двадцати лет и она изучала театроведение на втором курсе Нью-Йоркского университета, как-то в пятницу вечером она отвезла нас на Лонг-Айленд. Нам предстояло провести выходные с ее матерью и бабушкой в «Доме, который съел мир». Было начало июня, и Лонг-Айленд весь сиял.

Уникальное освещение, которое можно увидеть на этой тонкой и ровной полоске земли длинным летним днем – солнечный свет, отражающийся от Атлантического океана и пролива Лонг-Айленд.

Селеста была стройная, но уже не такая ужасающе худая, как несколько лет назад, когда ее родители развелись, а она заболела булимией. Ее вылечили, и в старших классах школы она вела активную жизнь, расписав свое время по минутам, – возможно для того, чтобы не слишком задумываться о том, кто она такая.

Но все же пару раз за эти годы мы разговаривали о ее матери и наших с ней приключениях после знакомства. Я рассказывал свои истории о том, как мы с Джоан танцевали в «Ундине», когда Хендрикс был в зрительном зале, и разговаривали с Алленом Гинзбергом в Томпкинс-сквер-парке. Я проветрил весь свой багаж воспоминаний старого сноба.

Но в тот день она спросила:

– Ты слышал об оцелотах?

Я кивнул, уже понимая, куда зайдет наш разговор.

– Они небольшие, тело длиной пару футов, и хвост почти такой же длины. У них красивый мех, – рассказывала она. – Они распространены по всей Южной Америке и Мексике. Если я еду куда-нибудь, где есть зоопарк, то проверяю, есть ли там оцелоты. Они есть в Сан-Диего и Цинциннати.

– Оцелоты довольно пугливы, – добавила она. – Разумеется, их становится все меньше, ведь на них охотятся ради красивого меха, и их родные леса вырубают. Но больше всего я интересуюсь марги – родственницей оцелота, очень на него похожей. Ты ведь знаешь про этих диких кошек?

– Они живут и охотятся на деревьях, – сказал я. – Ведут ночной образ жизни, очень осторожны и тоже встречаются все реже.

– Ты знаешь о них, потому что тебе рассказала мама, правда? В вашей молодости. Она ведь знала про это… про своего отца. Ты помнишь, что у него было прозвище «Марги»? Когда мне было двенадцать лет, я стала о них расспрашивать, и бабушка Руфь рассказала мне о дедушке.

Прошлым летом Руфь взяла меня с собой в Мексику. Мы приехали в город, где родился и вырос Антонио Мата. Еще даже живы горожане, которые знали его. Мы специально заехали в Белиз, чтобы посетить тамошний удивительный зоопарк. Он в стороне от побережья и очень просторный. Больше похож на заповедник со всеми животными Центральной Америки, – рассказывала она. – Я долго стояла у вольера марги и наконец, уже в сумерках, увидела дикую кошку на верхних ветках дерева. Вокруг было полно народа, но она смотрела прямо на меня. А потом исчезла.

Селеста замолчала и уставилась в окно.

– Мы катили по поросшей травой равнине в центре острова, клонящееся к закату солнце отбрасывало длинные тени и придавало особое волшебство бесконечной череде магазинов, зданий с вывесками дерматологов и дантистов и площадок с подержанными автомобилями на продажу. Может быть, Трапезунд и был одержим дьяволом, – ни с того ни с сего сказала Селеста, – но на маму он отреагировал, как домашняя кошка на дикую.

Я понял, что Джоан так ей ни о чем и не рассказала.

– Точно, милая, – ответил я, – так оно и было.

Не отрывая глаз от дороги, она левой рукой стащила с плеча блузку. Я увидел островок рыжей шерсти с черным пятном.

– Давно это у тебя?

– Несколько лет. Сначало было просто пятнышко, потом выросла шерсть. Я поняла, что это, как только оно появилось. Сначала я его брила и боялась, что кто-нибудь увидит. Теперь уже не брею.

Я смотрел на ее профиль, стараясь разглядеть в ее лице кошачьи черты. Она покосилась на меня, и на секунду ее глаза и впрямь засветились.

– Когда я познакомился с твоей матерью, у нее тоже было такое пятно. Ей пришлось избавиться от него электролизом. Это очень болезненно.

– Мама никогда сама о таких вещах не рассказывает. Когда это пятно у меня появилось, я спросила ее, что это такое. Она очень коротко упомянула о своем отце, а потом рассказала мне о лазерном лечении.

– Но ты не захотела его удалить?

– Я хочу сохранить память. И может быть, что-нибудь понять.

Некоторое время мы ехали молча. Затем Селеста сказала:

– Когда вы встретились, она была всего на несколько лет старше, чем я теперь. Что она знала?