Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник)
Мы взяли две упаковки по двенадцать банок пива в «Снейдс Корнерс», универсальном магазине на 271-й автостраде, где никогда не проверяют документы, и помчали по грунтовой дороге к озеру Уорнок, грязнющей луже, вокруг которой росли сосны да кусты, а еще на берегу торчал засохший дуб, как трехпалая рука скелета.
Между озером и кустами была полоска земли, замусоренная сплющенными пивными банками, обертками от презервативов и бутылками с выцветшими ярлыками. Вдоль берега стояло с полдюжины испачканных, помятых диванов и кресел. Я подумал, что черный диван слева – недавнее пополнение; во всяком случае, выглядел он поновее, чем остальные.
На пруду немало девушек из Эдинбурга, не говоря уже о девушках из Таунтона и Кресент Крика, потеряли свою девственность. Но для парочек было пока слишком рано – весь берег оказался в нашем распоряжении. Мы сидели на черном диване, пили «Блю Риббон» и разговаривали о телках, футболе и о том, как свалим на фиг из Эдинбурга, – в общем, на обычные темы. Все подростки в тех местах только об этом говорили – ну еще, может, о сигаретах и телике. Дойль еще некоторое время кипятился насчет драки и клялся отомстить, но не стал на этом особо зацикливаться – в конце концов, нам не первый раз надрали задницы. Я сказал, что, если учесть размеры этих нападающих, для мести ему потребуется базука.
– Самое отстойное, это то, что мы каждый год им продуваем, – сказал Дойль. – Если бы хоть один матч выиграть!
Я открыл банку пива и одним глотком выцедил половину.
– Ну, это вряд ли.
– Конечно, тебе-то по фиг. Ты играешь, только чтобы снять бабу получше.
Я рыгнул:
– Ты же знаешь, за красно-серебряных жизнь отдам.
Он раздраженно пихнул меня в плечо:
– А я бы взаправду отдал. Мне нужна всего одна победа! Я больше ничего не прошу.
– У меня какое-то странное чувство… – начал я.
– Заткнись!
– Знаешь, даже мурашки по коже забегали. Сдается мне, Бог услышал твои молитвы. Он прислушался к твоим словам, и сейчас, в эту самую секунду…
Дойль швырнул в меня пустой банкой.
– …собирается вселенское воинство, которое вот-вот вплетет твою искреннюю молитву в Его великолепный замысел.
– Если бы, – буркнул Дойль.
Вокруг нас сгустилась тьма, спрятав корявые сосны. Хотя днем было пасмурно, на небе во множестве высыпали звезды. Дойль свернул косяк, и мы покурили, потом выпили пива, потом еще покурили, и когда мы допили первую дюжину банок, сухой дуб показался еще более зловещим, звезды нависли так низко, что их запросто можно было сорвать с неба, а тихий пруд, мерцающий отраженным светом, словно сошел с иллюстрации к сборнику сказок. Я подумал, не сообщить ли об этом Дойлю, но сдержался – он бы сказал, чтобы я перестал нести чепуху, как гомик.
С востока приползли тучи и скрыли звезды. Мы замолчали. В тишине был слышен только собачий лай да далекий гул обычной американской ночи. Я спросил Дойля, о чем он думает, и он ответил:
– О команде Таунтона.
– Да господи, Дойль. Вот, возьми. – Я сунул ему в руку свежеоткрытую банку пива. – Забудь об этом, ладно?
Он покрутил банку в руках:
– Меня это гложет.
– Слушай, мужик, мы их обыграем, только если у них автобус по пути на матч сломается.
– Что ты имеешь в виду?
– Если они опоздают, то им засчитают техническое поражение.
– А… ну да, – мрачно отозвался он, похоже, не удовлетворенный такой перспективой.
– Так что выброси это из головы.
Он хотел ответить, но его прервал пронзительный крик, похожий на скрип калитки: «Пи-и-ип!», а затем хлопанье десятков крыльев.
– Что это? – встрепенулся я.
– Просто гракл, – ответил Дойль.
Я огляделся в темноте. Может быть, мне это привиделось, но ночное небо отливало блеском, как крыло скворца. Граклы мне никогда не нравились – эти пернатые разбойники грабили чужие гнезда и поедали птенцов. А еще рассказывали… Холодные мурашки побежали у меня по позвоночнику.
– Городской ты, – пренебрежительно сказал Дойль, намекая на то, что первые десять лет жизни я провел в Айкене, который по сравнению с Эдинбургом и впрямь мог сойти за крупный город. – Что, Энди птичек испугался?
Крылья захлопали снова, раздалось еще несколько криков. Со всех сторон чувствовалось движение невидимых существ.
– Пошли отсюда, – сказал я.
– Тебя за руку подержать?
– Ну давай, идем уже! Заедем к Доун, может, она захочет куда-нибудь прошвырнуться.
Дойль недовольно фыркнул и встал:
– Черт, какая-то пружина мне всю задницу исколола. – Он дотронулся до джинсов и осмотрел ладонь. – Ах ты зараза, прямо до крови. Меня кто-то укусил! – Он пнул диван. – Еще не хватало инфекцию подцепить от этой гребаной рухляди!
– Спорим, Доун отсосет тебе яд? – бросил я, торопясь к машине.
Когда мы тронулись, фары мазнули по берегу, осветив ряд отслуживших свое диванов и кресел. Я мог поклясться, что одного среди них не хватало. Чем больше я думал об этом, пока мы тряслись по ухабистой проселочной дороге, тем сильнее мне казалось, что недостает того самого дивана, на котором мы сидели.
* * *Если бы не футбол, в старшей школе я был бы диким и озлобленным аутсайдером, которому бы по праву досталось звание самого унылого задрота. Мне говорили, что я пошел в мать – у меня тоже были высокие скулы, прямые черные волосы и карие глаза. Она была на четверть чероки и в свои сорок с гаком оставалась красавицей, а еще она была умница и насмешница, которая своим острым, как бритва, языком могла с кого угодно в два счета сбить спесь. Мать была куда живее, чем мой папаша, которого скорее можно было назвать замкнутым стоиком, – да что там, характер у нее был слишком бойкий, чтобы надолго задержаться в таком болоте, как Эдинбург. Иногда вечерами она выпивала лишнего, и отцу приходилось укладывать ее спать, а иногда уходила одна и возвращалась, когда я давно спал. В такие вечера я слышал, как они спорили и ссорились, но во всех спорах последнее слово оставалось за ней. Когда я был в восьмом классе, я понял, какая у нее репутация. По слухам, она часто торчала в барах и переспала с половиной мужчин в Таунтоне. На школьном дворе я раз десять начинал драку с теми, кто такое о ней говорил. Мне казалось, что она меня предала, и некоторое время мы практически не общались. А потом отец усадил меня за стол для разговора – до тех пор он никогда со мной серьезно не разговаривал.
– Я знал, на что шел, когда женился на твоей маме, – сказал он. – У нее есть эта дикая жилка, которая иногда просится на волю.
– Но ведь все смеются за твоей спиной, а ее называют шлюхой… Как ты это терпишь?
– Потому что она нас любит, – уверенно произнес он. – Она любит нас больше всех на свете. А люди пускай болтают. У мамы были загулы, и пойми правильно – мне это больно. Но зато ей приходится терпеть меня и весь этот город, так что мы квиты. По правде, не место ей в Эдинбурге. Со здешними женщинами ей скучно, они только и болтают, что о местных ярмарках и рецептах. Ты единственный, с кем ей есть о чем поговорить, потому что она воспитала тебя как своего друга. Вы с ней можете болтать о книгах и искусстве, о том, в чем я ни рожна не понимаю. А теперь, когда ты ее избегаешь, ей и душу отвести не с кем.
Я прямо спросил отца, спал ли он с другими женщинами, – он ответил, что было дело, но только из мести.
– Мне никогда никто не был нужен, кроме твоей мамы, – проговорил отец торжественно, как будто давая клятву. – Она единственная женщина, на которую мне не плевать. Только я это не сразу понял.
Он меня не вполне убедил, и я не смягчился, пока в девятом классе отец не записал меня в футбольную команду. Хотя от этого я родителей лучше понимать не стал, игра позволяла мне выпускать пар, и мало-помалу мои отношения с мамой улучшились.
К выпускному классу мы с Дойлем были лучшими игроками в команде, и футбол помогал мне очаровывать девушек и отвлекал внимание сверстников от того, что я читал стихи ради удовольствия и без труда выбился в отличники, а большая часть класса в это время смотрела «Американского идола» и не одолела еще основ алгебры. Моя тощая фигура раздалась в плечах, и я стал не последним ресивером. Я еще не дотягивал до команды колледжа, да и для Таунтона был недостаточно хорош, но мне на это было наплевать. Мне нравилось ощущение, когда я высоко подпрыгивал и мяч ложился мне в руки в тот самый момент, когда едва различимые лилипуты внизу пытались его достать; нравилось вырваться вперед и бежать вдоль боковой линии – такое случалось нечасто, но из всех моих переживаний это было ближе всего к сатори.
Дойль ростом не вышел, зато отличался быстротой и упорством в борьбе за мяч. Им заинтересовалось несколько колледжей, в том числе Университет Южной Каролины. Сам Стив Сперьер, бывший игрок, а ныне знаменитый футбольный тренер, посмотрел один из наших матчей и потом пожал Дойлю руку и сказал, что будет за ним следить. Но Дойль был не уверен, что хочет поступать в колледж.