Коллектив авторов - Полдень, XXI век (март 2011)

– Значит, младшенький Йаги Топтуна, – толстяк маршал выглядел одновременно обрадованным и расстроенным, – сталбыть, отпрыгался старик… Отгулялся… Мой-то уж пятнадцать лет как у Любимы под подолом…Эх, эх, ну, конечно, я тебя не брошу… Отец пишет, он мне с тобой саблю и деньжат шлет, не потерял?

Про деньжата в письме не было ни слова, но я безропотно достал из-за пазухи кошель. Тот, что поменьше, с нефритовыми пластинками. Бронзу я светить не собирался. Саблю я бережно разворачивал из охапки тряпья, осторожно поглядывая на то, как маршал считает деньги. Тот нахмурился – на лице так и читалось желание спросить «а где остальные?», но, подумав, маршал решил не связываться.

– Ступай вниз, найди там Амми, сторожа, пусть отведет тебя в класс недорослей. И, – маршал помедлил, но решился, – будут тебя у двери на нары укладывать – не ложись. Другого повали, отбейся, да хоть на пол упади. Возле двери не ложись. И гляди, чтоб сонного не перетащили.

Амми вздыхал и гремел связкой ключей.

– Ишь, к недорослям… Ты что ж, большестрожцов, коли к недорослям?

– Батюшка четыре тысячи сабель важивал, – сдержанно ответил я, – на вратах домашних девять голов прибито…

– Девять набегов отбил, большой человек твой батюшка, – снова вздыхал Амми, – а ты у него, поди, младший?

– Двое старших, дяденька, – скорбно отвечал я.

– Ясно, ясно… будут коли тебе денег присылать, ты мне сунь, я из города скусненького принесу…

Я тихонько поводил плечами под кафтаном. Тулуп Амми забрал в хранилище, велев расписаться за него в засаленной книге. Я оценил, сколько моли вылетело из двери хранилища, когда Амми забросил туда тулуп – и мысленно с ним попрощался. Кафтан – это и хуже и лучше. Под ним незаметно в стойку не встанешь… С другой стороны, двигаться легче. Судя по всему, что я знал об истории закрытых моногендерных учреждений, первые несколько суток изъясняться предстоит на языке кулака.

– Ой, поглядите-ка, нооовенький, – сладко сказал некрупный парнишка, сидевший – ноги каралькой – под самым окном. И на кого он сейчас посмотрит? Нет, смотрит только на меня, не отрываясь. Вот, значит, местный папанька. Интересно.

Под ноги мне что-то упало, прилетев сбоку. Чистая, расшитая рубашка. Ну, нет, парни, я вам не пальцем деланный, тюремные субкультуры еще на втором курсе сдал. Я низко поклонился, прижав руки к груди, и аккуратно вытер ноги о рубашку.

– Привет этому крову, – сказал я как можно более чинно, перешагнул извоженную одежду и прошагал в ближний к окну угол, к кучке плотно сидящих здоровяков.

– Подвинься, братец, я сяду, – дружелюбно сказал я самому крупному.

– Подвинься, Куча, – подал голос парнишка из-под окна. Я внимательно смотрел на здоровяка. Подокошечник обратился к нему, как к вещи – без положенного при именовании вдоха на первом слоге. Здоровяк поморщился, но подвинулся.

– Спасибо, К-у-ча, – прозвище именовалось с трудом.

– Я Ойпёр, – мрачно поправил меня здоровяк.

– А я – Аньма.

Вот, собственно, первый предел пройден. Но сколько их еще впереди? Недоросли тщательно смотрели мимо меня.

Мы просидели молча с полчаса, потом за дверью загрохотал ключами Амми. Все, начиная от дверей, зашевелились, встали на ноги и побрели наружу.

– Куда ведут? – тихо спросил я Ойпёра.

– Куда-куда, – угрюмо ответил тот, – учить. Катехизис сегодня до повечерия.

Я был единственным, кто слушал лекцию с вниманием. Хотя, скорее всего, наши на орбите тоже сбежались к мониторам, как только я запустил чип прямой передачи. Недоросли же кто резался в кулачки, кто спал прямо на партах.

Богослов, в общем, и не старался быть особо увлекательным. Бубнил себе под нос по катехизису. Когда я, не расслышав целого предложения, попросил повторить погромче, он удивился не меньше недорослей.

Как же я злился, слушая эту лекцию, – ни в сказке сказать, ни пером описать. Нет чтобы эту религию исследовали года на три раньше, когда я писал курсовик по земледельческим культам! Но поздно. А религия была в своем роде прелестная.

…Жил да был некий великан. Персонификация того самого горного хребта, который маячил за окном, километрах в полуторастах. И была у великана непослушная дочь. Девушка, скажем так, вольного поведения – шлялась с дружками по лесам и степям, домой возвращалась только на сносях, но и внуками отца не радовала – зашвыривала новорожденного в речку и, отлежавшись, удирала опять. Имя девицы, если переводить, сохраняя архаичный колорит, звучало примерно как Негода или Негожа. Задним числом я думаю, что великан сам виноват, раз не нашел лучшего имени единственной доченьке, но это заметка в сторону. Жизнь великану представлялась все в более и более печальных тонах, когда в его владениях появились двое путешественников. Младший был подростком лет семнадцати, и звали его Строжец; старший был мужчина в расцвете лет, кудрявый, усатый и плечистый, и его имя проще всего перевести как Красав.

Великан предложил дочь и полцарства, братья согласились. Строжец ходил дозором вокруг покоев новобрачных и прикончил за ночь нескольких Негожиных дружков, Красав же трудился иным манером. Так продолжалось долго ли, коротко ли, но к моменту, когда дочь великана родила Красаву ребенка, и характер и имя ее изменились. С того времени ее звали Любима. Дружки, которые остались живы, удалились с позором, великан отдал братьям обещанные земли. То есть дочь. Любимой зовется любая обработанная земля, лежащая между хребтами Аан-ман и Вайнман – своими отцом и матерью. Негода – земля дикая или заброшенная. Красавичи – народы, живущие между хребтами и упорно делающие из Негожи Любиму. Ну, а строжичи – холостяки, защищающие землю от Негожиных дружков – хищников или кочевников.

Я только головой крутил про себя. Какая предусмотрительная религия! Даже неагрессивные инородцы в ней расписаны. Богослов как раз пояснял, каково следует капеллану вести себя и окормляемый им отряд по отношению к мирным племенам, населяющим леса на севере и горные районы, то бишь к осиротелым Негожиным детям, брошенным в реку. Посильное привлечение в семью красавичей на правах пасынков, отеческое вразумление и заступа и т. д.

На данной теме богослов постепенно закруглился. Недоросли, загремев столами, дружно встали и затянули молебен в честь «Отца и Дяди». Лектор испытывал явное облегчение, а недоросли так и вовсе воодушевились, заблестели глазами, исподтишка толкались и выводили положенные рулады со всей возможной громкостью.

Из класса мы выломились, как на пожар. Сторож на сей раз не вел толпу недорослей за собой, а трусил сзади. Недоросли, пихаясь, проскочили в широкий двор и слаженно выстроились по росту вдоль стены.