Коллектив авторов - Полдень, XXI век (апрель 2011)

– Вы тут с Семеном Израилевичем подежурьте, у меня переговоры.

– Придется спуститься ко мне, – сказал аспирант.

– Не могу, там враги. Меня убьют, – сказал Пирошников.

– Вряд ли. Данилюк ушел в прокуратуру. Выкозиков спит после вчерашнего.

– Кто это?

– Тот, кто предложил вас удушить. Нифонт Выкозиков, настройщик роялей. Да вы не бойтесь!

– Что?! – вскинулся Пирошников. – Бояться выкозиковых?! Вперед!

И он, как всегда прихрамывая, двинулся к лестнице, ведущей в подвальные этажи. Она была сбоку и имела винтообразное строение.

Минус третий встретил бывшего домочадца настороженной тишиной. Длинный коридор устремлялся вверх, его конец скрывался в сизоватой дымке, тянувшейся от коммунальной кухни. Обе двери боксов, еще вчера занимаемых Пирошниковым, были распахнуты, а напротив, на закрытой двери Деметры, была мелом нарисована свастика.

Пирошников остановился, вытащил из кармана носовой платок, плюнул на свастику и затем стер ее.

Они с аспирантом проследовали по коридору почти в самый конец, до «Приюта домочадца», причем Пирошников приветливо здоровался со всеми, кто любопытства ради приоткрывал двери и выглядывал в коридор.

Аспирант открыл дверь ключом и впустил Пирошникова внутрь.

Квартирка была двухкомнатная, подобная той, что занимал ранее Салон поэзии. Одна комната была полна приборов, проводов, дисплеев, многие из которых светились, вторая же практически пустовала, лишь в центре находилась широкая железная кровать с никелированными спинками.

Максим включил подряд несколько тумблеров, и Пирошников увидел, как в пустой комнате зажегся толстый витой шнур, проложенный вдоль плинтуса по всему периметру и ранее им не замеченный. Он светился голубоватым светом, а внутри шнура проскакивали зеленые искры.

– Что это? – спросил Пирошников.

– Зайдите в комнату, – предложил аспирант. – Только осторожно.

Пирошников ступил ногой за порог, сделал шаг и вдруг почувствовал странную, необъяснимую легкость, будто сбросил с плеч груз десятков лет и снова стал мальчиком.

– Подпрыгните слегка, – попросил аспирант из соседней комнаты.

Пирошников подпрыгнул и неожиданно взлетел в воздух гораздо выше, чем он мог предположить, буквально до потолка. Он ударился о потолок макушкой и, отскочив от него, точно мячик, вновь оказался на полу.

– Ого! – только и сумел выговорить он. – Что это было?

– Антигравитация, – пояснил аспирант.

Пирошников вернулся к нему, осторожно ступая, чтобы не взлететь.

И Максим рассказал, что давно проводит опыты с так называемой «петлей гравитации», внутри которой поле тяготения либо ослабевает, либо усиливается.

– Это оптоволокно и есть «петля гравитации», – указал он на светящийся шнур. – До нуля мне снизить еще не удалось, но уже меньше, чем на Луне. Ну, вы почувствовали…

– Почувствовал, – сказал Пирошников, потирая шишку на макушке.

– Но позвал я вас совсем не за этим. Вот смотрите… – продолжал аспирант, показывая рукою на экран. – Это запись вашей активности сегодняшней ночью. А это, – он перевел руку на другой экран, – запись микроскопических подвижек здания. Видите? Кривые кореллируют. Что вы делали ночью, извините за любопытство?

– Вино пил. Блюз пел.

– Понятно. Короче говоря, дом пришел в движение. Движется медленно, точнее, не движется, а заваливается набок.

– Как это – заваливается? – испугался Пирошников.

– Очень просто. Как Пизанская башня. Месяца через полтора это будет заметно невооруженным глазом. Сейчас пока сантиметры. Кстати, о башне…

И аспирант изложил Пирошникову результаты своих исследований Пизанской башни. По его словам, крен башни был связан не с подвижками почвы или с недостатками конструкции, а с деятельностью одного чернокнижника-монаха, обитавшего в тамошнем монастыре. Будто бы его экстатические молитвы и наклонили башню, о чем говорится в некоторых документах.

Пирошников рассердился – что за бредни?

– А блюзы он не пел? – довольно невежливо поинтересовался он. – При чем здесь Пизанская башня?!

Браткевич лишь руками развел.

Жизнь неутомима на выдумки. Приноравливаться к ним иной раз бывает интересно, но чаще хлопотно. Едва поверишь, что ты нашел способ ужиться с реальностью, как она преподносит новый сюрприз и требует ответа.

Последнее время это часто называют «вызов».

Итак, Пирошников получил новый вызов со стороны все того же дома, который не уставал преподносить загадки. Казалось бы, начавшийся крен дома в другой плоскости ничем принципиально не отличался от прежних подвижек, но разница была в том, что Пирошников наконец уверился, что он лично влияет на это событие. До того он склонен был увиливать от ответственности, ссылаться на совпадения или на влияние коллективного разума (оно же коллективное бессознательное), но сегодня, посмотрев на две кривые Браткевича и сопоставив их с примерным временем, когда он пел «Блюз изгоя», он понял, что другой причины быть не может. По времени это было часа в два ночи, коллективный разум минус третьего этажа дрых без задних ног вместе с коллективным бессознательным, лишь пение Пирошникова нарушало покой дома и вызвало подвижку. Но – другую!

Что в этом пении вызвало такую реакцию? Вопрос был главным. Музыка, слова, сам жанр исполняемой песни, наконец?.. Не правда ли, это звучит как-то чересчур механистично… Типа начни Пирошников петь частушки, дом завалился бы в другую сторону. Глупости! Мистические явления объяснять надобно мистическими силами. Значит, следует обратиться к душе…

Ему нравилось это слово, которым можно было объяснить все, не объясняя, в сущности, ничего. Он помнил свои размышления и рассуждения в пору первого посещения дома и не намерен был от них отказываться. Но тогда душевные силы действовали не столь явно. Да, лестница сдалась в конце концов, выведя его с мальчиком на свободу. Да, для этого нужно было пережить что-то… Кладовка, да-да…

Но не также грубо, господа! Спел блюз, вдохновился, испытал душевный подъем – и на тебе! Поехали!

Примерно так размышлял Пирошников, спускаясь вниз по бесконечному коридору минус третьего этажа.

Выходило, что гарантией спокойствия дома было полное душевное спокойствие Пирошникова. Но как его достичь при таких условиях? Требовалось даже не спокойствие, а полнейшее равнодушие, но этого он не умел. Это равносильно смерти.

Посему он рассудил, что будет жить, как жил, по возможности плывя по течению. Для борьбы не было ни сил, ни времени.

Течение, между тем, превращалось в бурный поток.

Начальник охраны, связавшись с Лондоном и изложив обстановку, получил следующие указания хозяина: