Владимир Ильин - Профилактика
— Уэлкам ту зе Раша, мистер, — крикнул я, стараясь перекрыть шум голосов.
Я исходил из того, что английский — интернациональный язык, и знать его должны все, от «негра преклонных годов» до монгольского скотовода.
Вообще-то, английский в свое время я освоил настолько, чтобы читать любой художественный текст, понимая два-три слова в каждой фразе. О произношении же и прочих лингвистических изысках и говорить не стоило — разговорной речи я уделял гораздо меньше внимания. И теперь искренне жалел об этом. Потому что даже если гости и согласятся вести беседу на английском, то они не будут облегчать мою участь посредством записок, как это принято делать в общении с глухонемыми.
В свою очередь, моложавый мистер Торн осклабился и что-то вякнул. Судя по неразборчивости его речи, во рту у него наверняка до сих пор пребывала та каша, которой его потчевали в детстве.
И опять толчок в спину. Значит, придется импровизировать.
— Благодарю вас, — сказал я на ухо (на левое!) Митрофану Евгеньевичу.
Все на несколько минут смешалось в комнате, заскрипели отодвигаемые и вновь придвигаемые к столу стулья все рассаживались, не переставая говорить — одним словом, типичный вокзальный бардак.
Я и глазом моргнуть не успел, как оказался сидящим за столом по левую руку от побагровевшего от торжественности Митрофана Евгеньевича, а слева от меня восседала дама-курильщица, которая готовилась к длительному перекуру, выкладывая перед собой на стол пачку «Данхилла» и золоченую изящную зажигалку, а прямо перед нами сидели иностранцы, и их было почему-то гораздо больше, чем мне первоначально показалось, и все они смотрели на меня, зловеще ухмыляясь. И вот уже установилась относительная тишина, предвещающая официальные переговоры, а элегантные официанты откупоривали бутылки и, картинно отклячив зады, разливали по бокалам вино и воду...
А потом началось.
Собственно, о работе переводчика я имел представление лишь по выпускам новостей, где неприметные люди, сидящие рядом с высокопоставленным должностным лицом, без запинки лопотали что-то на иностранном языке почти одновременно с говорящим.
И первоначально я старался соответствовать этому имиджу переводчика-профессионала. Говорил со скоростью пулемета, стараясь делить речь Митрофана Евгеньевича на равномерные и как можно более короткие отрезки.
Однако Митрофан Евгеньевич, видимо, был прирожденным оратором и потому не позволил мне перебивать его иноязычными вкраплениями. Он постепенно перешел на длиннейшие периоды со множеством придаточных предложений и с обилием слов-связок типа «который»! «что», «если» и тому подобное.
Естественно, я быстро впал в уныние. И впервые столкнулся с интересным свойством своей памяти. Оказывается, она, злодейка, была способна хранить не более десяти слов кряду. Все остальное куда-то улетучивалось согласно пословице «В одно ухо влетает, в другое вылетает».
Тогда я вооружился блокнотом и карандашом, решив использовать метод сокращенной записи. А поскольку темп речи Митрофана Евгеньевича временами приближался к сверхзвуковому, то я успевал записывать лишь начальные буквы слов. Но и тут меня ждало фиаско: через пару минут я уже не мог расшифровать, что означают таинственные письмена типа «б.з.в.г.е.у.в.е.в.я.с.у.н.н.в.о.» («Благодарю за внимание, господа, если у вас есть вопросы, я с удовольствием на них вам отвечу»).
Пришлось напрячь фантазию и восполнять пробелы в памяти теми немногими фразами, которые застряли в ней благодаря самоучителю Мюллера. И тут я внезапно нашёл палочку-выручалочку. Оказалось, что искусство устного перевода сродни профессии гипнотизера, а в качестве формул внушения можно применять такие фигуры речи, которые зачаровывают реципиента настолько, что в конечном счете он перестает понимать смысл высказываний, но при этом понимает каждое твое слово.
«Мы очень рады видеть вас в этом прекрасном зале, господа... И мы надеемся, что наше сотрудничество будет продолжаться и впредь... Наша совместная работа позволяет сделать вывод, что наши основные успехи — впереди... И чтобы все было хорошо, мы всегда с вами, а вы — с нами.... И наоборот: без вас мы не смогли бы решить очень многие проблемы (важно ко всем определениям добавлять усиление в виде «очень» — этим переводчик не только выигрывает время для обдумывания или, как это было со мной, вспоминания следующего речевого оборота, но и насыщает свою речь определенной экспрессивностью — «очень рады», «очень большой», «очень красивый», «очень приятный»)... А мы имеем много вопросов к вам... Очень много вопросов... Эти вопросы очень серьезные... Потому что они — очень важные... Мы надеемся, вы нам поможете, господа... Мы заранее благодарим вас за помощь, господа...»
Несколько труднее дело обстояло с переводом монологов мистера Торна. Помимо того, что этот красавчик обладал ужасающей дикцией, он еще то и дело принимался оживленно жестикулировать, чем окончательно сбивал меня с толку. И, будучи вынужденным реконструировать длинную речь иностранного гостя по двум-трем словам, я должен был ломать голову над тем, почему, говоря явно о деньгах («мани»), смуглолицый разводил руками, как рыбак, врущий насчет размера пойманной им рыбы, а, наоборот, «помощь» («хелп») у него ассоциировалась с чем-то округлым, смахивающим на грудь кормящей матери.
Но потом я приспособился и к англичанину (или кем он там был?). Просто-напросто следовало не придавать особого значения тому, что он говорит, а выдавать за перевод свои собственные измышления, основывающиеся на паре ключевых слов. Так, например, в какой-то момент, уловив в невнятном потоке англоязычной абракадабры слова «маркет» («рынок») и «крайсис» (кризис), я изложил Митрофану Евгеньевичу и компании душещипательную историю о том, как в далеком прошлом компания, возглавляемая мистером Торном, подверглась жесточайшим испытаниям из-за очень сильного кризиса, разразившегося на мировом финансовом рынке, и как наш именитый гость нашел выход из положения с помощью выпуска дополнительных акций...
Переговоры шли полным ходом, и я уже адаптировался до такой степени, что позволил себе во время короткой паузы, пока Митрофан Евгеньевич шептался о чем-то с густобровым, а мистер Торн выяснял отношения со своей смуглой спутницей, проглотить залпом рюмку коньяка и запить ее бокалом сухого вина. Эта горючая смесь оказалась настоящим допингом устных переводчиков.
Перевод покатился как по-писаному. Куда-то делась сковывающая меня напряженность, в памяти сами собой всплывали, казалось бы, давным-давно забытые слова и выражения, и пару раз я удачно пошутил, вызвав смех у присутствующих и разрядив атмосферу. Теперь даже пословицы, которые из прирожденной вредности то и дело вставлял в свою речь Митрофан Евгеньевич, не заставляли меня обливаться холодным потом в поисках смысловых эквивалентов. Так, выражение «переливать из пустого в порожнее» я удачно превратил в изящную метафору «лить воду в море», а сентенция «поспешай медленно» в моей интерпретации стала звучать как «чем больше меньше, тем больше лучше». В этом состоянии меня даже не поставил в тупик извлеченный Митрофаном Евгеньевичем из пыльных воспоминаний о своей юности и совершенно непереводимый анекдот о том, как по улице шли трое: дождь, студент и время до стипендии. Правда, в моем пересказе эта история приобрела несколько мелодраматические нотки и прозвучала скабрезным диссонансом с официальной атмосферой переговоров, поскольку я поведал иностранным гостям другой анекдот, который вычитал в какой-то книжонке для адаптированного чтения. Речь там шла вовсе не о бедном студенте, а о том, как парочка влюбленных занималась любовью на рельсах перед приближающимся поездом, и никто из троих не сумел вовремя остановиться...