Олег Верещагин - Путь к звёздам

   В этот самый миг, совершенно неподходящий для такой реакции миг, лицо мальчика стало лицом двенадцатилетнего ребёнка, поверившего в сказку.

   - У меня будут... руки и ноги?! - выдохнул он. - Я смогу...

   - Может быть - и нет, - покачал головой врач. - Шансов на успех не очень много. Но они есть. И в любом случае это будут всё-таки не твои руки и ноги. Протезы. Но - живые. И, если у нас получится, то мы сможем так лечить и других. Ты не один такой, Саша.

   Мальчишка на секунду прикрыл глаза. И, не открывая их, тоненько сказал - почти пискнул:

   - Я согласен.

   А потом - открыл их.

   В глазах был бездонный океан - полный звёздного света океан веры и надежды...

   ...В 20-м году Первой Галактической Войны двенадцатилетний Саша Вакулич стал первым человеком, получившим биопротезы рук и ног. На двух из них он сплясал вприсядку на заседании следственной комиссии, после чего неожиданно очень по-детски начал умолять ошарашеных военных врачей не наказывать человека, который вернул ему жизнь...

   Нет, всё-таки во многом Пичаев не изменился. Корнеев почти с умилением смотрел, как старый друг с каким-то даже тихим похрюкиваньем поглощает двойную порцию гречки с тушёным мясом (гуся он презрел, обозвав все экзотичные блюда вообще непечатными ретро-словами)

   - Ты себя ведёшь, как свинья, - дружелюбно заметил он наконец. Пичаев хрюкнул, запил последнюю порцию гречки минералкой, уже самочинно налитой из графина, возразил:

   - Я себя веду, как голодный человек. Ты знаешь, чем в перелёте кормили?! Во, - он показал между двух пальцев что-то неощутимо крохотное, - во сэндвичи, затхлые, как мозги джаго, и энергетик в банках. Я им там говорю, у вас же у всех гастрит будет, язва будет, я хирург, я уже по вашим лицам знаю вашу страшную судьбу... дайте мне колбаски хоть... а экипаж, матеворит им в анус, весь сплошь финский. Специально подобрали гады, для нечувствительной перевозки пассажиров! Смотрят прозрачными глазами и коффоррятт, что расион утферштённ оффисиально и соттершитт фсё неопкотиммоййе, а такше песфреттен и фесьма полессен... Но зато там одна бортушка была... - Пичаев закатил глаза. - Ох, небеса и звёзды, такая была бортушка... - он поводил по воздуху руками, покрутил головой и звонко крякнул.

   Корнеев покачал головой. Пичаев немедленно приоткрыл один глаз и осуждающе уставился на друга:

   - Ты же меня знаешь. Только незамужние. И только добровольно.

   - А всё-таки ты натуральная свинья. Жалко мне Маришку... - начал Корнеев и осекся, вглядываясь в лицо друга. - Что? Васёк, что?!

   - Ничего, - Пичаев пожал плечами с золотыи крыльями погон. - Нормально всё, Радка. Нормалёк, помнишь, как мы в Лицее говорили, словечко такое? Война. Пацаны мои пристроены, все трое. Всё как надо. Я вообще-то ей говорил, что ей не обязательно. Призыва им тогда ещё не было, а врачи и в тылу нужны. Но ты же знаешь, она тоже врач была хороший... - он снова налил себе минералки, аккуратно, через край, вылил тонкую струйку в тарелку. - На Золотом Шаре, Радка. В эвакуацию. Прямо за операционым столом её... зарезали. Джаго. Ворвались - и...

   Он аккуратно поставил стакан и стал глядеть на озеро.

   Зелёный Шар, подумал Корнеев, чувствуя, как немеют щёки.

   Толик Сенцов, бесстрастно и безошибочно подсказала память первое же связанное с этой планетой имя из многотысячного списка.

   Он полгода партизанил на Зелёном Шаре и в конце концов был схвачен джаго. Двенадцатилетнего мальчика ждал ад лагеря на Сельговии. Настоящий ад, описывать который почти так же тяжело, как быть в этом аду самому. Джаго были трусами. Это вошло в их плоть и кровь. И, как и все трусы, они с особым наслаждением подвергали мучениям детей смелых врагов, получая неописуемое удовольствие от их страданий, а особенное - если кого-то удавалось сломать. Тщательно следили, чтобы их пленники не покончили с собой без их разрешения, не убежали из ада в смерть.

   Толик Сенцов провёл в лагере ещё полгода, невыносимо страшных полгода, до того, как его оскопили. Джаго часто делали это с мальчишками - уже не совсем детьми, но ещё и не подростками. Психика вычеркнула то, что было, из памяти мальчика - осталось только воспоминание о нестерпимом ужасе, своих первых в жизни криках о пощаде и дикой боли. Сильнейшее отупение, навалившееся на Толика после того, как он пришёл в себя, было сродни состоянию после лоботомии. Даже когда дверь барака треснула, вылетела, и внутрь ворвались люди в родной форме - желания вскочить и радостно закричать не было.

   Отсутствие интереса к жизни начало проходить, когда он - усыплённый прямо в бараке - очнулся на белой кровати в комнате с неяркими зеленоватыми стенами и потолком. Он тут был не один, на кроватях лежало много детей, и к нему сразу подошёл молодой мужчина (позже Толик узнал, что в этом госпитале не было среди персонала женщин, которые в других госпиталях составляли до 90% - женская ласка не смогла бы перевесить унижение...) и сказал: "Не бойся, ты пока ничем ниже пояса шевелить не сможешь. Просто лежи спокойно, ага?" - и улыбнулся. Толик всё-таки спросил: "У меня всё цело?" И услышал ответ: "Даже кое-что вернулось. Давай-ка, поспи."

   Легко сказать - "поспи"... Как только сознание и организм убедились, что восстановлена физическая целостность, в мозг вместе с гормонами хлынули воспоминания. Потоком. Воспоминания о тех месяцах в лагере и обо всём, что там было. Это происходило не только с ним - мальчишки в палате с ужасом ждали прихода ночи, а смены выбивались из сил от отчаянья. Детей лечили, привлекая все самые современные средства медицины, а иногда обращаясь к старым средствам, от грубых уколов до "шарлатанщины" типа выступлений клоунов. И, надо сказать, постепенно дети оттаивали. Каждому находилось что-то своё, из чего удавалось выстроить стену между нынешней жизнью и прошлым лагеря. Ну... не совсем каждому. Не совсем... нет. Через две кровати от Толика лежал белокурый мальчик на пару лет помладше его, Мишка Снежко. Мальчик на каждом обходе умолял доктора: "...усыпите меня совсем, ну пожалуйста, что вам стоит!" Слушать это было страшно. Врачи бились с пациентом долго. Очень долго. Но в конце концов у того остались лишь видения из прошлого - уже и наяву - и эта просьба. Тогда его увезли. Увезли совсем.

   Позже Толик узнал, что таких было несколько десятков. Тогда его это, если честно, не очень заинтересовало - он сам балансировал на грани безумия, воспоминания не оставляли его в покое и забавлялись с ним, обещая только одно избавление - ту же смерть...