Олег Верещагин - Путь к звёздам

   Я встал - тяжело, медленно. Сторк тоже поднялся, оборвав разговор на полуслове.

   - Я пойду, - бросил я равнодушно. Клатс кивнул, первым вышел из ниши - не оглядываясь...

   ...Больше я в коридоре никого не встретил. В каютке зажёг свет, огляделся. Была она - каютка - нежилой, потому что гроб не бывает жилым. Грудь жгло; я снял жилет, развязал и уронил галстук, стащил рубашку. Мы пели в нашей форме, как раньше, когда... как раньше. И теперь одежда была испорчена - продрана и в крови. Под рёбрами оказалось противный чёрно-синий с багровым потёком и большой точкой желвак. Я на него долго смотрел, потом сел на кровать, вздохнул и начал задумчиво вставлять в рану палец - правый мизинец.

   Больно почти не было, только немного неприятно. А потом просто в какой-то момент всё вокруг мягко зазвенело и как-то плавно стекло - стекло куда-то вниз, как будто кто-то смыл картину смоченной в растворителе тряпкой...

   ...Я очнулся от того, что надо мной плакала Ленка.

   - Зачем ты?! Ну зачем ты?! Ну зачем?! - повторяла она, придерживая меня обеими руками. Я долго мутно глядел в её лицо, потом спросил:

   - Лен... тебе не противно меня касаться?

   Она расплакалась ещё сильней. Всхлипывая, попросила:

   - Давай я тебе рану обработаю... Кто тебя так?! Не сам же? Я вошла, а ты сидишь... но ты же не пальцем себя так...

   Я кивнул и прилёг. Ленка заметалась, открыла аптечку, что-то тащила, чем-то звякала... Потом бинтовала меня, быстро, ловко и аккуратно, а потом заставила подвинуться и легла рядом. Мы молча осторожно взялись за руки и долго-долго так лежали. Рану слева в груди дёргало и толкало, но всё слабей и слабей...

   - Это всегда так будет? - спросила Ленка вдруг. - А когда они победят, мы что же...

   - Думаешь, они победят? - спросил я, не двигаясь и глядя в потолок. Ленка всхлипнула - не слезами, горлом и голосом:

   - Я раньше ни за что бы не поверила... Но ты сам же видишь...

   Я повернулся на нераненый бок и обнял её, прижал голову к своей груди. Ленка не сопротивлялась, ничего не говорила - наоборот, в ответ меня обхватила с каким-то жалобным пискливым вздохом, Год назад я о таком мечтал потихоньку и представить себе не мог, что такое будет на самом деле. А сейчас я это сделал очень просто и обыденно, но всего лишь потому, что так было не очень страшно жить. Мне ничего не хотелось - ничего такого, о чём я тоже мечтал, если честно, и даже решил, что уговорю Ленку летом "попробовать". Я ведь тоже ей нравился...

   Мы лежали - молча и без мыслей. Лежали, обняв друг друга. Лежали, не зная, что будет дальше и кто мы такие...

   Конечно, скрыть ничего не удалось. Моё ранение обнаружили уже к середине "дня".

   А вот насчёт одежды мне никто ничего так и не сказал. Я соврал, что сильно поранился случайно, наткнулся на железку. И саму железку припас, положил и указал - где. Они проверили, методично, но не очень тщательно - на месте и на месте, взяли, выкинули, чтобы больше никто не покалечился, мельком посмотрели рану. Мне, правда, показалось, что осматривавший меня врач что-то заподозрил. Но у взрослого сторка по лицу и глазам что-то понять трудно. Он только спросил как-то странно: "А галстук ты свой тоже испортил?" И я сказал: "Ага, я им кровь останавливал... я его выкинул уже..." - и подумал, что теперь, по крайней мере, весь позор дальше будет на мне. Не на галстуке. Я его сожгу. Улучу момент - и сожгу обязательно. Как убитого воина.

   Ну, так я тогда думал.

   А вообще на базе было не до нас, если честно. Прибывал с плановой поездкой сам командующий сектором. Мы это узнали ещё утром, когда нам за завтраком раздали новые тексты. Предупредили, что петь надо будет уже завтра, так что на репетиции времени мало. Но мелодия оказалось простой, даже очень - какой-то старой, в смысле - старинной.

   Мелодия - да. А вот слова...

   ...Я сидел в своей каюте и в который раз уже вчитывался в текст - текст песни, которую завтра мы станем петь в большом зале базы для важного гостя.

   Я вчитывался в эти строки. Может быть - впервые на самом деле вчитывался в то, что мы пели в эти полгода. "Нашу землю... поганые лапы..." Надежда, взятый штурмом мой родной посёлок, тело мамы на обломках, рядом - россыпи гильз, пулемёт с пустой выплюнутой лентой... это я успел увидеть... Какая это "их" земля?! Она была наша, и это они её топтали, и за разрушенным домом тянули в небу из огня ветки умирающие яблони, посаженные отцом - ещё когда он мальчишкой младше меня прилетел на нашу Надежду... и моя яблонька там была - она так и не успела дать ни одного плода, хоть и тянулась вслед за старшими... "Кровавые стяги" - но наш стяг, наше земное, наше общее знамя - не кровавое, оно - алое, как наша кровь, и на нём - золотое солнце-солнышко, катящееся по небесам, через наши души... даже там, где солнца другие; на нём - заповеди на двух Великих Языках: ЧЕСТЬ. FREEDOM. СЛАВА. COURAGE. Мы его подняли над разными нашими народами, когда нас решили поставить на колени за то, что мы не хотели кланяться. Все подняли. Всеми руками. Его проносили перед нашим отрядом, когда меня принимали в пионеры, когда я клялся в том, что буду... я буду... И под этим знаменем пал мой отец, и Лёнька с Лёшкой... а я... а я... я... я буду завтра петь ЭТО?!

   ...Да, это гордая песня. Сильная песня. Песня воинов. Но с чего они взяли, что у них - гордых и сильных! - есть хоть какое-то право взять чужую гордость только потому, что её хозяин не так силён - и переломить через колено?! Даже без зла переломить, равнодушно так! Кто им дал такое право?!