Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа (рассказы)

Она не возражала, но все начали кричать, а мама сказала, что поцелуи это не игра, и на этом все кончилось.

Но я все равно был счастлив. Аня была со мной, она смеялась, танцевала, я ей подкладывал на блюдце клюквенное варенье, и никто не стоял на моем пути.

В десять часов гости начали расходиться. Я сказал Ане, что провожу ее.

- Спасибо, не надо, - сказала она, - меня ждет у парадного Саша Чернов.

Саша Чернов у моего парадного! - это был удар, который я не мог пережить.

- Все! - сказал я. - Больше я тебя не люблю.

Аня ушла. Я видел в окно, как к ней подбежал Сашка, и у меня потемнело в глазах. Я готов был убить их обоих, но под рукой не оказалось пистолета.

На этом оборвалась моя первая любовь. Я стер с руки химическую надпись, но никак не мог стереть ее с парты. И если эта парта еще стоит в моем бывшем классе или где-нибудь в школе, я убежден, что на ней можно найти эти двенадцать заветных букв: "Аня Труфанова".

ЧТОБ Я КОГДА-НИБУДЬ ЕЩЕ ПОШЕЛ!..

В воскресенье днем ко мне пришли Леня Селиванов и Яша Березин.

- Тебя выпустят из дома? - спросил Леня.

- Мне разрешили гулять до шести часов.

- Превосходно. Одевайся, и мы идем. Нужно иметь с собой полтинник. А еще лучше два рубля.

- У меня есть сорок копеек.

- Это не деньги. С ними нечего делать. Попроси у родителей полтора рубля.

- Что я им объясню?

- Объяснять им нельзя. Они взрослые люди и сами должны понять. Попроси на трамвай.

- На трамвай - это жалкие копейки, - сказал Яшка. - Это ничего не даст.

- Ладно, - решил Ленька. - Твои сорок, мой рубль, и еще у Яшки семьдесят пять копеек, итого два пятнадцать. С этим можно начинать. Пошли.

- А куда мы идем? - спросил я.

Леня оглянулся, увидел, что в передней никого нет, и прошептал:

- Мы едем на бега.

- А нас пустят?

- Если будем держаться солидней и впереди пойдет Яша, ослепляя своими веснушками, пустят.

- А что мы там будем делать?

- Будем играть на тотализаторе, - сказал Селиванов. - Поставим в кассу полтинник, а можем взять сто рублей. В случае большой удачи - даже триста, - сказал он, замирая. - В особенности если поставим "нах дурака".

- Как это "на дурака"? - спросил я.

- Узнаешь на месте. Едем. Надо спешить, чтобы поспеть к первому заезду.

Маме я сказал, что мы идем гулять на Елагин остров.

- Только смотри не простудись.

- Мы будем себя беречь, - заявил я.

Это был 1925 год. Ленинградский ипподром был излюбленным местом владельцев частных магазинов, спекулянтов (это ведь был нэп!), так называемых "темных элементов", видных городских адвокатов, всяких "бывших людей" и актерской богемы.

Трибуны были заполнены людьми, причем многие не сидели на месте, а почему-то куда-то убегали и возвращались (они бегали к кассам тотализатора ставить на лошадей). Какие-то сосредоточенные мужчины и женщины нервно листали старые программки бегов, выискивая имена бегущих сегодня лошадей и дознаваясь, с какой скоростью они бежали в заездах прошлого года и сколь быстро бежали их отцы и матери, дедушки и бабушки пять и шесть лет назад. Что-то прикидывали, высчитывали и бежали к кассам...

Трибуны шумели, шептались и жили своей жизнью.

Многие толклись у прокуренного буфета, пили вино и пиво.

Знатоки лошадей толпились у барьера, наблюдая, как наездники проводят лошадей перед гитом (так называется состязание). Они подмечали, как бежит лошадь, какой у нее шаг, как она выносит ноги, нервничает она или нет, спокойна ли, не крутит ли головой, не сбоит ли, и какое настроение у наездника. И волнение зрителей явно передавалось лошадям. Они вздрагивали, начинали нести, ржали, фыркали или вдруг, ни с того ни с сего, останавливались.

А на втором этаже трибуны в застекленной судейской собирались судьи и стояло облако дыма от папирос.

Мы пробирались между скамей трибуны, ища места поближе к барьеру, прислушиваясь к непонятным нам, загадочным разговорам:

- Лично у меня большая надежда на Игривого дядю. Он ведь от Трагика и Психеи, а Психея выиграла большое дерби в ноябре прошлого года.

- А я ставлю на Георгина. Как-никак его мать Мессалина, а дед - Марабу второй.

- Вы обратили внимание, как прошел второй гит Мотылек? Он показал две и четыре. А махом он прошел так, что никого не было видно.

- Матвей Савельевич сказал мне совершенно конфиденциально, что Отливанкин сказал его приятелю, что, по всем данным, сегодня отличится Му-му, ибо Робеспьер не в форме.

- Вы, Алла Петровна, всегда верите слухам. В прошлое воскресенье я из-за вас проиграл двадцать рублей, а не послушай я вас, я бы поставила на Звезду балета и взяла бы сто пятьдесят. Пожалуйста, ничего мне не советуйте, я сама родилась на конюшне. Оставьте, оставьте, я играю на Карфагена...

- А в тысяча девятьсот шестнадцатом году Гребешок на выступлении в Вене оставил позади Лиру, Чародея и пришел ноздря в ноздрю с Краковяком. А Медея - внучка Гребешка. Она от Медузы Горгоны и Гелиотропа. И едет на ней сам Горбуша...

Мы сели у самого барьера, и Леня сказал:

- Для начала поставим полтинник. Надо только решить, на кого.

Яша достал программочку, и мы прочли, что в первом заезде идут Му-му, Георгин, Игривый дядя и Плебесцит.

- Я бы поставил на Игривого, - сказал я.

- А я бы пропустил первый заезд и посмотрел, как это все происходит, сказал Леня. - А может быть, вообще поставим на дубль. Поясню: это на двух сразу - какая придет первой и какая второй. Подумаем.

Мы согласились.

На поле выехали участники заезда номер один.

Впереди шла гнедая лошадка со щитками у глаз, чтобы не испугалась движения на трибунах. Она бежала ровным, спокойным шагом, не отличаясь особой красотой, и наездник в коляске был хилый старичок с бородкой. Компания не внушала доверия.

За ним шел вороной, высокий красавец, который рвался вперед. У него вздрагивали ноздри, он шел, как балерина, вытягивая шею и весь вытягиваясь, как бы раздвигаясь на ходу, и молодой наездник все время сдерживал его, натягивая вожжи.

Нам понравилась лошадь, на которой висел, подпрыгивая на спине, номер 3. Лошадь именовалась "Игривый дядя", а наездник Матвеевым. На нем отлично сидела его белая с розовым куртка и лихо была надвинута на лоб кепка.

- Зверь, а не лошадь! - восторженно воскликнул Яша Березин. - Все тащатся кое-как, а наш Дядя - поздравьте вашу тетю!

Мы очень развеселились и уже предвкушали свой выигрыш.

Опять прозвенел колокол, и лошади опять развернулись и пошли на старт. И опять наш Дядя вырвался вперед и оставил всех позади, не сумев выровнять строй на старте. И опять всех лошадей вернули.

- Наш Дядя не дремлет, - заявил я.

Еще два раза лошадей возвращали и наконец на пятый раз их пустили. Начались гонки.

Первым мчался Дядя. Он вытянул корпус и летел стрелой.

- Браво, Матвеев! - закричали трибуны. И тогда Игривый дядя взыграл и начал скакать.

- Засбоил, черт! - крикнул сидящий рядом с нами пожилой мужчина в пенсне.

Матвеев передергивал вожжи, пытался перевести Дядю на шаг, но тщетно. Впереди уже бежала Му-му, выкидывая далеко вперед ноги, и почти вровень с ней мчался Георгин, а далеко за ними не спеша, спокойно бежал Плебисцит.

- Как черепаха, - сказал Ленька. - Сразу видно было, что ни лошадь, ни наездник ничего не стоят. Дохлая кляча...

И вдруг Игривый дядя перестал сбоить, полетел вперед, оставляя за собой Му-му и Георгина.

- Вперед! - закричал Ленька.

- Вперед! - закричали мы с Яшей.

- Вперед!!! - заголосили трибуны.

И тут произошло невероятное: хилый старичок с бородкой стеганул Плебисцита хлыстом, и тот как будто вспорхнул и полетел по воздуху, распластавшись в нем, и уже за поворотом оказался самым первым, и никто уже не смог за ним угнаться, и он оказался первым на финише.

За поставленные на него 50 копеек давали 142 рубля.

Трибуны орали и аплодировали. Хилый старичок проводил своего Плебисцита перед трибунами, накрытого попоной. От него шел пар.

- Молодец, Сысолин! - крикнул кто-то, и хилый старичок поклонился.

- Идиоты! - сказал Селиванов. - Надо было ставить на Плебисцита. Это и значит "ставить на дурака", когда приходит первой самая ненадежная лошадь и за нее дают самую большую сумму.

В следующем заезде мы поставили на серую лошаденку с ужасно грустным выражением лица. Ее звали Бандура. На нее никто не ставил, и она так сбоила и спотыкалась, что ее сняли с заезда.

У нас осталось рубль пятнадцать копеек.

- Все! - сказал я. - Надо все-таки выбирать приличную лошадь.

- На кого ставите, ребята? - спросил подошедший к нам подвыпивший мужчина с большими усами. - Хотите наверняка выиграть, поставьте в четвертом заезде на Интеллигента. Это верное дело.

И мы поставили. Это был серый в яблоках, очень изящный и грациозный мерин с длинными и тонкими ногами, с изогнутой шеей и хитрыми глазами.

На нем ехал наездник Егорушкин в больших очках.

Нам повезло: Интеллигент пришел первым, и за свой полтинник мы получили один рубль.