Андрей Евдокимов - Площадь диктатуры
- Скорее обо мне, что я влюблен ...
- Влюблены в меня? Почему вдруг? - удивилась Лариса.
- Потому, что в вас все влюбляются, и все стюардессы Советского Союза вам завидуют, а вы на мужчин даже не смотрите, вам никто не нужен. Так во всяком случае она говорила.
- Господи! Какая чушь! - засмеялась Лариса, и, помолчав, тихо сказала: -Однажды мы взлетали на Челябинск и долго ждали высоту - диспетчер напутал, нужно было пропустить краснодарский. Я тогда вспомнила о вас. Вспомнила как-то мимолетно, не знаю, как объяснить...
- Мне очень легко с вами, - сказал Горлов и отпил вина потому, что стало сухо во рту и часто, с перебоями забилось сердце.
- Все совсем остыло, а вы даже не притронулись, - не глядя на него, сказала Лариса.
Луч прожектора неожиданно ударил им в глаза, динамик щелкнул и захрипел
- Для нашего дорогого гостя, Бориса Петровича из Ленинграда и его не менее прекрасной спутницы исполняем старинное танго "Город над вольной Невой". Белый танец - дамы приглашают кавалеров! - на весь зал загремел искаженный акустикой мужской голос.
- Вы популярная личность, Борис Петрович! Придется вас пригласить, вставая, сказала Лариса.
Свет метнулся к потолку, дробясь от вращающегося зеркального шара. В ресторане почти никого не осталось, они были одни на подсвеченной снизу танцевальной площадке.
- Вы забыли мое имя и сразу не спросили, а потом было неудобно, догадался Горлов.
- Иногда кажется, что вы читаете мои мысли, - она откинула голову и посмотрела ему в глаза.
- Да, я владею сенсорикой двадцатого дэна, акапунктурным суперпрограммированием, методами трансцендентного сверхгипноза и знаю, что вам больше всего нужно, - ответил Горлов. От ее взгляда и близости у него закружилась голова.
- Я не очень поняла, чем вы владеете, но хотелось бы узнать...
- То же, что и всем - счастья, - тихо сказал Горлов.
- Теперь верю: вы настоящий экстрасенс, - засмеялась она.
Музыка кончилась, они вернулись. Пока их не было, со стола убрали.
- Есть мороженое. Вам кофе или чай? - спросил официант.
- Кофе! - сказал Горлов и передал официанту две десятки для оркестрантов.
Пока они ели мороженое и допивали кофе, со столиков начали снимать скатерти, и на голые столешницы ставили стулья вверх ножками.
- Помните, у Леонтьева есть такая песня: "Куда уехал цирк?" Или что-то в этом роде об уехавших артистах и празднике, который кончился? - спросила Лариса.
- Говорят, есть книжка с противоположным названием. Кажется: "Праздник, который всегда с тобой", - сказал Горлов.
- Говорят, кажется..., - передразнила его Лариса. - Неужели вы не читали Хемингуэя?
- "Старик и море" - конечно, читал. Потом про бой быков и это - "Снег в Африке" - что-то о жене, которая вместо тигра подстрелила мужа за то, что он ее разлюбил...
- Вы шутите? - изумилась она.
- Почему? Я читал Хемингуэя и все хорошо помню.
- Вы - как мой муж, который не видит разницы между сионизмом и супрематизмом! - смеясь, воскликнула Лариса.
Свет мигнул и погас, осталась только лампочка над входом в служебные помещения, и на их столе, мигая, догорала свеча.
- Жалко, но пора уходить, - вставая, сказал Горлов.
- Вы и здесь не будете расплачиваться? - спросила она.
- Живу в кредит, - пожал плечами Горлов. - Если разбогатею, то заплачу.
Они пошли в номер за ее пальто, и он все больше нервничал, стараясь говорить о мелочах.
Прежде, чем одеться и уйти, она позвонила по телефону.
- Диспетчер сказала, что погоды до полудня не будет. Слава Богу, можно спать спокойно, - рассеянно объяснила она, повесив трубку.
- Я не буду вас тревожить, но обещайте, что сами позвоните мне, сказал Горлов, подавая ей пальто. - Не сердитесь, но ваша знакомая была права: я действительно в вас влюблен.
- Почему сердиться? Разве можно за это рассердиться? - повернувшись, она оказалась совсем близко, лицом к лицу и он обнял ее за плечи. В последний миг она отклонила голову и его губы коснулись ее щеки.
- Обещайте, что позвоните, - тихо сказал Горлов
- Посмотрим, может быть... Наверное позвоню, - так же тихо ответила Лариса и, помолчав, неожиданно спросила: "Вы не боитесь, что я не смогу отказать себе в желании звонить вам каждый день?"
Он не подумал, скорее почувствовал, что если оставит ее сейчас, то будет всегда жалеть, а она, что бы ни говорила, никогда ему этого не простит.
- Не уходи, ты не можешь просто так попрощаться и уйти, - твердо, как о решенном, сказал он.
- Хорошо, я останусь, - спокойно и, как ему показалось, равнодушно, ответила она.
* * *
Горлов будто знал, что ее губы окажутся мягкими и теплыми, а поцелуй вызовет у него желание, такое сильное, что станет больно. Но когда они наконец оказались совсем вместе, он испытал потрясение, которое не мог объяснить и выразить. Ничего подобного не бывало с ним раньше, он не представлял, что такое вообще может быть, и вдруг подумал, что не будет никогда больше.
Она порывисто дышала, сквозь стиснутые зубы иногда прорывался стон. Потом с силой прижала его руку к своей груди, там где билось ее сердце. Он чувствовал нарастающую жажду освобождения, и ее тело отвечало радостной и взаимной готовностью.
После она отворачивала голову, пряча слезы.
- Первый раз в жизни мне тоже хочется заплакать, - прошептал он, целуя ее ладонь, - ... от счастья!
- Господи! Я так боялась, что ты скажешь что-нибудь не так.
Время и мир вокруг не изменились, но стали совсем другими, каждое прикосновение было неторопливым и упоительно прекрасным. Они больше не испытывали скованности и стеснения - их близость была естественной и необходимой, как воздух, которого не замечаешь, пока дышишь.
- Я люблю тебя, - сказал Горлов. Он хотел сказать другое, но не нашлось нужных слов - только эти, которые прежде говорил только жене. Вспомнив о ней, он удивился, что его совсем не мучит совесть.
Лариса еле слышно вздохнула и, повернувшись к нему, прошептала:
- Как странно! Я подумала о тебе, как о мужчине, которого давно знаю и который принадлежит только мне.
Он медленно, едва касаясь, гладил ее всюду, куда доставала рука, чувствуя, как пробуждаются ощущения любви и нового желания. Отзываясь на его прикосновения, она едва слышно застонала, и он вошел в нее сразу и сильно. Она вскрикнула, едва он начал двигаться и почувствовал, как сотряслось ее тело. Он замер, ощущая себя только в ней, будто весь он, вся его сила сосредоточилась там.
Они долго лежали, не разжимая объятий, словно боялись выпустить друг друга. Потом она поцеловала его, и он стал медленно двигаться, наращивая ритм, пока не настало освобождение.
- Я не знала, что возможно такое, - прошептала она.
- Это редкий дар, и, знаешь, я всегда верил, что любить можно только один раз в жизни, - помолчав, ответил Горлов.
- Ты так легко говоришь: "Люблю, любовь, один раз в жизни..." Мы даже не узнали толком друг друга. Всего одна ночь, я не могу объяснить...
- Я чувствую... - Горлов не договорил, и, не зная, что сказать дальше, поцеловал ее сильно и нежно.
- Тебя я за плечи возьму, сама не знаю, что к чему, - прошептала она, но он не расслышал последних слов и переспросил.
Лариса не ответила, и, прислушавшись к ее ровному дыханию, он понял, что она уснула, положив голову ему на грудь. Скоро у него онемело плечо, но он боялся пошевелиться и, в конце концов тоже уснул.
2.12. С ЗЕМЛИ ДО САМЫХ ВЕРХНИХ НОТ
За окном уже брезжил предутренний свет. Было пасмурно, но туман рассеялся, тучи неслись в небе высоко и быстро.
"Почему? Почему она осталась? Как ей удалось сделать нечто такое, что я почувствовал себя абсолютно счастливым? И почему она так красива?" думал Горлов, оставаясь в легкой и призрачной дремоте.
Никакая женщина не обнимала его с такой нежностью и самоотречением. Горлов чувствовал ее близость с такой глубиной и силой, что это не вмещалось в рамки его представлений, а подразумевало какую-то загадочную, он подумал, что предначертанную, - духовную необходимость. Он не отдавал себе отчета и не понимал причину, почему обычное для него приключение обратилось всепоглощающим желанием.
Еще не совсем проснувшись, она провела рукой по его груди. Горлов чуть-чуть отстранился и, глядя ей в глаза, прошептал:
- Ты ... Я не могу сказать... ты - волшебная!
Их близость была внезапной, бурной и сладостной. Потом они лежали, не двигаясь, и крепко обнимали друг друга. Наступил покой и отрешенность, и они, не сговариваясь, наслаждались абсолютной полнотой только что разделенной страсти.
- Милый! Ты не считаешь меня распутницей? Я очень хочу, чтобы ты улетел сегодня вместе со мной. Расставаться - невыносимо, - наконец сказала она.
Они одновременно посмотрели друга на друга и, еще не сказав ни слова, поняли, что должны быть вместе очень долго, может быть, всегда.