Виктор Петров - Колумбы российские

Почти весь день Резанов молча ходил по палубе — все обдумывал детали своего предстоящего визита в Японию и долгого перехода по безграничным морям. В своих мыслях он нет-нет да возвращался к лихорадочным приготовлениям к отъезду. Нет сомнения, отъезд Резанова произвел фурор в петербургском обществе. Ему завидовали как человеку, завоевавшему необычайное доверие молодого императора, а также как человеку, которому было поручено такое большое И ответственное дело. Завидовали Резанову и за его быстрое продвижение по служебной лестнице, и за получение орденов «вне Очереди».

Завистников, однако, было немного, и большинство людей радовалось его назначению. По Петербургу ходили по рукам размноженные хвалебные стихотворения. Одно из них, довольно пространное, посвящалось «Его превосходительству Николаю Петровичу Резанову — на отъезд кругом света». Поэт писал:

Весь день ходил по палубе Резанов, думая о чем-то своем и не замечая, что море становилось все более и более бурным, и стоять и ходить по палубе уже можно было с большим трудом. Его камердинер Иван, которого Резанов звал Жаном, с беспокойством следил за ним и наконец осмелился прервать его мысли:

— Вам пора бы в каюту, барин. Вон как бушует Море-то, можно и отдохнуть!

Резанов очнулся:

— Да-да, конечно, пойдем в каюту!

…Командир судна Крузенштерн тоже весь день не уходил с палубы. Он внимательно следил за морем, хотел убедиться, что корабль далеко отошел от берегов, изобиловавших мелями и скалами. Он также, как и Резанов, ходил взад и вперед, заложив руки за спину, и тоже думал.

Нет-нет да вдруг, как ножом по сердцу, резанет: «Почему, за что обидели меня и послали этого штатского, какого-то прокуроришку, начальником экспедиции. Подумаешь, большая персона — камергер двора!»

Но иногда мысли его перескакивали на более приятные предметы, и тогда суровые черты его лица смягчались, и можно было подумать даже, что он улыбался. Он вспомнил опять, как милостиво отнесся К нему государь перед самым отъездом и сказал, что позаботится о его семье. Крузенштерн невольно улыбнулся и сам себе прошептал: «Сам, государь, благоволил пожаловать жене моей на двенадцать лет с одной деревни доходы, а это ведь ежегодно около полутора тысяч рублей…»

Крузенштерн был доволен. Он знал, что жена будет обеспечена на все время его отсутствия. Ему льстило внимание царя.

День и ночь прошли без каких-либо происшествий. Судно шло вперед, тяжело переваливаясь на все более и более растущих волнах, поднималось на высокие гребни, а затем проваливалось далеко вниз. Многие из свиты Резанова уже мучительно страдали от морской болезни. Резанов словно не замечал свирепой качки — настолько его голова, мысли были заняты постоянными думами и планами на будущее.

Часто, прогуливаясь по палубе, он встречал степенного доверенного Российско-Американской компании Шемелина, одетого в строгий сюртук, наглухо застегнутой на все пуговицы. Стар уже Шемелин, волосы давно поседели, седая окладистая борода — но крепок еще этот кряжистый старик и зорко следит за делами компании.

Приметил Крузенштерн, как приветливо разговаривает Резанов с Шемелиным, и сразу же свою неприязнь перенес и на Шемелина.

Старик Шемелин каждый вечер удаляется в каюту и что-то старательно пишет в большой книге… обещал директорам компаний вести записи — что-то вроде дневника — и честно исполняет свое обещание… пишет о людях, о команде, о капитане, о погоде, о бурном море и, зорким глазом приметив ненормальность отношений между капитаном и начальником, скрупулезно отражает все это в своих писаниях.

На восьмой день пути, 14 августа по новому стилю, в 9 часов утра, корабль проходил мимо шведского острова Готланда. За два часа до этого — ранним утром — произошел несчастный случай, который сильно переживали все. С бизань-мачты свалился прямо в бурные воды моря матрос Усов и камнем пошел на дно. Из-за сильного ветра невозможно было спустить спасательную шлюпку, и матрос погиб — первая жертва долгого кругосветного путешествия, погиб в самом начале путешествия, так близко от родных берегов.

А море все бушевало и бушевало. В проливе Скагеррак разыгрался настоящий шторм, который так образно отобразил в своих записях Шемелин: «Рыканье львов, рев тигров, шипение змий и вой волков, в мрачной здесь атмосфере отражались от ударов волн, разбивающихся об стены страдающего корабля, которые стонали и произносили скрип несносный слуху»…

Еще несколько дней прошло, и, наконец, 17 августа к вечеру показались огни рейда Копенгагена. Здесь начались уже серьезные разногласия между Резановым и Крузенштерном. Капитан корабля сразу же дал понять Резанову, что он, Крузенштерн, возглавляет экспедицию, а Резанов — только пассажир, и поэтому просил его не вмешиваться в капитанские распоряжения.

— А кроме того, — заявил Резанову Крузенштерн в первый же вечер в Копенгагене, — я считаю, что Шемелину нечего делать на нашем корабле; не откажите списать его из списков вашей свиты и, если так нужно, то возьмите другого человека. По-моему, Шемелин ничем другим не занимается, а только шпионит за всеми нами…

— Я поражен слышать такие слова от вас, Иван Федорович! Господин Шемелин — доверенное лицо дирекции Российско-Американской компании, которому поручено смотреть за делами и товарами компании, доставляемыми нами в Русскую Америку. Я не хочу больше слышать ничего оскорбительного об этом почитаемом и почтенном человеке.

В Копенгагене стояли долго. Только 7 сентября, через три недели, оба корабля, нагрузившись провизией, главным образом солониной и бурдовской водкой, вышли в плавание. Все это время дня не проходило без попреканий и уколов со стороны Крузенштерна. Серьезный конфликт до этого произошел на второй день стоянки в Копенгагене, когда к Резанову вдруг явился юркий, пронырливый, болезненного типа щупленький доктор Лангсдорф, умолявший Резанова взять его с собой.

Тот категорически отказался зачислить его в свою свиту, но Лангсдорф не отставал и все умолял посланника принять его в состав экспедиции. Неожиданно его сторону принял Крузенштерн, и тут между ними снова произошел крупный разговор.

— Я являюсь начальником экспедиции по воле его величества, и я решаю, кого брать с собой и кого не брать, Иван Федорович! — резко заявил капитану Резанов.

Крузенштерн на это грубо ответил, что только капитан имеет право решать, что делать и кого брать в плавание.

После продолжительных препирательств, Резанов, не желая дальше усугублять и без того сложную ситуацию, уступил и принял Лангсдорфа в состав своего посольства.

На следующий день в Петербург пошли две депеши с жалобами. Резанов писал морскому министру, что поведение Крузенштерна становится совершенно невозможным — он не считается ни с положением, ни с рангом Резанова, который как генерал стоял выше морского офицера в чине капитан-лейтенанта, и более того — был начальником экспедиции, поставленным на этот пост по государевой воле.

Крузенштерн же писал в своем донесении в главное правление компании, что он, Крузенштерн, «призван по высочайшему повелению командовать над экспедицией, и что оная вверена Резанову без его ведения, на что он никогда бы не согласился», что «должность его не состоит только в том, чтобы смотреть за парусами»…

Путь в Англию был по-прежнему тяжелым. Море бушевало. Только 3 сентября корабли вошли в Английский канал, направляясь к Фальмуту. Оба корабля потеряли друг друга еще в Немецком море, но капитанами заранее было уговорено встретиться в Фальмуте.