коллектив авторов - Смех в Древней Руси

     А коли мы, богомольцы твои, за правилом к вечеру утрудимся, до полуночи у пивного ведра засидимся и на утро встать не можем, где клобук с мантиею, не вспомним, и тогда мы немножко умедлим и к девятой песни поспеем, а иные к росходному началу. И он, архимарит, монашескому житию не навычен, крылоское правило и всенощное пиво ни во что вменяет, за то нас не смысля, крепко смиряет. А Колязина обитель немалая: после мору осталося старых лет запасов по подлавечью в хлебне — стулья да чепи, в мукосейне — по спицам шелепы да плети да сита частыя, в караулне, под лавки — снопы батогов, в кузнице по грядкам — кандалы да замки. У нас, богомольцев твоих, от слез очи мятутся, а за плечами кожи вертятся, и ночью не спится. И мы, богомольцы твои, тому дивимся, что он, архимарит, по се время в Колязине живет, а по нашему пить не учится, а нашу братью бить горазд. Не лучше ли ему плыть от нас: на его место у нас много будет охочих великого смыслу. И на пусте жить не станем, и в анбаре простору прибавим: рожь да ячмень в солоды обростим да пива наварим, брашки насидим, а чево не станет, и мы вина накупим, учнем крестьяны нарежать колокола отвязать, и велим в Кашин провозжать да на вино променять, а так они ж нам много зла учинили, от пива отлучили и нищими всех нарядили. А как мы архимандрита избудем и доброго добудем, который горазд лежа вино да пиво пить, а к церкве бы пореже ходил и нас бы, богомольцев твоих, почаще на погреб посылал, учнем радеть, а ему, архимариту, добра хотеть, а монастырю прибыль чинить, вино в чарки наливать да старое пиво допивать, а молодое затирать, и иное станем на дрожжи наливать, да тогда и к церкви пойдем, когда вино да пиво допьем. В колокола не будем звонить, а на погреб и без звону в полночь готовы ходить; ладану да свечь не будем жечь, пиво да вино и с лучиною пьем; уголью и смети не будут, ризы да книги вынесем в сушило, церковь замкнем, а печать в лупки обогнем, пономарей вышлем в слободу жить, а прикажем им почаще ходить да вино нам подносить, да велим им звонить с недели на неделю в год по одножды.

     Милостивый великий господин преосвященный Семион, архиепископ Тверской и Кашинский, пожалуй нас, богомольцев своих; вели, государь, архимарита счесть в колоколах да в чепях весом, что он ис колокол много меди иззвонил и с чепей много железа перебил, кладучи на нас, богомольцев твоих, а в уголье мерою, колоты да доски числом, и в той утерной казне отчот дать и свой милостивой указ учинить, чтоб наши виновати не были, потому что ему, архимариту, безчестье немалое, а платить нам нечем: крылоские люди живут небогато, а нажитку у себя имеют только лошка да плошка. А буде ему, архимариту, впредь мы надобны не будем, и мы, богомольцы твои, ударим об угол плошку да покладем в мешок лошки, да возмем в руки посошки, пойдем из монастыря по дорожке в ыной монастырь, где вино да пиво найдем, тут и жить начнем, пиво да вино допьем, и въ иной монастырь пойдем и поживем по разсмотрению с похмелья да с тоски да с третьей брани и великия кручины; в Калязин монастырь зайдем погулять в житницах и в погребах и во всех монастырских службах в правду совершенно до смерти, буде есть у чего быть, по-прежнему в Колязине монастыре жить неотходно начнем.

     Смилуйся, пожалуй! 

Послушайте, миряне и все православные християне,

што ныня зделалася, великое чудо учинилася

над долгим попом, над премым дураков,

от Козмы и Домияна из-за реки, а в приходе у нево богатые мужики.

А зовут ево, попа, Савою, да не мелак он славою.

Аще живет и за рекою, а в церкву не нагою.

Люди встают — молятся, а он по приказам волочитца,

Ищет, с кем бы ему потегатца и впред бы ему с ним не видатца.

Да он же по площеди рыщет, ставленников ищет

и много с ними говорит, за реку к себе монит:

у меня-де за рекою стойте, а в церкви хотя и не пойте. Я-де суть поп Сава, да немалая про меня и слава.

 Аз вашу братью в попы ставлю, что и рубашки на вас не оставлю,

 Сам я, Савушка, хотя и наг пойду, а вас шта бубнов поведу.

Людми он добрыми хвалитца, а сам от них пятитца,

 как бы обмануть и за Москву-реку стянуть.

 По тех мест он ставленников держит, как они денги все издержут,

 а иных домой отпускает и рукописание на них взимает, чтоб им опять к Москве приполсти, а попу Саве винца привести.

 А хотя ему хто и меду привезет, то с радостию возмет

 и испить любит, и как все выпьет, а сам на них рыкнет:

даром-де у меня не гуляйте, подите капусту поливайте. А когда он изволит спать, а ставлеником прикажет баню топить.

 И как над ними наругался, толко сам в беду попался. Когда жена ему гаварила и о всем ему предвозвестила:

Лихо-де им от тебя ныне потерпеть, а после де и сам от них станешь пердеть.

 Сколка тебе, Савушка, не жить, а галавою своею наложить.

 Добро бы тебе от церкви не отбыть и смертны час не забыть.

 Глас божи — глас народа. Где твоя, Савушка, порода, хотя тебе непригожо, тут твоя и рожа.

Сколко ты не плутал, а ныне на цепь попал.

Добро бы тебе не воровать и добрых людей варами не называть.

Ставленников посылает обедни служить, а сам на постели лежит.

Кто к сему подобно не творит, тот все галавою наложит,

кто друга съедает, тот всегда сам пропадает,

а кто за ябедою ганяетца, тот скоро от нея погибаетца.

А кто за крамою ходит и как ему не вспитатца, толко у ворот ево никто не стучитца,

 а кто к нему ни ходит, и он к нему сам выходит

 и там проститца и паки в дом возвратитца.

 А ты бы сам, Савушка, шел да простился, с кем вчера побронился.

Поистинне ты, поподья, не смыслеш и дела не знаеш.

И рад бы шол да простился, да со многими людми разбронился.

Как мне не гулять, а от цепи не отлинять.

Да прости ты, поподья, слово твое збылося, уже и приставы приволоклися,

и, яко пса, обыдоша мя ныне, толко не сыскать было им меня и во веки.

Мне начесь спалось да много видилось:

пришли ко мне два аньела и говорят: много-де у тебя, поп, в мошне денег,

 мы-де их вынем, сочтем и в обтеку снесем.

 Али ж я спал дома на перине, проснулся, ан уш в патриаршей хлебне на рогозине,

 и хожу по хлебне, покличу, ан с шелепом ко мне на встречу.

 И как бы я ево не умалил, и он бы меня шелепом прибил.

 О сем поп Сава дивился, как он на цепи очутился, денег у него в мошне было немало, хватился, ан нет, ни пула не стало.

 А мню, те два аньела вытресли и, положа, ис обтеки назат не вынесли.

 Горе мне, дураку, и великому блядину сынку, что Сава на цепь попал и во веки пропал.

Радуйся, шелной Сава, дурной поп Саво,

радуйся, в хлебне сидя, ставленнически сидне!

Радуйся, что у тебя бараденка выросла, а ума не вынесла!

Радуйся, глупы папенцо, непостриженое гуменце.

Радуйся, породны русак, по делам воистинну дурак.

Радуйся, потриарша хлебня, видя тебя, такова сидня!

Радуйся, Савы шея, что цепь великая звеня и муки сея!

Радуйся, вшивая глава, дурной поп Сава,

Радуйся, град Тула, что сидит Сава у великава стула.

Радуйся, дурны нос, на лес глядя, рос.

Радуйся, долги поп и ако боярски халоп.

Радуйся, с добрыми людми поброняся, а в хлебне сидя веселяся.

Радуйся пив вотку, а ныне и воды в честь.

Радуйся, хлебню посетив и цепь просветив!

Радуйся и веселися, а дамов не торопися.

Радуйся, попа Савы спина, что хочет быти шелепина.

Радуйся, Сава глупой, и всей глупости твоей слава,

и везде про тебя дурная слава.

А на што тебе, Савушка, кондак, блядин ты сын и так.

Конец хождению Саве болшой славе.

Ходит чернец по монастырю,

Просит чернец милостину. ,       

Дайте, чернице, Дайте, черничне.

Чернцови милостину.        2 ж [бы]

2

Вынесли ему белой муки,

А он просит у них белой руки.

Дайте, чернице,

Дайте, сестрице,

Чернцови милостину.        2 ж[ды]

3

Вынесли ему белого хлеба,

А он просит у них белаго тела.

Дайте, чернице,

Дайте, сестрице,

Чернцови милостину.        2 ж[ды]

4

Вынесли ему хлеба и соли,

А он просит у них з доброй воли.

Дайте, чернице,

Дайте, сестрице,

Чернцови милостину.        2 ж[ды]

5

Вынесли ему сито маку,

А он просит у них черного знаку.

Дайте, чернице,

Дайте, сестрице,

Чернцови милостину.        2 ж[ды]

6

Вынесли ему решето гороху,

А он просит у них чернаго моху.