Виктор Петров - Колумбы российские

— Нет, нет, ваше превосходительство, я уверен, только чрезвычайные обстоятельства заставили вас вызвать меня… Я чувствую, что произошло что-то очень серьезное и поэтому прошу, скажите — в чем дело? Что произошло?

— Ну если вы настаиваете, прошу садиться!..

И Резанов стал подробно описывать генералу все, что произошло в течение этого года на пути из Кронштадта в Петропавловск.

Всего ожидал губернатор, но услышанное превзошло все самые худшие его предположения. В первый момент он сидел в кресле, как остолбенелый. Затем хрипло произнес:

— Так это же бунт… оскорбление особы государя императора, которого вы представляете в этой экспедиции… под суд бунтовщика и его сообщников!..

Он вскочил и быстрыми шагами подошел к двери… потом повернулся к Резанову:

— Ваше превосходительство, я открываю немедленно же формальное следствие — и, если нужно, отправлю эту особу в Иркутск для отдания его под суд!..

Резанов поклонился.

Кошелев открыл дверь:

— Майор! — приказал он. — Сию минуту отправляйтесь на фрегат «Надежда» и передайте мой приказ капитан-лейтенанту Крузенштерну немедленно явиться ко мне сюда. Повторяю: немедленно!.. Да возьмите с собой двух солдат. А заартачится — привести его силой!

Майор Крупский оторопело смотрел на генерала, которого никогда не видел в таком экзальтированном состоянии.

— Привести силой? — пролепетал он.

— Да, вы, кажется, меня ясно слышали… заартачится — арестовать, и чтобы немедленно был здесь!

— Слушаюсь! — и Крупский заторопился на пристань.

Происшедшая потом сцена, вероятно, на всю жизнь осталась в памяти Крузенштерна. Ему даже не было предложено сесть. Генерал раскричался, обвинял его в бунте, назвал государственным преступником, оскорбившим священную особу государя не только поведением в отношении доверенного лица императора, но и насмешками, когда указы царя были показаны Крузенштерну в пути:

— Извольте, сударь, дать мне теперь ясное и подробное объяснение вашим поступкам — и если такового не последует, то вы будете отстранены от командования кораблем и немедленно отправлены под стражей в Иркутск для суда.

Оторопевший Крузенштерн невнятно пробормотал, что начальником экспедиции был назначен он, а не Резанов, но Кошелев сразу же его обрезал и заявил, что уже подробно ознакомился с указами императора и распоряжениями правления Российско-Американской компании.

— А вас я прошу объяснить ваше недостойное поведение в отношении его превосходительства как начальника экспедиции и посланника государя к японскому двору, а также действительного камергера двора его величества и особы в генеральском чине.

Перепуганный Крузенштерн понял, что он зашел слишком далеко, понял, что отдание под суд означает конец его военной карьеры. Со слезами на глазах он обратился к Резанову, сидевшему в стороне у стола, и стал просить его прощения и не давать хода дальнейшему следствию. Слезно обещал капитан, что ничего подобного больше не случится… Резанов не мог больше видеть этой унизительной картины и сдался, попросив Кошелева прекратить следствие, несмотря на протесты генерала, что поведение Крузенштерна превзошло все границы.

На этом дело и закончилось.

Через несколько дней граф Толстой был отправлен в Охотск для дальнейшего возвращения в Петербург. В той же партии уехали академик Курляндцев, доктор Бринкин и японец Киселев.

Генерал Кошелев настоял, чтобы вместо Толстого Резанов взял с собой в Японию его брата, поручика Дмитрия Кошелева.

— А кроме того, для большего престижа я дам для сопровождения вашего превосходительства к японскому императору семь рядовых с унтер-офицером, под командой капитана Федорова. Так-то будет вернее, — усмехнулся генерал, — да и барабанщика возьмите для пущей важности!

16 августа 1804 года, через день после прибытия генерала Кошелева, Резанов написал новое донесение императору, в котором уже более мягко описывал путешествие и приготовления к поездке в Японию. Он даже пытался сгладить поступки графа Толстого, объясняя его поведение «молодостью».

«Вверенные начальству моему суда Вашего Императорского Величества, — писал он, — свершили знаменитую часть предположенного кругом света путешествия»…

Дальше Резанов подробно описал весь путь до Петропавловска:

«Июля 4-го пришли благополучно в Петропавловскую гавань. Здесь капитан-лейтенант Крузенштерн выгрузил товары, кренговал судно, выконопатил его, вычинил и нашед подводные части здоровыми, спешим мы теперь в Японию, надеясь выйти отсюда около 20-го августа… Мы потеряли только вольнонаемного повара, курляндца Ниланда, который при чахотливом его сложении убит был штормами и не мог вынести переменных климатов»…

Надо было как-то смягчить, объяснить отъезд ученых. Подумал немного Николай Петрович, улыбнулся, взялся за перо опять:

«Здесь на берегу жестокая каменная болезнь академику Курляндцеву приключившаяся лишила его возможности продолжать путь с нами… я нашелся принужденным возвратить его в Санктпетербург. Отчаянное его положение и по недостатку здесь медицынских чинов, неимение никакой помощи, решило меня отправить с ним кандидата медицыны Брикина…

Возвращая также и графа Толстого и теперь имея при миссии только надворного советника Фоссе и майора Фридериция из коих первой хотя и подвержен был в пути неоднократно от жаров жестоким епилептическим ударам, но не оставляет жертвовать собою на службе Вашего Императорского Величества, затруднился я недостатком чинов при посольстве и нашед здесь охотножелающих быть употребленными в миссию и весьма достойных адъютанта Кошелева и камчатского гарнизона капитана Федорова, решился взять их с собою… а как число матрос также убавилось восемью человеками промышленных, которые следуют в Кадьяк, то генерал-майор Кошелев представил мне охотников из солдат… и я воспользовался шестью человеками с унтер-офицером и барабанщиком, которые содержанием караула придадут отличный вид и посольству Вашего Императорского Величества…

Отправленного со мною для японского языка переводчика регистратора Киселева, должен я также возвратить в Иркутск. Во все время пути продолжавшиеся у японцев с ним ссоры, превратились наконец в жестокую злобу и ненависть, они поклялись ему, что будет он примерно наказан, как за принятие христианской веры, так и за изменнические его против отечества услуги… должен я был учиться языку японскому и надеюсь, что могу теперь обойтись и без помощи сего переводчика»…

Как и обещал Резанов, ничего предосудительного относительно Крузенштерна он не написал, кроме того, что было написано раньше из Бразилии. Вспомнил, что он очень резко отзывался в прежних письмах о графе Толстом, о его пьянстве, грубостях, о том, что он вел себя совершенно невозможно, скандалил, даже перессорился со всеми офицерами «Надежды»… решил тоже несколько смягчить свое мнение о нем в письме государю…

«Донося Вашему Величеству из Бразилии о случившихся между мною и морскими офицерами несогласиях, наказывались мы среди всего пути нашего, что неприятные известия дадут Вашему Величеству прискорбное об нас заключение, что какая-либо личность могла взять верх над пользою государственною… причиной была единая ревность к славе, ослепившая умы всех… сим энтузиазмом к нещастью Своему воспользовался подпоручик граф Толстой по молодости лет его… и остался он жертвою поступка своего. Обращая его к месту своему, всеподданнейше прошу Всемилостивейшего ему прощения»…

Подошло время отправляться в Японию. Был ясный, спокойный осенний день 7 сентября 1804 года (по европейскому стилю), когда «Надежда» снялась с якоря и покинула Петропавловск. Несмотря на то, что Крузенштерн принес полностью повинную в присутствии генерала Кошелева, Резанов заметил в нем сразу же, с момента выхода из камчатского порта чувство недоброжелательства и даже вражды. Посланник решил совершенно не вмешиваться в корабельные дела и почти все свое время проводил в каюте, где чувствовал себя в полной безопасности. У дверей каюты день и ночь находился часовой, поставленный там капитаном Федоровым, а кроме того, капитан Федоров и поручик Кошелев попеременно следили за тем, чтобы с камергером ничего не случилось.

Четыре дня шел корабль по совершенно спокойному морю, все дальше и дальше удаляясь на юг от Камчатки. Несмотря на осеннее время, было не холодно — и время от времени Резанов выходил на палубу подышать свежим воздухом. Он любил в это время поговорить с обоими армейскими офицерами, причисленными к его свите генералом Кошелевым, но больше всего он любил разговаривать с комиссионером компании Шемелиным. Его поражала и начитанность, и глубина знаний этого в сущности простого человека о жизни и делах компаний в Америке.