Виктор Петров - Колумбы российские

Оторопевший и сразу же протрезвевший штурман Григорьев щелкнул каблуками и со сконфуженным видом попятился из комнаты.

Резанов повернулся к другому, который выглядел не намного лучше, но по крайней мере не был пьяным:

— С кем имею удовольствие беседовать?

«Особа» почтительно щелкнула каблуками и, стыдливо застегнув жакет, отрекомендовалась:

— Лейтенант Машин, ваше превосходительство, командир компанейского судна «Мария Магдалина».

Резанов хмуро посмотрел на него:

— Хорош командир! Я, по-настоящему, должен бы и вас отправить на родину… ну, да посмотрим! Извольте отправиться на корабль и привести его в надлежащий вид. Завтра навещу вас на корабле, и помните — чтобы вы всегда были одеты, как полагается, по форме, установленной регламентом. Чтобы этих… — он сразу не смог даже найти слов, — этих «кафтанов» я больше не видел! Можете идти!

Резанов повернулся к Хвостову и Давыдову. Приветливо пожал им руки.

— Очень, очень рад. Давно не виделись, с самого Петербурга. Садитесь, прошу… поговорим. Вас обоих беру с собой в Русскую Америку. Вы мне там пригодитесь, а пока что будете на корабле помощниками этому, как его, Машину. В Америке у меня для вас большие планы, а пока, не обижайтесь, что назначаю вас помощниками командира этого корыта. Уж не обессудьте!

На следующий день Резанов побывал на «Марии Магдалине». Повидав накануне Машина и Григорьева, он был готов к самому худшему, но то, что он увидел там, превзошло все его предположения.

— Любой свинарник чище этого так называемого корабля! Будьте добры, Николай Александрович, — обратился он к подтянутому, бравому лейтенанту Хвостову, — распоряжайтесь здесь сами, приведите корабль в порядок. Надеюсь, ваш друг Гаврила Иванович Давыдов окажет вам помощь. Вся моя надежда только на вас. Хочу отправиться в Америку незамедлительно. Не жалейте ни трудов, ни средств — но сделайте так, чтобы эта посудина стала похожей на корабль. Известите меня, когда мое распоряжение будет исполнено.

— Все будет сделано по вашему приказанию, ваше превосходительство, — обещал молодой, 28-летний лейтенант.

Резанов посмотрел на него, потом на Давыдова, который был года на четыре моложе Хвостова:

— Ну, с такими молодцами не страшно! Вот кем гордиться должен императорский российский флот!

Вечером Резанов опять долго сидел за столом, писал письма. Написал одно, последнее, письмо перед отъездом, государю, где сообщил, что вынужден был покинуть «Надежду», на которой никакого сладу нет с Крузенштерном:

«Решился оставить их и итти в Америку на таком судне, которое во все помпы отливаясь, едва зимовки здешней достигло»…

Написал, что здоровье его все еще неважное, нужно бы поправиться, но считает, что не может терять драгоценного времени. Уже середина лета, 9 июня, и ему хотелось бы попасть в Америку до зимы. Опять пожаловался, что Крузенштерн с офицерами корабля даже пытались поссорить его с генерал-майором Кошелевым, на которого он якобы донес, что Камчатка теперь в худшем положении, чем была до него. К счастью, Кошелев человеком весьма порядочным оказался, выше всех этих сплетен.

Закончив письмо, Резанов поставил дату и место — 9 июня 1805 года, Петропавловская гавань в Камчатке — и размашисто расписался: «Действительный камергер Резанов».

Через пять дней «Мария Магдалина» подняла паруса и направила свой путь к далекой Америке. Накануне, 13 июня, к Резанову приходила прощаться вся местная администрация во главе с майором Крупским и офицерами гарнизона. С «Надежды» никто не пришел, кроме одного лейтенанта Головачева.

— Николай Петрович! — сказал Головачев, когда ему удалось уединиться на минутку с камергером. — Вы не можете себе представить, как я огорчен всем происшедшим… мне стыдно… невыносимо стыдно!

Резанов мягко положил ему руку на плечо:

— Я вижу, все это вас страшно мучает… не надо… Это дело прошлого… и я знаю, как тяжело было вам все это пережить… Могу вас заверить, что ваше поведение не будет забыто и о вас будет доложено государю.

— Я о себе не беспокоюсь… мне ничего не нужно… Я служу родине и государю так, как мне подсказывает совесть, но я не могу забыть того, что случилось на моем корабле… Это позор… позор!

Вечером Резанов переселился на «Марию», а 14-го, в 5 часов утра, когда он был в постели, корабль снялся с якоря и тихо направился к выходу из Петропавловской гавани. Вместе с директором компании Резановым в Русскую Америку выехали несколько новых служащих, среди которых были приказчик Панаев, бухгалтер Кожин и писарь Титов. Самого Резанова сопровождал доктор Лангсдорф, безумно радовавшийся предоставленной ему возможности посетить Америку.

В течение дня Резанов часто выходил на палубу и с наслаждением прохаживался взад и вперед, жадно вдыхая свежий воздух моря. Он чувствовал, как в нормальной обстановке, среди нормальных людей силы стали быстро возвращаться к нему. Жан с удовольствием наблюдал за ним, видя как болезненная желтизна постепенно исчезала с лица Резанова и на щеках появлялся румянец. Резанов с наслаждением наблюдал за работой команды корабля, теперь живо и расторопно исполнявшей приказы образцовых офицеров Хвостова и его помощника Давыдова.

Месяц продолжалось путешествие Резанова до первого русского селения на Алеутских островах — острова Уналашки. Весь этот месяц он много занимался, вел подробную запись своих впечатлений от неудачного посещения Японии. Каждый раз, как он вспоминал все унижения, что ему пришлось претерпеть там, его лицо багровело от гнева.

«Простить этого нельзя!.. — шептал он тогда. — Японцам нужно дать хороший урок… и я этим еще займусь после возвращения из Америки».

Первое, что он сделал, когда корабль вошел в гавань Уналашки, сразу написал подробное письмо государю, которое передал правителю острова Ларионову, приказав отправить его в Охотск с первым же кораблем.

«Я не думаю, — писал он, — чтоб Ваше Императорское Величество вменили мне в преступление, когда имев теперь достойных сотрудников, каковы гг. Хвостов и Давыдов и помощью которых выстроя суда пущусь на будущий год к берегам Японским разорить на Матмае селение их, вытеснить их из Сахалина и разнести по берегам страх, дабы отняв между тем рыбные промысла и лиша до 200,000 человек пропитания, тем скорее принудить их к открытию с нами торга»…

Резанов задумался… Большую ответственность решил он взять на себя, но ждать, затягивать нельзя… взялся опять за перо и стал решительно нанизывать строчку за строчкой:

«Воля Ваша Всемилостивейший Государь со мной, накажите меня как преступника, что не сождав повеления приступаю я к делу, но меня еще более совесть упрекать будет, ежели пропущу я понапрасну время и не пожертвую собой славе Твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению Вашего Императорского Величества намерений»…

Резанов пробыл на Уналашке несколько дней, все время допрашивая людей, — не обращается ли с ними правитель Уналашки Ларионов бесчеловечно и жестоко. Он приехал в Русскую Америку сильно настроенный и против Баранова, и против всех его помощников — настолько многочисленны были жалобы, полученные в Петербурге правлением компании. И тут, на первом острове, где он намеревался произвести строгую инспекцию, несмотря на все его попытки выудить признание или жалобу на Ларионова, результаты оказались совершенно противоположными. Подчиненные Ларионова нахвалиться не могли своим начальником.

У Резанова начали открываться глаза. На Уналашке он многое понял; понял, что эти скромные, простые люди делают большое русское дело. Наказывать Ларионова не пришлось, а наоборот, растроганный Резанов приказал собрать всех жителей селения, и когда те собрались, произнес прочувственную речь и вручил Ларионову награду — золотую медаль. Тут же наградил и способного переводчика Панкова — дав ему серебряную медаль. Награды, от имени государя поразили и обрадовали население острова; люди разразились долгим, несмолкаемым «ура!»

Не обошлось, однако, и без наказаний. Во время пребывания Резанова на Уналашке было получено сообщение, что на острове Атха старшина артели жестоко обращался с местным населением, «американцами», как их называл Резанов. Старшину Куликалова даже обвинили в жестоком избиении женщины-«американки», которая от побоев скончалась. Это привело Резанова в ярость. Он требовал от всех русских промышленных человеческого отношения к алеутам — только таким образом, говорил он, «можно привлечь их нашу сторону и сделать из них верных подданных государя». По его приказанию, Куликалова доставили в Уналашку, заковали в кандалы по рукам и ногам и отправили с первым попутным кораблем в Охотск для дальнейшего препровождения его в Иркутск, где должен состояться суд. В своем письме государю Резанов, по этому поводу приписал: