Виктор Петров - Колумбы российские

5

День подходил к концу, и к заходу солнца все затихло на борту «Юноны». Большая часть чинов команды спустилась вниз в свои помещения и готовилась ко сну. Только Резанов не хотел спать и остался на палубе. Он стоял у перил и, опершись на них руками, смотрел далеко вперед, любуясь красивым закатом солнца через узкий пролив, ведущий в залив из океана. Много позже этот пролив стал известен под названием Золотые ворота.

Ход мыслей Резанова был чем-то нарушен, и он никак не мог понять, что его беспокоило, что мешало ему думать логически. Что-то определенно беспокоило его, но он никак не мог определить источник этого беспокойства.

Закат был величествен и торжественно красив, если на него смотреть через Золотые ворота. Солнце медленно опускалось, и уже виднелась только половина светила; другая половина опустилась за горизонтом в холодные воды Тихого океана. Холмы, окружающие залив, все еще были ярко освещены золотыми лучами полусонного солнца. Громадная поверхность залива, на которой виднелась только крошечная «Юнона», стоявшая на якоре, походила на сонное озеро или даже на море на некоей необитаемой планете, лишенной каких бы то ни было признаков жизни. «Юнона» даже с ее изящным силуэтом и стройными мачтами, была единственным диссонансом в музыкальной гармонии природы. Береговая линия залива также поражала своей тишиной. Жизнь, видимо, затихла в этом далеком, безмятежном месте.

Звук корабельных склянок прервал думы Резанова. Он встряхнулся, передернул плечами… с моря потянуло прохладой… стал медленно ходить от борта к борту, заложив руки за спину, опять занятый бесчисленными мыслями, планами и проектами. Но было что-то такое, что сверлит его голову, мешает думать! Он, наконец, отбросил в сторону все свои планы, все мысли и решил сосредоточиться на одном — выяснить причину своего беспокойства, выяснить в конце концов, что же именно мешает ему думать. И наконец ответ был найден. Кончита… красавица Кончита… маленькая девушка с точеными кастильскими чертами прекрасного лица!..

Он теперь ясно представлял себе ее музыкальный, приятный голос, ее чудесную фигурку с нежными точеными ручками и ножками, и эти незабываемые глаза… темно-синие глаза, прикрытые

длинными пушистыми ресницами. Приятное, теплое, даже блаженное чувство вдруг охватило его при воспоминании о Конче…

С большим трудом он оторвался от своего почти гипнотического наваждения…

«Что за чепуха, — обругал он себя, — мне, человеку за сорок, и думать… мечтать еще даже о почти ребенке, девочке, которой не исполнилось и шестнадцати лет…»

Он пытался стряхнуть с себя это наваждение, перестать думать о Конче… направить свои мысли привычными путями, но… увы, сегодняшний вечер все перепутал в его голове. Как он не старался забыть девушку, его мысли упорно возвращались все к одной и той же теме, к Кончите — живой, веселой красавице из Калифорнии!

Он только покачал головой и тихо направился в свою каюту, где его ждал верный Жан, который сразу заметил перемену в своем барине… Что-то новое, необыкновенное, появилось в его лице, глазах, манерах…

Рано утром на следующий день — это было 29 марта — с корабля увидели группу людей, скакавших из президио к берегу. Резанов уже был готов и, не мешкая, спустился в шлюпку вместе с лейтенантом Хвостовым, мичманом Давыдовым и доктором Лангсдорфом.

На берегу их тепло приветствовали дон Луис и монах, падре Хосе Урия. Дон Луис церемонно раскланялся с Резановым, но потом, быстро забыв об условностях, стал оживленно рассказывать обо всем, что происходило в их семье. Он не преминул заметить, что Резанов произвел большое впечатление на всех членов семьи и особенно на Кончиту.

— Мы уже сговорились с падре Урия, — доложил он, — что по пути остановимся на несколько минут в президио, выпьем по чашке шоколада и потом отправимся в миссию Сан-Франциско.

Резанов в недоумении посмотрел на него:

— Мне казалось, мы должны были проехать прямо туда.

— Нет, нет!.. Это желание моей матери и.„ сестры Кончиты.

Резанов улыбнулся:

— Желание дам для меня закон!

Конечно, в душе он даже был рад, что они заедут в президио на чашку шоколада, и он сможет повидать несравненную Кончу, проверит себя, чтобы узнать, что за наваждение нахлынуло на него — строгого, расчетливого, опытного государственного деятеля.

Завтрак, как и накануне, был очень оживленным, и время прошло быстро. Собственно, разговор за завтраком был монополизирован Резановым и Кончей, может быть, потому, что он велся на испанском языке. Резанов был единственным в группе русских, кто объяснялся по-испански. Лангсдорф опять увлекся беседой с монахом, благо он знал латынь очень хорошо. Что касается Хвостова и Давыдова, то молодые офицеры неплохо знавшие французский, английский и немецкий языки, оказались не у дел, потому что никто из семьи Аргуэльо на этих языках не изъяснялся. Молодым офицерам ничего не оставалось как благоговейно взирать на Кончиту, которая обоим казалась неземной красавицей.

Чем больше Резанов разговаривал с Кончей, тем более чувствовал, что привязывался к ней, хотя и старался всеми силами бороться с этим чувством.

— Расскажите мне побольше о вашем Петербурге! — умоляла девушка. — Ах, как отличается жизнь там от нашего прозябания здесь, в нашей сонной Калифорнии, — добавила она со вздохом.

Резанов решил немного поддразнить ее:

— А вам хотелось бы побывать в столичных городах Европы? Хотели бы посмотреть Петербург?

— Хотела бы я?! — прошептала Конча с некоторой грустью. Однако долго грустить она не умела, так же как не могла долго быть серьезной. На ее лице появилась улыбка и она, шутя, сказала:

— Чудно красивая страна — Калифорния, сеньор Резанов. Приятный теплый климат, обилие хлеба и скота и… больше ничего!..

Резанов в изумлении воззрился на нее:

— Девушка такой изумительной красоты, с массой молодых людей со всей Калифорнии, готовых отдать жизнь за вашу улыбку, и вы говорите… «больше ничего»…

Она вдруг стала серьезной опять и посмотрела на него прямо, в упор, — в его глаза; смотрела долго, молчаливо и… даже с грустью. Смотрела так, что он себя почувствовал не совсем в своей тарелке.

— Сеньор, — сказала она наконец, — эта жизнь, это окружение меня не удовлетворяют. Я хочу большего, я хочу видеть города, залитые ярким светом уличных фонарей, я хочу видеть жизнь высшего света в Мадриде или даже в Петербурге… Нет, сеньор, здешняя жизнь меня не удовлетворяет, мое место не здесь!

Она подумала немного и потом насмешливо добавила:

— Но… что может поделать такая бедная девушка, как я… Моя судьба, видно, прожить всю жизнь здесь… Ну, да не будем говорить обо мне. Расскажите лучше о ваших путешествиях, о вашей жизни, чтобы потом, вспоминая ваши рассказы, я смогла бы в своих мечтах унестись далеко на Север, в холодные страны, где жизнь кипит ключом, унестись подальше от нашей прекрасной, теплой, но такой скучной Калифорнии.

Время прошло быстро и пора было ехать в миссию, чтобы провести там остаток дня.

Резанов поднялся, поцеловал руки донье Игнасии и Конче:

— Прежде чем вы уедете в миссию, я хотела сказать вам, сеньор Резанов, — сказала Кончита, — что завтра будет большой бал в нашем доме. Приедут гости из многих миссий и селений. Я надеюсь, что вы окажете нам честь своим присутствием и я надеюсь также, что с вами прибудут на бал и офицеры вашего корабля с доктором…

Резанов заколебался;

— Считаю за честь быть приглашенным на такое большое событие, но… думаю было бы несвоевременно для нас присутствовать на балу. Не забудьте, что мы до сих пор еще не имели официального разрешения из Монтерея даже сходить с корабля на берег. И мне кажется, — добавил он, — что этот шаг будет большой дипломатической ошибкой…

— Меня мало интересует дипломатия, — нетерпеливо сморщила носик Конча. — У нас балы проходят регулярно. Ничего особенного или специального в устройстве этого бала нет. Приглашения были разосланы несколько недель тому назад. И бал не будет в вашу честь, по крайней мере пока не вернется отец. Вы будете неофициальным гостем. Вы не откажете мне в этой маленькой просьбе? — Конча вопрошающе смотрела на него.

Резанов поклонился:

— Как я могу отказать вам в чем-либо, сеньорита. Я обещаю, что мы все будем завтра на вашем балу.

Довольная Конча повернулась и убежала в свою комнату. В ушах Резанова долго еще слышались звуки ее веселого вибрирующего победного смеха. Он только покачал головой, вскочил в седло, и вся кавалькада тронулась по направлению к миссии.

Это утро было типичное для президио Сан-Франциско. Густой туман покрывал холм, где находились здания форта. Не видно было ни залива, ни корабля, ни Золотых ворот. Туман не стоял на месте, как это обычно бывает в других частях света, а быстро передвигался с моря в глубь страны. Видно было, как он тяжелыми хлопьями, а вернее, густыми облаками, подгоняемый ветром, надвигался на берег. Туман не только покрывал людей, лошадей и одежду, но даже забирался в рукава, под одежду и, казалось, добирался до тела. Люди ежились, стало зябко. Все как-то притихли, разговор замолк.