Игорь Зимин - Александровский дворец в Царском Селе. Люди и стены. 1796—1917. Повседневная жизнь Российского императорского двора

Летом 1831 г. в Царском Селе жил на даче А.С. Пушкин. Он снял дачу (дом Китаева на Колпинской улице), в которой много и плодотворно работал, прожив в Царском Селе до глубокой осени и время от времени бывая в Екатерининском дворце. Фрейлина императрицы A. О. Смирнова-Россет упоминает, что воспитатель цесаревича поэт B. А. Жуковский и А.С. Пушкин регулярно приходили в ее комнаты в Большом дворце. Жуковский писал тогда: «Пушкин мой сосед, и мы видаемся с ним очень часто. А женка Пушкина очень милое творение. И он с нею мне весьма нравится. Я более и более за него радуюсь тому, что он женат. И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше». Часто к поэтам присоединялся и Н.В. Гоголь, живший в 1831 г. в Павловске.

Весной 1832 г. Императорский двор не выезжал в Царское Село, а сразу 1 июня перебрался из Зимнего дворца в Петергоф, а август-сентябрь прожили в Александровском дворце. О своих занятиях в эту осень[136] вновь упоминает Ольга Николаевна: «В то время опять входило в моду все китайское. Некто мадемуазель Флейшман учила нас рисованию в китайской манере, а также изготовлению лакированных работ и вышивке золотом по черному шелку. Многие дамы Двора собирались у Мама, чтобы украшать таким образом столики, стулья и ширмы. Старая графиня Бобринская, которая отличалась изобретательностью, придумала занимать грубые пальцы мужчин вырезаньем из персидских материй цветов с крупным узором, которые потом наклеивались на стекло для ширм. Целый зал в Александровском дворце был декорирован в этом новом вкусе; стали также ставить мебель посреди комнат, вместо того, чтобы выстраивать ее, как прежде, по стенам. Кроме бильярда, рояля и ломберных столов в зале могли уместиться по крайней мере сто человек. В конце сентября мы переехали в Зимний дворец…».

О том, как распределялись в 1833 г. комнаты Александровского дворца между членами семьи Николая I, а также кто и где жил из свиты, дает представление ведомость «предполагаемых изменений по Новому дворцу и казенному дому по Малой ул…», составленная архитектором Царскосельского Дворцового управления В.В. Кокоревым.[137]

Во-первых, старших мальчиков императора пересилили из левого флигеля в правый и в 1833 г. комнаты наследника Александра Николаевича (окнами на садовую сторону) и его младшего брата великого князя Константина Николаевича (окнами на парадный двор), разделенные коридором, располагались в бельэтаже правого флигеля за Концертным залом.[138] Судя по тому, что комнаты братьев были разделены коридором, у каждого из них в распоряжении было по 4 комнаты.

Во-вторых, судя по документу, большая часть помещений дворца была покрыта сосновыми полами, которые, видимо, закрывались коврами по всей площади комнаты. Даже в двух передних комнатах у подъезда императрицы полы были сосновые, которые архитектор предлагал «окрасить… под паркет». Архитектор также спрашивал, «в Передней комнате в Апартамент Императора, вместо соснового пола, не благоугодно ли будет приказать настлать дубовый паркетный», однако это предложение было вычеркнуто карандашом.

В-третьих, в левом флигеле на первом этаже, окнами на двор, располагались комнаты маленьких Николая и Михаила Николаевичей, в том числе две учебные (для мальчиков и девочек) комнаты (№ 50 и 49), где нужно было: «В учебной комнате Их Высочеств на фальшивой печи отдувшую парусину перетянуть и покрыть лаком; В учебной комнате, фальшивую печь покрыть лаком; В почивальне Великого Князя Михаила Николаевича, фальшивую печь покрыть лаком; В передней комнате, пол окрасить под паркет».

Отметим эти примечательные, рисованные на холсте, фальшивые печи, очень напоминающие рисованный очаг в каморке папы Карло. Объяснить их существование можно только устойчивой «традицией прежних лет», когда старые интерьерные решения сохраняли, в том числе, и таким способом. По крайней мере такие прецеденты имелись в истории Зимнего дворца.[139]

На втором этаже левого флигеля располагались девичьи комнаты. В их общей Столовой архитектор также предлагал сосновый дощатый «пол окрасить под паркет». Далее упоминаются две комнаты воспитательницы великих княжон Барановой,[140] несколько фрейлинских[141] и камер-юнгферских[142] комнат. На втором этаже жили семейный доктор императорской четы В.П. Крейтон[143] и генерал А.А. Кавелин[144].

Ю.Ф. Баранова. Худ. В.И. Гау. 1837 г.

За многие годы жизни семьи Николая I в Александровском дворце его комнаты и залы постепенно наполнились вещами, лично купленными или заказанными Николаем Павловичем и Александрой Федоровной, либо им подаренными. В частности, в марте 1833 г. на половине императора появились две этрусские вазы, купленные у скульптора Терциани. Принимал император и частные подарки.

Некая г-жа Есипова поднесла императору ковер. В августе 1833 г. старшая сестра императора великая княгиня Мария Павловна прислала брату для Большого кабинета в Александровском дворце «стол круглый из серого дерева». Тогда же министр Императорского двора князь П.М. Волконский подарил императрице Александре Федоровне «столик маленький и туалетное зеркало из белого дерева с рисованными цветами». Так, постепенно, Александровский дворец превращался из холодной официальной резиденции в теплый семейный дом, заполненный множеством вещей, имевших свою историю.

Любопытно, что в реестре упоминаются и вещи, которые закупались для слуг: в ноябре 1833 г. у мебельного мастера Бабкова купили «в подвалы Нового дворца для камердинеров комоды, 12 кроватей, столы, стулья, ширмы и 8 туалетов с зеркалами».

Осенью 1833 г. придворный часовой мастер англичанин В.Р. Гейнам привез в Александровский дворец двое столовых часов. Одни поставили в комнатах великого князя Константина Николаевича в правом флигеле, другие отправили в комнаты, занимаемые лейб-медиком В.П. Крейтоном. В декабре часовой мастер В.Р. Гейнам вновь доставил во дворец «часы столовые в футляре красного дерева», поставленные «в кумпольной» зале (то есть в Полукруглом зале). Одновременно с часовщиком мебельный мастер Андрей Тур привез во дворец этажерку орехового дерева, понадобившуюся Николаю I для его Кабинета.

Осень 1833 г. семья провела в Александровском дворце. Д. Фикельмон записала в дневнике 20 сентября 1833 г.: «Мы собрались у императрицы вечером, и едва она успела сообщить нам, что Император выехал из Модлина 13-го и будет здесь не ранее, чем послезавтра, т. е. 18-го, как вдруг в дверь салона кто-то постучал. При повторном стуке Императрица громко вскрикнула и бросилась, следуемая детьми, к дверям, которые тут же распахнулись, и пред ней предстал Император! Эта театральность его неожиданного появления была поистине трогательной. Через полчаса вся семья вернулась к нам, и я еще никогда не видела Императора более красивым, Императрица же буквально светилась от счастья… На следующий день его возвращения в Царское Селе сначала была отслужена обедня, за ней последовал торжественный обед, а вечером бал…».[145]

В марте 1834 г. вновь понадобились услуги мебельного мастера Г. Гамбса, когда им были поставлены в комнаты маленького великого князя Николая Николаевича «стол низенький, три креслы детские, обитые зеленым сафьяном» и три стульчика. На половине Николая I появился мраморный бюст работы скульптора Б.И. Орловского, «изображающий Венеру». В мае у мебельного мастера Бабкова для комнат наследника купили письменный стол красного дерева. В июне у беседки в собственном садике Александровского дворца появились две вазы белого мрамора с тумбами серого мрамора. В августе в Александровский дворец с Императорского Стеклянного завода доставили несколько зеркал. Одно установили в парадной почивальне императорской четы, другое – в Уборной Николая I, третье – в большом Кабинете Александры Федоровны.

Постепенно детство старших детей Николая I подходило к концу, тем более что в то время 16-17-летние девочки считались вполне созревшими для брака. Первым звонком завершения детства для цесаревича стала смерть его воспитателя К. Мердера, умершего в Риме в марте 1834 г. От наследника эту весть поначалу скрыли, поскольку ему предстояло в апреле принять присягу в Зимнем дворце. Николай Павлович сообщил сыну о смерти его воспитателя только в мае, после переезда семьи в Александровский дворец.

Один из наставников цесаревича вспоминал, как в Александровском дворце к нему в комнату (которую занимал ранее К. Мердер) вбежал наследник «в сильном расстройстве, в слезах, бросается он на колени перед диваном. В первый момент я как бы не вдруг понял причину его внезапного отчаяния, но мне не нужно было долго догадываться о причине, – рыдания Великого Князя объяснили мне оную, и вместо утешения, я смешал слезы мои с его слезами. Дав время облегчить слезами столь сильный порыв сердечной скорби, я поднял Великого Князя. Обнимая меня, он сказал: “Не понимаю, как вы могли скрывать от меня свои чувства и как я не мог догадаться об ожидавшей меня горести? Боже мой! Я все надеялся, что скоро увижу бесценного Карла Карловича!” Слезы и рыдания прерывали несколько раз слова его. Объяснив волю Государя Императора, чтобы удалить от него всякое подозрение о сем горестном для всех нас событии и собственно мне данное его величеством приказание: скрывать скорбь свою, я не мог не сказать, что эта скорбь была тем тяжелее для моего сердца и мучительнее, что не могла быть никем разделена. После некоторого размышления Великий Князь присовокупил: “Как хорошо, однако же, сделали, что не сказали мне… перед присягой моей…” Сегодня (три дня спустя) Его Величество изволил расспрашивать меня о Великом Князе, и когда я сообщил описанные мною выражения чувств скорби его, которая до сих пор ясно обнаруживается и на лице его, и в его действиях, равно и то, что он часто и долго стоит, погрузясь в размышления перед портретом незабвенного Карла Карловича, Его Величество изволил сказать мне: “Я весьма этим доволен; таковые чувства его мне весьма приятны; надобно, чтоб он чувствовал свою потерю”».