В. Маяковский в воспоминаниях современников - Коллектив авторов

Тринадцатилетний мальчик интересовался и политической жизнью страны. Он забрасывал меня целым рядом вопросов. "Вы дрались в Москве во время революции 1905 года на баррикадах? В какой дружине? Действительно ли ваша дружина охраняла великого Горького? Почему ваша дружина называлась Кавказской?" – и т. д. без конца. Отвечать приходилось подробно, ибо короткие ответы его не удовлетворяли, приходилось удовлетворять его любопытство и объяснять ему, что "Кавказская боевая дружина" называется так потому, что все участники дружины – уроженцы Кавказа, независимо от национальности. Исключение было сделано лишь для двух матросов Черноморского флота – русских с восставшего корабля. Дружина эта была очень хорошо вооружена, все имели маузеры; охраняла революционные митинги того времени, а также и жизнь некоторых видных революционеров, которых черная сотня готовилась убить. В числе этих революционеров первое место занимал Максим Горький, которого особенно ретиво защищали мы, дружинники, и чуть не дрались из–за того, чтобы попасть на квартиру Горького и охранять его. Если к другим видным политическим деятелям, которых грозила черная сотня убить, посылали для охраны двух вооруженных дружинников, то к Горькому посылали четырех вооруженных дружинников. Жил Максим Горький тогда на Воздвиженке, сзади Московского университета. Пишущий эти строки не раз охранял Горького с маузером в руках. Дружина эта имела много раз целые сражения с регулярными войсками царизма и всегда обращала их в бегство. Часть дружины была арестована впоследствии. Ее судил военный царский суд в 1906 году (см. "Красная Пресня в 1905 г."),

Володя, затаив дыхание, слушал мой рассказ, не проронив ни одного слова. Внимательно, радостно, взволнованно глядел на меня своими умными большими глазами. Когда я кончил свой рассказ, он снова забросал меня вопросами: "Каков в личной жизни Максим Горький? Кто был начальником Кавказской боевой дружины?" Я ему рассказал, что Горький самый обыкновенный и простой человек в личной жизни и что и квартирная обстановка у него проще, чем у других, но различие состоит в том, что квартира Горького того времени – это настоящий революционный штаб, куда поминутно приходили видные революционеры, револ<юционные> редакторы газет, видные револ<юционные> писатели того времени и т. д. Особенно сильное впечатление произвело на Володю мое сообщение о том, что на квартире Горького всегда в столовой был накрыт стол и поминутно приходили люди (конечно, все они имели отношение к революции), которые без приглашения проходили в столовую и, пообедав, беседовали с Горьким на разные темы революционного характера. Начальником Кавказской боевой дружины был Васо Арабидзе, ныне киноартист в Грузии, а его заместителем являлся тогда ученик Художественного театра, а ныне режиссер театра имени Руставели, народный артист Грузии Алеша Цуцунава. Оба они в настоящее время проживают в городе Тбилиси.

Это был первый большой политический разговор с маленьким Володей. Он был искренним, чутким и трогательным товарищем, таким и остался до конца жизни.

Скоро мне пришлось уехать с квартиры Маяковских в Западный край, в города Вильно, Ковно, Минск, Вержболово и Великовышки. Здесь я организовал в выше перечисленных городах передаточные склады оружия. Оружие закупал контрабандным путем через Германию. Ко мне приезжали товарищи из разных городов, и я снабжал всех их оружием, готовясь к новой революции. Деньги на это были взяты посредством экспроприации банка в Москве "Купеческое общество взаимного кредита", находящегося на Ильинке. Это была первая экспроприация, организованная Владимиром Мазуриным, в которой участвовал пишущий эти строки. Было взято 850 000 рублей.

Семья Маяковских, включая и маленького Володю, была настоящей революционной семьей. В этой семье всегда радушно и одинаково тепло встречали всех, кто имел отношение к революции. Слово "революционер" – это был уже пропуск, чтобы попасть в семью Маяковских. В этой семье жили и дышали революцией. Вот маленький факт, безоговорочно подтверждающий это. Ведь вся семья Маяковских знала, что я участник экспроприации, знала, что я большие деньги имел на руках, и, несмотря на то что они жили бедно и часто нуждались, ни им, ни мне не пришло в голову хоть одну копейку истратить на личную жизнь. На первом плане стояла революция, и ради нее мы переносили всякие лишения.

В конце 1906 года я был арестован, сидел в изоляторе Бутырской тюрьмы в Пугачевской башне. Обвиняли меня, что я участник экспроприации "Купеческого общества" и член Кавказской боевой дружины, но доказать не могли, и меня выслали в Туруханский край, сроком на четыре года. Но мне удалось бежать из ссылки, и после долгих мытарств я добрался до Москвы.

Реакция свирепствовала вовсю. Десятки тысяч революционеров были брошены в тюрьмы или сосланы, тысячи расстреляны. Провокация приняла чудовищные размеры. Интеллигенция бежала от революции. Появились упадочные ликвидаторские настроения. Буржуазная интеллигенция, вчера еще сочувствовавшая революции, совершенно отвернулась от революции. И если раньше гордились тем, что дают приют революционерам, то после поражения революции 1905 года не только ночевки не предоставляли, но совершенно отвернулись, не стали узнавать, а многие прямо отреклись от революции, заявив, что они ничего общего не имеют с революцией. И вот я после побега из ссылки нашел настоящий приют только в семье Маяковских. Они приняли меня как своего друга и товарища, и я в этой семье почувствовал, что революция живет, и я поселился у них на квартире. Это было уже в начале 1908 года. Они жили в это время на Долгоруковской ул. Я снял у них комнату, но прописаться нельзя было, так как у меня не было никакого паспорта. И я только через две недели достал себе паспорт на имя Сергея Семеновича Коридзе 2.

И вот хочу сказать, что в этот период времени, в разгул реакции, я готовил массовый побег из Таганской тюрьмы. План побега был очень остроумным и простым. Как известно, Таганская тюрьма находится около Москвы–реки, и вот мы обнаружили, что можно водосточной трубой с Москвы–реки вплотную подойти к тюрьме, и свернув налево, прокопав сажен десять, мы предполагали подвести подкоп под баней. Таганская тюрьма – одиночная тюрьма, но в баню тогда водили не по одному, а сразу по десять–двенадцать человек, а если в то время еще дали бы целковый надзирателю, который водил в баню, то он взял бы в баню сразу человек двадцать–тридцать.

И вот когда я после работы с товарищем 3 приходил поздно ночью домой, Володя никогда не спал и поджидал нас, и всегда он первый встречал и открывал двери, и первым вопросом его всегда было: "Удачно? Сколько выкопали?" Вслед за ним к нам заходили Людмила Владимировна, Ольга Владимировна, а мать их, Александра Алексеевна, по–матерински разогревала нам ужин и чай. Все они были посвящены о готовящемся подкопе, и все они, включая и мать их, интересовались ходом дела. Я охотно их информировал о ходе работы. Иногда засиживались до поздней ночи, ведя разговоры – исключительно на политические темы, в которых Володя принимал самое деятельное участие. Помню один интересный эпизод того времени. Все инструменты подкопа хранились там, на месте работы. Сами мы с товарищем обуты были в большие непромокаемые сапоги, так как мы; до места подкопа шли по грязи и воде. Водосточная труба настолько широкая и высокая, что мы, войдя туда, шли во весь рост, немного согнув голову. И вот, однажды, окончив работу и идя по водосточной трубе обратно к выходу, <заметили, что> вдруг пошла откуда-то горячая–горячая вода. Мы как сумасшедшие бросились к выходу, но вода все прибавлялась, и мы совершенно вымокли до пояса. И когда мы вылезли оттуда, мы были в таком виде, мокрые до пояса, что нельзя было не смеяться. Первые хохотом встретили нас товарищи–наблюдатели. Нужно сказать, во время нашей работы, которая продолжалась часа четыре–пять, наверху стояли и охраняли нас, наблюдая, чтобы нас не проследила охранка. Наблюдателями были: Елена Алексеевна Тихомирова, впоследствии моя жена, и инженер Романович. Вот они в продолжение четырех–пяти часов, на холоде, разыгрывали из себя любовную пару, наблюдая за окружающим. Наши наблюдатели наняли нам извозчика, и мы на извозчике приехали домой. Володя встретил нас встревожено, молчаливо, но когда мы ему рассказали, что с нами случилось, он разразился таким хохотом, что вместе с ним от всей души хохотали и мы. Когда мы разделись, Володя осмотрел нас и с хохотом сообщил, что ничего опасного нет. А на самом деле все тело было красное – мы, безусловно, слегка обожглись. Володя взял наши сапоги, брюки в кухню, высушить и вычистить их. Принес нам горячий самовар, налил нам крепкого чаю, ухаживал за нами трогательно, как настоящий товарищ, приговаривая, что крепкий чай давно испытанное средство от ожогов. Все время подтрунивал над нами и смеялся. Утром, когда все мы встали и пили чай, он глубокомысленно задумался и изрек: "А что, если бы вы действительно обварились до смерти, никто, кроме Маяковских, не догадался бы и не знал бы о ваших подвигах и стремлениях". Его настолько заинтересовала эта история, что он несколько дней ломал голову и доискивался, откуда действительно взялась горячая вода в водосточной трубе, и пришел к выводу, что воду пустили с какого-нибудь завода, с чем мы тоже вполне согласились.