Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Особой популярностью у российской богемы пользовались различные французские вина. На российском рынке действовали такие фирмы, как «Moet & Chandon a Epemey», «Eaux de vie Dupuy & C.P. Mazet Francois», «H. Cuvillr & Frere, Hennesy & C», «Henry. Terrasson», «Paul Forrot», «Barton & Guestier (Bordeaux)» и др.[145]. Французские виноградники тогда занимали площадь более чем в 2 миллиона гектаров. Сейчас они вдвое меньше.

К началу XX века была установлена строгая система ресторанных правил винопития. Крепленое вино подавалось к супу и паштетам – пирогам. К рыбе полагались белые столовые бургундские вина – чаще всего «Шамбертен». К стерляди подавался «Макон», к угрю – «Клоде-Вужо». Ни в коем случае красное вино не подавалось раньше белого. Оно более терпкое, более пахучее, и могло при несвоевременном употреблении перебить вкус белого вина. Для следующего за рыбой «главного блюда» полагалось подносить красное столовое бордоское вино – «Медо» или «Шапо-Лафит». Если главным блюдом был ростбиф, то к нему подавался портвейн. К индейке – благородное белое бордоское вино «Сотерн». К телятине приносили более изысканное и тонкое бургундское «Шабли».

Каждому из вин соответствовали определенные бокалы. В лучших ресторанах бордоское и бургундское вина было принято пить из бокалов свинцового хрусталя. Лучшие образцы их изготовляли Императорский и Бахметевский заводы. Характерным приемом их огранки была «алмазная грань» – поверхность изделия покрывалась рядом небольших выступов, обработанных наподобие драгоценных камней. Через призму таких бокалов вино казалось драгоценностью.

Но все-таки в качестве материала для изготовления бокалов преобладал не хрусталь, а цветное стекло. Особенно модным считалось многослойное стекло – двух– или трехслойное, с окраской каждого слоя в определенные цвета. Как правило, внутренний слой был бесцветным, средний – молочным, а внешний – окрашенным. Популярностью пользовалось нанесение на стекло печатных рисунков. Использовались весьма разнообразные приемы декора: были бокалы, стилизованные под «китайский», «передневосточный», «византийский», «помпейский» и другие стили.

Считалось, что чем тоньше вкус и аромат вина, тем тоньше должно быть стекло бокала. Ресторанное правило гласило: «Для тонкого вина нужен тонкий бокал». Для шампанского использовался фужер, похожий на лилию. Ресторанный этикет предписывал также, чтобы бокал не был слишком маленьким, поскольку он наполнялся вином лишь наполовину, а если напиток элитный, то и на треть. Это позволяло, вращая бокал, добиваться соединения вина с воздухом, что придавало напитку всю полноту аромата.

Для более крепких напитков производились рюмки различных форм. Изготавливались специальные стаканы: пивные, медовые и водочные. Для водки полагались стаканы из более прочного стекла, для пива – из более тонкого. Выпускались также штофы в 1/8 или 1/10 ведра из бесцветного и зеленого стекла. Варьировались формы и емкости бутылок. Особо модными считались фигурные бутылки.

Бутылки и сосуды для питья подносились при каждой перемене блюд в специальных бутылочных и рюмочных передачах. Бутылочные передачи, рассчитанные на одну-две бутылки, представляли собой высокие сосуды. Рюмочные передачи, напротив, были низкие и широкие, с волнистыми краями, удерживающими сосуды в горизонтальном положении. Причем обычай расставлять бутылки или графины с вином перед трапезой был характерен только для России. Вокруг бутылки строилась вся композиция стола. В других европейских странах спиртное подносили уже в ходе трапезы по мере поступления заказов. Если на Западе застолье могло проходить и без спиртного, в российском светском обществе потребление алкоголя при вкушении пищи было само собой разумеющимся[146].

Впрочем, по кабакам и трактирам центральных российских губерний сохранялся незамысловатый сервис – водка с солеными закусками. Такое сочетание было чисто русским изобретением. Выдумка содержателей трактиров – как бы мужик выпил побольше, а на еду потратился поменьше.

Современный стереотип о пьющей деревне не отражает действительного соотношения в потреблении алкоголя различными слоями населения. В городе, в душевом выражении, всегда пили значительно больше. Алкоголизм был типичным явлением для пролетарской субкультуры. Община не давала крестьянину спиваться. Судя по статистике, среди крестьянства могло иметь место лишь спорадическое потребление алкоголя. Но, оказавшись вне общинных рамок, в стрессовой атмосфере города, крестьянин начинал пить. Столыпинские реформы стимулировали рост пьянства. Статистика позволяла сделать следующие выводы: 1) среднее душевое потребление алкоголя в группе промышленно-городского пролетариата в несколько раз выше среднего душевого потребления земледельческого крестьянства; 2) при переходе крестьян-земледельцев в ряд промышленно-городского пролетариата их расходы на алкоголь возрастают в большее число раз, чем возрастает при этом переходе общая сумма их дохода; 3) в самой среде промышленного пролетариата процент расхода на алкоголь изменяется по отдельным группам рабочих в обратном отношении к уровню их заработка.

Русские люди хотя и пили, но осознавали греховность этого процесса. Не было принято пить за Бога и за святых, хотя такое случалось на княжеских пирах в средневековой Руси. Нельзя почитать сакральные ценности, совершая грех (чем и являлось неосвященное винопитие). Да и питие за здоровье человека, с точки зрения христианства, абсурдно, так как помочь ему может лишь моление. Замену молитвы питием возможно объяснить через призму феномена «карнавальной культуры».

Обострились взаимоотношения пьющего и непьющего населения. Принципиально отказывались от употребления спиртного в любых дозах старообрядцы. Непьющий человек в массовых представлениях того времени означал старообрядца. До эпохи индустриализации конфессиональные старообрядческие общины находились в полном обособлении от остального общества. Но с наступлением урбанизации они соприкасаются с внешним миром в субкультуре города. У старообрядцев вызывало отторжение беспробудное пьянство не относящихся к их исповеданию рабочих. В свою очередь, пьющих раздражал трезвый образ жизни раскольников. А наиболее крупные промышленники России, как известно, являлись выходцами из старообрядческой среды. Они, естественно, отдавали предпочтение трезвому рабочему, продвигая его по службе. Именно трезвенники становились мастерами и управляющими. Поэтому для рядового рабочего трезвенничество ассоциировалось с отчуждением и штрейкбрехерством.

Пьянство было атрибутом городской субкультуры социальных низов. Оно становится одним из главных мотивов романтики босяцкой культуры дня. Не только А.М. Горький трудился над ее апологией. Даже И.А. Бунин писал: «Ах, эта вечная русская потребность праздника! Как чувственны мы, как жаждем упоения жизнью, – не просто наслаждения, а именно упоения, – как тянет нас к непрестанному хмелю, к запою, как скучны нам будни и планомерный труд»[147].

Субкультура «пьяной России» была блестяще показана в произведениях Чехова и Горького. «Водка белая, но красит нос и чернит репутацию», – иронизировал Чехов. Особое впечатление на общественность произвели соответствующие страницы горьковского романа «Мать». Жизнь рабочего в слободке проходила между фабрикой и кабаком. Пили до бесчувственного состояния. Пьянки нередко сопровождались кровавыми драками, последствиями которых являлись тяжелые увечья. Прожив такой жизнью лет пять-десять, – резюмировал Горький, – человек умирал.

Через алкогольную дымку смотрят на мир литературные персонажи Б. Ропшина. Скрывающийся под этим псевдонимом лидер боевой организации эсеров Б.В. Савинков сам настолько погрузился в алкогольное бытие, что ЦК социалистов-революционеров ставило вопрос о его моральном разложении.

Патологические формы приняло распитие спиртного в студенческой среде. Алкоголь стал в ней непременным атрибутом. Пьянству было подвержено более половины российского студенчества (в Москве этот показатель достигал 64 %). Примерно такие же цифры были получены относительно пьянства среди учащихся средней и низшей школы. В некоторых губерниях алкоголь употребляли до 80 % школьников[148].

Пьянство русских студентов имело свою специфику. Попойки проходили под разговоры об извечных вопросах российского бытия и неизменно имели политическую составляющую. Зачастую разговорами дело не ограничивалось и спиртное могло привести студента к противоправным в политическом отношении действиям. Открытым остается вопрос, в какой степени спиртное обуславливало русскую революцию.

О парадоксальной взаимосвязи революционного движения и студенческого пьянства рассуждал в 1909 году видный философ и социолог А.С. Изгоев. Основанием для его выводов послужило сравнение увеселений русских и немецких студентов. «Лично я, – писал Изгоев на страницах знаменитого сборника «Вехи», – всего только один раз видел пирующих немецких корпорантов. Зрелище не из приятных и отвечающее в общем тому, что о нем пишут. Но должен сказать, что это глупое веселье молодых бычков все же не возбуждало во мне такого тяжелого чувства, как попойки русских передовых студентов, кончающиеся, большей частью, ночной визитацией публичных домов. Самое тягостное в этих попойках и есть эта невозможная смесь разврата и пьянства с красивыми словами о несчастном народе, о борьбе с произволом и т. д. Бурш пьянствует, глупо острит, безобразничает, но он не рядит своего пьяного веселья в яркие одежды мировой скорби. Перевертывая вывески и разбивая фонари, он и сознает, что буянит, а не думает, что протестует против современного строя. У нас же и в кабаках и в местах похуже передовые студенты с особой любовью поют и «Дубинушку», и «Укажи мне такую обитель»…» [149].