Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

«Начинаешь понимать разницу между Россией и Западом, – писал в 1914 году один из исследователей алкогольной проблемы В.Я. Каннель. – Мы пьем меньше, чем наши соседи, но пьянствуем больше» [150]. Русское пьянство было более радикально, носило антиобщественный характер. Петербург занимал безоговорочно первое место среди столиц по количеству арестов лиц, пребывавших в нетрезвом состоянии. Если в Берлине один задержанный приходился на 369 жителей, в Вене – на 1220, в Париже – на 16926, то в Петербурге – на 25 человек[151].

Не будучи задействованным в системе общественного разделения труда, систематическому пьянству предавалось и дворянское сословие. Академик А.Н. Крылов приводил в своих воспоминаниях рассказ некоего помещика Симбирской губернии Н.В. Приклонского о «правильном» образе жизни, которого тот придерживался: «Летом встаю я в 4 часа и выпиваю стакан (чайный) водки; мне подают дрожки, я объезжаю поля. Приду домой около 6 часов, выпью стакан водки, иду обходить усадьбу – скотный двор, конный двор и пр. Вернусь домой часов в 8, выпью стакан водки, подзакушу и лягу отдохнуть. Встану часов в 11 – выпью стакан водки, займусь до 12 со старостой, бурмистром. В 12 часов выпью стакан водки, пообедаю и после обеда прилягу отдохнуть. Встану в 3 часа, выпью стакан водки.»[152]

Симптомом государственного кризиса являлся алкоголизм в среде высшей власти. Среди алкоголиков царского двора выделялся великий князь Николай Николаевич (младший). Почетный командир лейб-гусарского полка, он установил соответствующие питейные порядки и среди подчиненных. (Надо сказать, что именно в этом полку проходил кавалерийский стаж Николай II.) Не меньше, чем к алкоголю, Николай Николаевич имел пристрастие к одной царскосельской купчихе, поддерживавшей его в питейных увеселениях. Великий князь даже просил у Александра III разрешения обвенчаться с ней. «Со многими дворами я в родстве, но с Гостиным еще не был, и не буду», – ответил император. Получив отказ, Николай Николаевич вновь погрузился в безудержное пьянство. Зачастую, допившись до соответствующего состояния, великий князь, непременно в голом виде, забирался на крышу собственного дома, где распевал серенады в адрес возлюбленной купчихи. Затем бесчувственное тело командира гусары спускали вниз[153].

Критик самодержавного режима предреволюционной России В.П. Обнинский приводил рассказ одного из гусар об особенностях гвардейской службы того времени: «Пили зачастую целыми днями, допиваясь к вечеру до галлюцинаций. Иные из них становились как бы привычными, так что прислуга офицерского собрания (клуба) начинала приспособляться к странному поведению господ. Так, нередко великому князю и разделявшим с ним компанию гусарам начинало казаться, что они не люди, а волки. Все раздевались тогда донага и выбегали на улицу, в ночные часы в Царском Селе обычно пустынную. Там садились они на задние ноги (передние заменяли руками), подымали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, наливал ее водкой или шампанским, и вся стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала языками вино, визжала и кусалась. Сцены подобного рода становилась тотчас же достоянием городской молвы – в маленьком гарнизоне ничего не скроешь, – но никто не предавался напрасному негодованию, ибо нравы Царскосельского общества немногим отличались от гусарского уровня» [154].

Не меньшим алкоголиком, чем Николай Николаевич, был великий князь Алексей Александрович. Своими питейными пристрастиями он развратил все морское ведомство, которое возглавлял в период цусимской катастрофы.

Обнинский объяснял пристрастие к алкоголю высшей знати ощущением тупика и обреченности. «Жить в такой обстановке, – писал он, – дышать таким воздухом очень трудно. Хочется забвения от мыслей, приходящих сами собой, не спрашиваясь, царская ли это голова или голова каторжного, загубившего десяток человеческих жизней. Алкоголь – вот друг мятущихся умов, терзаемых совестью душ, усталых от корсета представительства тел. Алкоголь, этот поставщик львиной доли бюджетных поступлений, по праву занимает и в обиходе царя высокое место. Алкоголь хочет проявлять себя не в одном буйстве разодетого павлином гусара или в ламентациях голодного, но пьяного мужика, а и в управлении империей, поддерживать которую на международном торжище он имеет высокую честь и приятную обязанность» [155].

В общественной оппозиции муссировались разговоры о пристрастии к пьянству самого царя. Обнинский склонялся к выводу о правомерности такого рода обвинений: «Слухи о том, что царь сильно пьет, давно бродили по свету; но теперь, когда любой студент-медик по почерку Николая может определить отравление алкоголем, а любой кавалерийский вахмистр скажет, видя, как дрожит рука держащего поводья: «Эге, брат, выпиваешь», теперь не скроешь своего образа жизни. Мало-помалу стеснение пропадает, привычки выносятся на улицу. И года три спустя после того, как царь плясал вприсядку в малиновой рубашке на полковом празднике «императорских» стрелков (в присутствии солдат), он дошел до того градуса свободы, когда хочется всем демонстрировать свое душевное состояние. Одевшись солдатом, взвалив на плечи ранец и взяв ружье, Николай вышел, слегка пошатываясь, из своего крымского дворца и промаршировал десять верст, отдавая честь проходившим офицерам, испуганно оглядывавшимся на это чудо. Скандал был настолько велик, что для ликвидации его придумали новый поход, в другой уже форме, чтобы придать делу вид преднамеренности и, кстати, возбудить в армии восторг перед «до всего доходящим» царем-батюшкой. Но солдата ХХ века, да еще побывавшего в революционной переделке, этими наивностями не проймешь. Он хорошо понял, что царь действительно «дошел», но не до солдатской участи, конечно, а до той грани, за которой алкоголикам чудятся зеленые змеи, пауки и другие гады. Пришлось замолчать, и распространение фотографий и описаний подвига «самодержавнейшего» государя прекратилось» [156].

О том, как пило великосветское общество России начала ХХ века, свидетельствует один эпизод. Компания столичных денди, вынужденно протрезвев за отсутствием денег, обнаружила свое местопребывание в одном из южнорусских портов. Долго пытались вспомнить, что их сподвигло на столь дальнее путешествие. Похмельный туман в памяти все же рассеялся, когда в кармане одного из собутыльников обнаружилась бумага, представлявшая собой план экспедиции в Африку для охоты за крокодилами. Почему возникла сама идея поохотиться на крокодилов, так и осталось приятелями достоверно не установлено.

Непьющим человеком был премьер-министр П.А. Столыпин. Он считал пьянство одним из главных социальных бедствий России и полагал, что этот порок будет изжит путем создания крепких фермерских хозяйств. Рачительный хозяин не станет предаваться праздному винопитию, не уйдет в разорительный для семейного бюджета запой. Столыпин признавался, что, разрабатывая новые законы, правительство «делало ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и на сильных»[157]. Впрочем, несмотря на личное неприятие пьянства, пойти на сокращение «пьяного бюджета» премьер-министр не решился. Да и оказавшиеся вне общинного контроля крестьяне стали злоупотреблять алкоголем значительно чаще.

Противоположность Столыпину при царском дворе представлял Григорий Распутин. Попойки последнего приобрели легендарный характер. Вообще пьянство, как и половые бесчинства, определяли стереотип его поведения. Еще в отрочестве он пристрастился к спиртному. «Пьянство, – писал один из исследователей феномена «распутинщины» Н.Н. Евреинов, – как известно, до добра не доводит, и из благочестивого отрока вышел в конце концов не верный помощник своему отцу в хозяйстве, а блудодей, табокур, вор и хулиган, которого нередко колотили почтенные отцы семейств и даже неоднократно, по приказанию исправника, наказывали розгами. Бывало, едет он за хлебом или за сеном в Тюмень (что в 80-ти верстах от села Покровского), а возвращается домой ни с чем, без денег, пьяный, избитый, а часто даже без лошадей» [158]. По-видимому, распутинские запои мотивировались не только разнузданностью характера, но и хлыстовскими воззрениями. О хлыстовстве Распутина царю неоднократно докладывали руководители департамента полиции. Хлыстовские радения, как известно, предполагали активное винопитие. Путь «святотатственной святости», борьбы с грехом посредством греха, приводил даже к сакрализации пьянства. В память о разгульном образе жизни старца существует популярная ныне немецкая водка «Распутин».

Алкоголю отводилось видное место в семиосфере культуры Серебряного века. Отношение к вину символистов было предопределено позицией В.С. Соловьева: «Вино – прекрасный реактив: в нем обнаруживается весь человек: кто скот, тот в вине станет совершенной скотиной, а кто человек – тот в вине станет ангелом» [159].