В. Маяковский в воспоминаниях современников - Коллектив авторов
– Петр Иванович! Что же вы уходите?
– Да не понимаю этого я.
А он в ответ:
– Когда я у вас в студии учился, тоже не понимал, так ведь не уходил же.
Но я все–таки ушел.
До революции он как-то предлагал мне написать его портрет, да у меня не нашлось времени. Потом, году в 1926 или 1927, мы встретились, и я сам предложил написать его.
– Хорошо, хорошо. Позвоните по телефону, сговоримся. Приеду по первому звонку.
Я тогда не позвонил: знал, что он очень занят, и все откладывал.
Очень жалею, что так и не удалось написать его портрет 2.
Л. А. Евреинова . В мастерской художника П. И. Келина
В Тихвинском переулке, на самом верху многоэтажного белого дома, помещалась мастерская известного художника Петра Ивановича Келина, готовившего учеников в Училище живописи, ваяния и зодчества.
Я поступила в нее осенью 1910 года.
Не помню, по какой причине я явилась на первое занятие с небольшим опозданием. Когда я вошла в мастерскую – большую комнату, увешанную гипсовыми масками, этюдами и рисунками, – все ученики уже сидели на местах и что-то рисовали углем.
Не видя нигде свободного места, я в нерешительности остановилась у порога. Сидевший недалеко от двери ученик с серьезным лицом и большими темными глазами искоса взглянул на меня и, продолжая рисовать, сказал:
– Проходите, товарищ, в задний ряд, не стесняйтесь, там есть свободное место.
Эти слова, сказанные мягко и приветливо, и столь необычное обращение "товарищ", удивившее меня, придали мне смелости, и я уверенно направилась на указанное место.
Атмосфера во время работы была непринужденная. Разговаривали, смеялись и порой даже напевали, но все это делалось как бы "под сурдинку", шума от этого никакого не было.
В определенные сроки делались перерывы, о которых каждый раз объявлял юноша, указавший мне место. Он делал это в шутливой форме, но с самым серьезным лицом.
– Ежели, которые прочие желают, то могут отдохнуть от трудов праведных.
Или:
– Антракт десять минут, которые опоздавши, пускаться не будут.
Перед самым концом занятий пришел Петр Иванович. Он только что вернулся из Петровско–Разумовского, где писал в тот день этюд.
– Здравствуйте, художники! – весело поздоровался он с нами.– Ну, как тут работали без меня?
Он стал прохаживаться по последним рядам учеников, издали вглядываясь в рисунки, и время от времени делал односложные замечания. С замиранием сердца ждала я его приближения. Но Петр Иванович ничего тогда по поводу моего рисунка не сказал и только спросил, положив руку мне на плечо:
– Ну, как, новенькая, справляетесь?
На другой день Петр Иванович с самого начала занятий стал проверять рисунки. Он садился на табуретку рядом с учеником и, внимательно всматриваясь в рисунок, быстро проверял пропорции и наносил углем поправки. Во время проверки рисунков Петр Иванович любил цитировать своего учителя – Валентина Александровича Серова.
– Знаете, что говорил Серов про такие вот произведения искусства? – обратился он к молоденькому ученику, тыча углем в его рисунок: – Все тут есть, одного только не хватает: ручки, чтобы, взявшись за нее, вышвырнуть этот рисунок вон.
Столь же суровой критике подверглись и работы многих других учеников. Петр Иванович был в отношении рисунка очень требователен и строг.
Но вот дошла очередь и до "серьезного ученика", фамилия которого, как я впервые узнала в тот день, была Маяковский.
Быстро пробежав углем по его рисунку и не сделав ни одной поправки, Петр Иванович спросил:
– Ну, как, Маяковский, нравится вам ваше произведение?
– Нравится, – последовал ответ.
– Считаете, стало быть, что рисунок хорош?
– Считаю, что хорош.
– Н–да–а...– покачав головой, протянул Петр Иванович и, пристально посмотрев на своего ученика, сказал не без строгости.– Ну, батенька, самоуверенности у вас на десятерых хватит. Может быть, это и хорошо,– добавил он уже другим тоном,– но не забывайте, дорогой мой, что художник, который не сомневается в себе и всегда доволен собой, умер для искусства. Чуете? – И, уже вставая с табуретки, сказал, добродушно улыбаясь: – А рисунок ваш мне тоже нравится. Рисунок хорош, ничего не скажешь.
После окончания занятий часть учеников пошла одеваться, часть осталась на местах, так как крошечная передняя не могла вместить сразу всех двадцать с лишним человек.
У самой двери в переднюю стоял широкий кожаный диван. На нем сидели Петр Иванович и Маяковский и о чем-то оживленно беседовали.
Из передней слышен был их разговор.
– Вы всегда так, Петр Иванович,– говорил Маяковский,– сначала вознесете до небес, а потом ругаете почем зря. Вспомните, что вы говорили о Дубовском: "Талант! Самородок!", а потом,– в его голосе послышался смех,– другого названия ему не было, как "бездарная тупица" да "тупая бездарность"... Вот увидите, и с этим вашим новым самородком получится то же самое.
– Погодите, Маяковский,– прервал его с досадой Петр Иванович,– Дубовской сам был виноват, ударился в подражание, стал манерничать и в конце концов потерял свое лицо. Возможно, что и с этой девочкой получится то же самое, если и ее "Москва испортит", но вы же сами видели сейчас ее рисунок, он сам за себя говорит.
Я поняла, что речь шла обо мне. Я видела, что, перед тем как направиться к дивану, Петр Иванович подвел Маяковского к моему рисунку и, указывая на него всей рукой, стал быстро что-то говорить серьезно слушавшему его Маяковскому.
Помню, что меня сильно удивило тогда, что учитель и ученик, бывший в два раза моложе своего учителя, разговаривали друг с другом как равные, чуть ли не как товарищи.
Петр Иванович имел обыкновение все свои новые работы показывать ученикам и спрашивать их мнения. Так было и с его солнечным этюдом, который он писал в Петровско–Разумовском. Петр Иванович принес его во время перерыва в мастерскую и поставил на диван. К этюду устремились со всех сторон "критики".
На нем была изображена песчаная дорожка, теряющаяся вдали в зеленых кустах, подернутых желтизной. Направо от дорожки возвышалось какое-то кирпичное строение наподобие башни. Повсюду были рассыпаны солнечные пятна, но... солнца не было. А между тем многим он, видимо, понравился. Этюд хвалили.
– Ну, а вы что скажете, Маяковский? – спросил Петр Иванович.
Маяковский, нахмурив брови, сосредоточенно смотрел на этюд.
– Что скажу,– медленно начал он, как бы обдумывая каждое слово,– солнца нет, воздуха мало, башня как-то давит... Вообще...– он сделал небольшую паузу,– этюд мне не нравится.
Все переглянулись, бросив украдкой взгляд на Петра Ивановича: не обиделся ли? Но Петр Иванович и не думал обижаться и, когда Маяковский кончил, сказал:
– Что ж, правильно подметил, солнца нет, я и сам это чувствую; насчет башни тоже, пожалуй, верно... Ну, а что воздуха маловато, так это бабушка еще надвое сказала.
Он задорно посмотрел на всех и, взяв этюд, отнес его в свою комнату.
Как-то весной к нам в мастерскую пришла позировать молоденькая, очень миловидная натурщица. Мы уже давно перешли на рисование натурщиков и получили от Петра Ивановича немало указаний о том, как передавать нежность очертаний молодого лица.
Натурщицу усадили на место, указали положение головы, она направила в намеченную точку взгляд своих голубых глаз, опушенных густыми ресницами, и сеанс начался.
Когда на второй день Петр Иванович стал проверять рисунки, у него произошел с Маяковским "крупный" разговор.
Петр Иванович долго всматривался в рисунок, сидя на низенькой скамеечке и обхватив руками колени. Потом опустил руку с углем и сердито сказал:
– Ничего не понимаю! Накрутил тут каких-то веревок, узлов... Ведь так только железные дороги обозначают. А еще говорит: "Маяковский удивит мир!" Уж не такими ли вы рисунками собираетесь удивлять мир, голубчик?