Коллектив авторов - Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. Сборник статей

Париж, 19 мая 1930

«…Оборвалась у меня последняя вера в живопись. В то же время я вижу величайшую возможность новой скульптуры и архитектуры, пути неведомые, неисследованные и непочатые. Очень хотел бы я с тобой выставиться, но для этого нужно, во-первых, выждать время, ибо ни сейчас, ни осенью не вижу никакой возможности этого сделать: причина двоякая: во-первых, лично мне нужно что-нибудь сделать существенное, определенное, чтобы действительно рядом с тобой сказать нечто индивидуальное, свое достижение – и друг друга таким образом дополнить. Вторая самая важная причина – это выждать момент благоприятный…»

Париж, 15 октября 1930

«…не волнуйся зря и не огорчайся. Я до сих пор ничего не мог предпринять по поводу твоей визы, т. к. у меня еще не было Carte d'identité т. е. право жительства во Франции или, вернее, паспорт и я ничего не мог сделать… сегодня французский паспорт мы получили… и я надеюсь, что визу тебе во что бы то ни стало я достану… Павел Кузнецов тебе подробно обо всем расскажет… выставка его сегодня закрылась и как будто на франк медный продал… Во всяком случае – тебе из Берлина надо уезжать. Правда, у меня иллюзии начинают проходить. Но успех, говорит Кузнецов, мы будем иметь – колоссальный, может, и первостепенный успех. Потому что здесь все умерло в искусстве.

Визу тебе я буду хлопотать через министерство, но говорят, что это продолжается месяц (официально). Главное, это канительно особенно, потому что у тебя красный паспорт…»

Творчество русских художников конца XIX – первой половины XX века нельзя считать изученным, пока невыявленным и неисследованным остается значительное число произведений, документов и литературных материалов, связанных с их деятельностью. В наибольшей степени это относится к периоду жизни художников в условиях эмиграции.

Об эмигрантском периоде Константина Андреевича Сомова (1869–1939) сегодня можно судить как по его произведениям, находящимся в российских и зарубежных собраниях[117], так и по различного рода изданиям – книгам, иллюстрированным самим художником, альбомам, статьям, каталогам, посвященным его творчеству, дневникам и воспоминаниям современников и, конечно же, по изданной в 1979 году книге, включающей откомментированные письма мастера, адресованные в Петроград-Ленинград его младшей сестре, Анне Андреевне Михайловой[118]. Между тем художественные и документальные материалы, связанные с именем Сомова-эмигранта, все еще требуют поисковой работы и всестороннего анализа, без чего не может быть речи об объективном изучении и осмыслении последних пятнадцати лет творческой жизни художника.

В начале 1990-х годов в Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) поступило около тридцати писем Константина Андреевича Сомова 1925–1938 годов, адресованных Клеопатре Матвеевне Животовской[119]. Передала их американская писательница Алла Кторова. Два письма тогда же она опубликовала в журнале «Художник»[120], семь писем напечатала в «Новом журнале» сотрудник Пушкинского Дома Татьяна Царькова[121]. В 2004 году автором настоящей статьи весь блок писем Сомова к Животовской был откомментирован и вместе с Царьковой подготовлен к изданию в очередном томе «Ежегодника Рукописного отдела Пушкинского Дома»[122]. Обширные комментарии включали сведения из не публиковавшихся ранее фрагментов дневников Сомова и его писем сестре, воспоминаний современников художника и других источников.

Важной особенностью писем Сомова к Животовской является то, что восемь из них датированы 1936–1938 годами: об этом периоде в жизни художника известно крайне мало. В письмах содержатся новые сведения о пребывании Константина Андреевича в Америке и Франции, полнее раскрываются его характер, интересы, отношение к искусству, творчеству и окружавшим его людям. Проясняется и личность Клеопатры Матвеевны – корреспондента писем художника и его американской модели.

Paty, Patti, Пати, Патти, «миленькая Paty» называл ее в письмах Константин Андреевич. Пятидесятипятилетний Сомов и тридцатилетняя Paty познакомились в 1924 году в Нью-Йорке, где Клеопатра Матвеевна проживала с семьей – мужем[123] и маленькой дочкой[124], а Константин Андреевич находился в командировке в качестве петроградского представителя масштабной выставки русского искусства[125]. Они познакомились в среде русских эмигрантов – американских родственников художника, супругов Евгения Ивановича и Елены Константиновны Сомовых и матери Евгения Ивановича, Ольги Лавровны. Paty была близкой подругой Елены Константиновны. В круг их общения входила также семья композитора и пианиста Сергея Васильевича Рахманинова, барон Лев Александрович Нольде, другие бывшие соотечественники. В 1924 году Евгений Иванович Сомов оказал неоценимую помощь своему родственнику и его коллегам из Советской России в организации и проведении выставки русского искусства в Америке. Без него, по словам Константина Андреевича, «ничего бы не вышло»[126]. Участвовала в популяризации этой выставки и жена Евгения Ивановича Елена Константиновна, которая вместе с Paty занималась распространением каталогов на вернисаже.

В Америке Константин Андреевич находился больше года: с января 1924 по май 1925 за исключением трех летних месяцев 1924 года, которые провел в Париже. Окончательно покидая Новый Свет, он отправился не в СССР, а во Францию, где и прошли последние четырнадцать лет его жизни – с июня 1925 по май 1939 года.

Почти весь этот период Константин Андреевич и Клеопатра Матвеевна переписывались. Paty писала из Америки – сначала из Нью-Йорка, потом из Вашингтона. Летом 1926-го они встретились в Париже, куда семья Животовских приезжала, путешествуя по Франции[127]. По приглашению Сомова Животовские побывали в Нормандии, в деревне Гранвилье, где жил в то время художник[128] и где находился портрет Клеопатры Матвеевны, написанный им в Нью-Йорке в феврале 1925 года. Сомов исполнил его маслом на холсте за восемь сеансов, «считая сеанс в 3 часа»[129]: начал 9-го и завершил 16 февраля 1925 года. В письме сестре Константин Андреевич так отозвался о портрете: «не очень похож, но как первая проба скорописи не так уж плох. Всем он очень нравится, в особенности американкам»[130].

Художник изобразил Клеопатру Матвеевну в натуральную величину. «Этот портрет четырехугольный, по пояс, – писал он сестре. – Сидит она в черном суконном платье с красно-карминным тоже суконным воротником и такими же отворотами на рукавах. – Руки в черных шведских перчатках, на одном плече красно-рыжая с серыми разводами шаль. На голове черный бархатный трикорн. Лицо вышло и похоже, и непохоже. Дама улыбается, лицо бледное, и сильно покрашен рот»[131].

Клеопатра Матвеевна осталась «очень довольна» портретом и в качестве «вознаграждения» подарила автору «букет прелестных роз, банку пьяных вишен и…!! ливерной колбасы к завтраку». «Она знает, что эту колбасу я очень люблю»[132], – шутливо заметил Сомов.

Поскольку портрет создавался не под заказ, автор оставил его себе. К тому времени у Paty уже был ее маленький портрет работы Сомова – «в крохотной стоячей зол<оченой> рамочке»[133]. Вместе с поздравительным стихотворением художник вручил его своей модели к Новому, 1925 году. Возможно, этот дар и подсказал ему идею написания большого портрета.

Портрет К. М. Животовской вместе с портретом Е. К. Сомовой, написанным в июне 1924 года[134], художник привез во Францию и повесил в своей комнате в Гранвилье. «Теперь моя комната сделалась жилая»[135], – писал он сестре, а Клеопатре Матвеевне, желая польстить, сообщал: «Ваш портрет всем, кто его видел, очень понравился, моя подруга Генриетта[136] (не ревнуйте!) очень одобрила и живопись, и особу, и костюм»[137].

Спустя полгода, вспоминая эпизоды, относящиеся ко времени пребывания в Америке, Сомов писал Животовской: «Ваш портрет – которому, увы, так далеко до Вашей прелести, – висит в комнате нашего маленького коттеджа, и я могу каждый день мысленно беседовать с Вами и воображать, глядя на него, множество приятных вещей: наши прогулки в лес и горы, венки из цветов и листьев, Ваш звонкий и сердечный смех, который я очень люблю; розы, преподнесенные Вами с такой щедростью; наши интимные ланчи в Вашей квартире на 83 улице и (простите, я – не обжора и не хищник, но даже и еда в восхитительном обществе имеет свой шарм и поэзию) яичницу-болтунью, сделанную Вашими руками, ливерную колбасу и кофе Вашего приготовления!»[138]