Дмитрий Соколов - Исцеляющее безумие: между мистерией и психотерапией

Рыженькая мне нравилась, по нарастающей. Она хорошо и честно работала на группе. Все главное произошло в последнюю ночь, после четвертого дня работы, когда мы решили сверх дневной программы устроить «карнавальную ночь». Ночь состояла из импровизационных сцен, когда мы договаривались об изначальном раскладе, а потом каждый делал что хотел в рамках этого расклада.

Первой сценой был «Сумасшедший дом», который удался тем ярче, что половина участников работала в психиатрии (включая и Рыженькую). Она в этой сцене была какой-то депрессивно-параноидальной, а я – сексуальным маньяком. Каждый, понятно, отыгрывал свое. Она, помню, спряталась в какой-то шкаф, а я защищал ее от санитаров, и вообще старался привечать, по голове гладил. Она вроде не очень замечала.

Второй сценой был «Гарем», где жены в конце концов подняли восстание и сбежали от шаха (от меня) на кухню.

Третьей сценой была «Африка». Была уже глубокая ночь. Я потушил свет и включил быструю музыку барабанов, а в углу комнаты насыпал большую кучу битого стекла (бутылки я бил вечером в подъезде, уже наряженный и расписанный для карнавала; надо было видеть лица соседей, которые вышли на шум!). Мы долго и молча танцевали как Дикое Африканское Племя, а потом, в танце, я босиком зашел на стекла и потанцевал там, а потом те, кто хотел, стали делать то же самое. Так продолжалось, наверное, с полчаса. Рыженькая исступленно танцевала в противоположном от меня (и от стекла) конце комнаты.

И вдруг она подскочила к куче стекла и прыгнула на нее. Но не расслабленно и «нежно», как это делали все мы, а наоборот, она бросилась на стекла и стала с бешеной силой топтать, бить их ногами. Она была не босиком, а в тонких колготках. Через пару минут она упала на колени и продолжала топтать стекла уже коленями. Выглядело это, конечно, страшно. Мы танцевали рядом, но не вмешивались. Били барабаны.

Рыженькая наконец спрыгнула со стекла и бросилась в соседнюю комнату оставляя кровавые следы на паркете. Там она стала плакать и завывать, вначале нечленораздельно, а потом повторяя что-то вроде «Володенька, не могу я с тобой больше жить! Володя, я так больше не выдержу!» Я послушал ее и вернулся в комнату, где затихал танец. Я промокнул палец в луже ее крови и мазнул каждому по середине лба.

Кроме простого («Дикого Африканского») братания я имел в виду что-то вроде того, что все мы одним миром мазаны, и всех нас мучит одно и то же.

Ночью никто ничего не обсуждал (сразу после того, как мы убрали стекла и кровь, началась сцена «Шабаш ведьм»), но на следующий день, когда мы стали подводить и анализировать итоги группы, Рыженькая меня поразила. Она сказала мне большое спасибо за то, что я подсказал ей способ «спускать напряжение» и разряжать импульсы измены мужу. Что теперь, когда ей станет невмоготу, она будет ходить по стеклу.

Надо ли говорить, что это было совершенно противоположно тому, что я бы считал адекватным разрешением проблемы «блядства». Как и тому, что я вкладываю в хождение босиком по битому стеклу.

Оторопь и трепет меня охватили через год, когда знакомые передали мне, что Рыженькая еще пару раз повторила свою «кровавую разрядку».

– 

«Vision Quest» – эти слегка английские слова переводятся на русский как «Поиски Видения», «поход за видением». Мифология, лежащая в основе – это представление о том, что человек не одинок и жизнь его не бессмысленна; что он окружен удивительными существами, которые находятся в таинственных связях с его судьбой. Кроме того, предполагается, что великое можно увидеть в малом, что в одном мгновении или дне жизни человека может быть отражен длительный период или даже вся жизнь.

Соответствующая практика развита у индейцев юго-западных пустынь США (зулу, хопи). Хотя бы один раз в жизни, обычно в начале своего взрослого пути, член племени должен отправиться за видением (лучше, мне кажется, с ударением на первом слоге). Пока еще неизвестно, что этот молодой человек собой представляет и может представлять, лучше положиться на духов и неземные силы, чтобы они показали, на что он может быть способен. После довольно долгого поста и полу-табуированной жизни (воздержание, неучастие в общих праздниках и т.п.) индеец отправляется в пустыню. Иногда его отводит туда взрослый родственник, чаще дядя. Не просто в пустыню, но в глухую, дикую ее часть. Там он находит «место силы», если вообще способен что-то найти, а потом садится там – в любом выбранном месте – и начинает ждать. Теперь он совсем не ест и почти не пьет. Он ждет, когда явятся духи и что-то ему покажут. От этого «что-то» зависит многое в его жизни. Что бы ни случилось в конце концов – это и есть знак и видение. Его может хватить солнечный удар; он может сойти с ума от страха; к нему может прийти пустынный лев и продемонстрировать свою покорность. Это крайние варианты людей, ни на что не годных, либо будущего вождя или «шамана». Обычно, наверное, происходит что-то более среднее. Приходят ли духи предков, или животные, или путник с водой – нужно просто всё принять, всё запомнить и возвращаться с видением, которое потом обсуждается и понимается совместно с тем же старшим родственником и/или «шаманом». Соответственно видению к человеку отнесется его племя. Есть видения, после которых человек становится обязанным начать подготовку в «шаманы», например. «Шаман» потом еще не раз, насколько я понимаю, ходит в пустыню за видением. Да и любой другой совершает это, например, при тяжелой болезни или какой-то другой необходимости поменять свою жизнь.

Это, кстати, одна из немногих практик, унаследованных у индейцев белыми американцами в довольно целостном и осмысленном виде. Конечно, не так много американцев это делают, но есть, я встречал.

В определенном смысле это фрайерский трюк, такое гадание: рассматривать кусочек жизни как символическое изображение всей жизни. Человек ведет себя примерно одинаково всю взрослую жизнь, с примерно одинаковыми раскладами и примерно одинаковыми последствиями. Одна ночь или один год – невелика разница. Но это для очень стороннего наблюдателя. Самому «историческому» лицу разница кажется очень большой, и если по тому, как пройдет ночь, можно понять целый год, то это – о-го-го. Ну вот, каждый получает то, за чем идет. Фрайеру – фрайерово.

____________

Я хочу привести пример из своей жизни, вроде бы и не мистерии. Хотя на самом деле все это произошло через несколько дней после первого подобного действа в моей жизни, которое я еще называл нейтрально-психотерапевтически «группой». А мистерия, как не раз замечали многие из нас, кончается совсем не сразу; есть такой хороший рабочий принцип – «формальный конец – это реальная середина».

Я договорился о встрече с подругой в Болгарии, но билет достал только до Румынии, в Бухарест. То, о чем я хочу рассказать – всего лишь несколько часов, которые я провел в Румынии. Все началось с того, что в самолете мне дали место в бизнес-классе. Я не знаю почему, и у меня не было сил узнавать: я работал подряд двое суток перед самолетом, а летел он ночью. Я бухнулся в шикарное кресло (уже в походной одежде с грязноватым рюкзаком) и заснул, только успел насладиться удивлением окрестной элиты в костюмах. Проснулся при посадке, было 4 часа утра. Я доспал еще час в аэропорту и вышел на автобусную остановку. Там стоял парень, уж слишком русский по виду, такой дремучий, мягкий, бородатый. Он спросил меня про автобусы (и вправду по-русски), мы разговорились. Оказалось, что он «шел» на Афон, причем почти что действительно шел, уже два месяца, послушничал по дороге в монастырях. Он казался ужасно бестолковым в делах походных и иностранных, да и денег у него не было, и я как-то естественно взял над ним шефство – повез на автобусе на вокзал, объяснил, как и куда добираться в Болгарию, купил билет на электричку, а до нее накормил завтраком. Очень мне с ним понравилось общаться. Он уехал, а моя электричка была еще через два или три часа. Я не знал никого в Бухаресте, не умел говорить по-румынски, и вначале собрался это время просто просидеть на вокзале. Потом вспомнил, что у меня есть телефон человека, который делает пан-флейты. А это была моя мечта – научиться играть на флейте. Я позвонил. Он говорил только по-румынски, я объяснялся с ним по-испански, но кое-как мы договорились, и я поехал к нему в гости. Он очень хорошо меня принял, но его флейты были сильно дорогими, и я уехал ни с чем. Я приехал в центр города, послонялся там и собрался на вокзал. Надо было узнать дорогу, и я стал спрашивать людей на улице. А румыны – народ мало приветливый к приезжим, по моим ощущениям. Они просто не останавливались. Третьей, по-моему, к кому я подошел, была юная девочка со скрипкой. Ей только казалось, что она говорит по-английски, но она реально взялась за меня. Она не только объяснила мне дорогу, но поехала со мной. И на вокзале она проводила меня до электрички, и махала рукой вслед.