Дмитрий Соколов - Исцеляющее безумие: между мистерией и психотерапией
Когда я оказался один в электричке, на меня нахлынуло чувство «искривленности пространства». Я ощутил, что все это неспроста, слишком много за эти несколько часов. И я в мгновение ока понял, что мне только что была в концентрированном виде показана моя ближайшая жизнь. А поскольку я ехал в путешествие «с открытым концом», то это казалось тем более вероятным. И символы, которые я увидел, были понятны очень легко:
Во-первых, монастырь, духовный путь. Это очень сильный образ для меня. Я хотел построить монастырь. Я не знал, где и как, но я страстно хотел этого. Это была первая стрелка того, куда я двигался.
Во-вторых, флейта, музыка. Это – красота жизни, танец, легкомыслие (пока я обдумывал это в электричке, там играли на барабанах, пели и танцевали). Пан-флейта – это еще и Пан, дикость, нимфы, дионисийство, пастухи, простота, природа.
С девочкой-скрипачкой тоже не может быть никаких сомнений. Моя первая любовь, когда я ее встретил, была точно такой же – маленькая, 15 лет, со скрипкой. Румынка, которую я встретил, даже училась в том же – предпоследнем – классе такой же школы – типа самой крутой для юных талантов при консерватории. Вот такие случайные пируэты. Что может означать такая встреча? Только любовь.
Вот так и прошло мое путешествие, уже через два месяца все стало на свои места. Я научился играть на дудочке и встретил свою любовь. Поселился на природе, в горах. С монастырем все сложнее, это долгий путь.
***
Д а. Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма. Взгляните на икающего безбожника: он рассредоточен и темнолик, он мучается и он безобразен. Отвернитесь от него, сплюньте и взгляните на меня, когда я стану икать: верящий в предопределение и ни о каком противоборстве не помышляющий, я верю в то, что он благ, и сам я поэтому благ и светел.
Итак, идея сама по себе очень проста: приготовиться, увидеть, понять. Мистерия, посвященная этому, в основном посвящена (по времени) той части, где «приготовиться». Чтобы увидеть то, что не прячется, важно очистить восприятие. Нужно выкинуть заботы и сойти с карусели ежедневных дел. Для современных горожан это сложно, их приходится чуть не бить палкой по голове. Достаточно яркие и стрессовые процессы можно проводить с единственной целью: чтобы человек отвлекся от «своих» забот, вынырнул хоть на полдня из круговорота. В моем рассказе, кстати, это ломка присутствовала: бессонница, перенапряг.
Человек должен подойти к этому опыту максимально чистым, причем чистым не в благородном, а в нейтральном смысле. Чистым – то есть пустым, готовым к чему угодно, подобным чистому листу бумаги, на котором судьба может писать наново всякую чушь.
Во-вторых, человек должен быть покорным. Перед духами или судьбой, или как это ни назови, перед происходящим – он должен быть максимально покорным и восприимчивым. Какие бы духи не пришли к нему, он должен их принять. И даже если он их посчитает демонами и выгонит взашей (а они послушают и уйдут) – он должен принять свою ограниченность, хотя бы задним числом. И к этому тоже человека имеет смысл готовить.
Вот что важно: может произойти ЧТО УГОДНО. There is no way to predict. Если человек готов к подобному, НАСКОЛЬКО он готов к подобному – само по себе такое состояние является сильным духовным опытом, свободным от суеты.
_______________________
В конечном итоге «поиски видения» сводятся к тому, что можно увидеть: а) свою судьбу; б) самого себя. Мощнейшей темой является это самое «б».
Видение своей «сущности» пробивает людей в любых серьезных процессах, да, кстати, и в несерьезных; уже когда при знакомстве мы даем друг другу клички, если процесс идет творчески живо – часто степень проникновения в реальную суть человека очень глубока. Опять-таки, важно здесь не обращать критического внимания на то, нравится человеку его «погонялово» или нет. И не зря многие такие клички прилипают надолго, на годы. Вместо нейтральных (семантически) Лен, Дим и Наташ возникают реальные сущности – Самоволка, Шиз, Надуванчик, Деметра-Два-Метра… Но это, конечно, ладно, вроде детские игрушки.
Видение своей сущности – «кто я?» – когда разные аспекты личности внезапно сливаются в один образ, исключительно мощный энергетически.
Змеиное просветление
Случалось, конечно, случалось, что и она была ядовитой, но это все вздор, это все в целях самообороны и чего-то там такого женского – я в этом мало понимаю. Во всяком случае, когда я ее раскусил до конца, яду совсем не оказалось, там была малина со сливками.
История эта произошла не за один раз… Только не надо упрекать меня в мистике. Прежде всего, барон Мюнхгаузен никогда не врет; а потом уже все остальное.
Пролог – первая мистерия в Вороне. Много лет назад, все четыре. На группу «Пробуждение спящей красавицы» приезжают четыре женщины. Одна из них старше всех; очень интеллектуальна; вообще психоаналитик. При каждом удобном случае она стремится показать, что к местным грубым нравам отношения не имеет.
С удовольствием участвует в «бунте», который закатывают девицы, разгулявшиеся на «русалочьих» процессах у моря. Со мной она явно воюет и во всё остальное время. Единственный мало-мальски приличный рабочий процесс (написание и прочтение своего «завещания») она делает только в предпоследний вечер, когда ясно, что я очень колеблюсь, давать ли ей грибы. Всё же грибы она получает вместе со всеми, но ничего особенного с ней при этом не происходит (и грибы не очень сильные, и она сверх-критична). После мистерии остается пожить в одном из моих домиков еще на несколько дней: поездить на море, вообще хорошо в Крыму. Я, наивный и стеснительный балбес, всё не спрашиваю у нее про деньги за уже прошедшую группу. И вдруг она таки уезжает в пять утра, так и не заплатив. В последний вечер перед этим она щеголяет в темно-зеленом переливчатом платье, и все, кто на нее смотрят, говорят: «Ну, змея!» С этой кличкой она и осталась. Змея не только не заплатила, но потом даже написала мне письмо, что она это сделала не просто так – а во имя своей правоты! Эту логику мне уже трудно было понять; понял я только, что деньги надо собирать в начале. А, кстати, как ее звали? Светой звали, фамилие не помню, живет в Киеве.
Казалось бы, ну и хрен с ним. Мне-то да, а вот Ворону нет. И два года спустя в то же самое время года – аккурат первые числа июня – собираю я мистерию «Жизнь в теле». И собираются на нее… четыре женщины. И смутно мне кажется, что это то же самое собрание – то есть формально люди другие, а по сути – те же.
Ну, и одна из них мне однозначно напоминает Змею.
Про себя я и стал так ее называть. На поверхности ее звали, скажем, Нелей. Деньги я тогда уже брал добровольные, но собрал сразу, ввиду контингента повышенного риска. Группа пошла. Неля тоже была старше всех прочих, тоже умна по-интеллектуальному, тоже язвительна. Впрочем, работала получше той «первой» (вообще эта вторая группа была не в пример лучше и сильнее). Было у меня от Нели странное чувство: что она как будто отравляет, портит пространство вокруг себя.
Вот самый яркий пример – уж извините, несколько неконвенциональный. В один день мы в одиночку разошлись по горам, чтобы кое-что понять про себя (для Нели, понятно, это было очень трудным упражнением). И пошел я сам на то место, где год назад моя жена сказала мне о своей беременности. Выхожу я на полянку, где не был ровно год – и что же я вижу? А вижу я, как на лошадиных какашках по всей поляне растут псилоцибы – те самые священные грибы. И выглядит эта поляна в аккурат как высокогорье в штате Веракруз в Мексике, где собрал я когда-то этих грибов столько, сколько мог унести; и сами грибы очень похожи на мексиканские. Вмиг я понимаю, что это мне подарок на день рождения (который был послезавтра), такой вот привет от Ворона. (Это был первая и пока последняя встреча с этими грибами в Крыму). И на следующий день я веду уже всю группу в горы на сбор грибов. Никто из них никогда этих грибов не видел, но я показываю, и мы все начинаем их видеть и собирать, бродя по огромной поляне, плоскогорью. Мне очень хорошо. Каждый идет отдельно, и каждый собирает грибы. Кроме меня. Потому что (или совсем не «потому что», а «просто так») в какой-то момент ко мне подошла Неля, о чем-то неважном спросила и отошла – и с этого момента я не нашел ни одного грибочка. Хотя до этого собрал чуть не пол-ведра. И все остальные продолжали их находить, идя чуть ли не по моим следам.
За такое не станешь ругаться, но и не чувствовать определенной злости я не мог.
Важных для Нели момента на группе было еще два-три. На первой медитации она упала в траву и долго лежала, глядя в траву «изнутри». Потом, на прогулках, она собирала травы. Хотя у нее была кровать, она перебралась спать на пол. После хождения в одиночку по горам у нее болела голова, и мы пытались работать с этой болью, которую она представляла как длинное извивающееся существо, вползающее в голову. Постепенно родился образ спрута с извивающимися щупальцами, которому мало одной жертвы, который хочет проникнуть в головы окружающих. Кого? – да в мою в первую очередь. «Давай, – уговариваю я ее, – сделай со мной то, что ты делаешь с собой, внедри в меня свою головную боль». Она начинает со страшной силой отнекиваться (а боль усиливается). «Не могу причинять другим людям боль», – с пафосом заявляет она. А ведь чую я, что злости в этом персонаже хоть отбавляй, что не из сердца она говорит, а лозунг такой вот гуманистический затвердила. И так и эдак – «Ты хоть поиграй» – «Не могу». Поуговаривал я ее, что свою злость и агрессию надо бы поучиться сознательно выражать к окружающим, а то возникает перегрузка ядом; но она была непреклонна, и на этом сцена закончилась. Пошла дама пить таблетку.