Оскар Курганов - Сердца и камни

Теперь весь гнев Лейгер обрушил на свои руки. Неужели они не могут держать эту тоненькую книжку? Он то отступал — приучал себя к карандашу, то вновь наступал — прижимая к себе толстый фолиант учебника физической химии.

Потом, тоже с помощью матери, Лейгер начал учиться ходить. Десять, двадцать, тридцать минут, час, два, три. Каждый день — три часа. Три месяца таких упражнений, и он впервые прошел без поддержки от кровати к столу — четыре шага. Но у стола он упал. Мать подняла его, уложила в кровать. А на следующий день все началось сначала. Новые тренировки, новая упорная борьба за нормальную жизнь.

Однажды мать ушла из дому, а когда она вернулась, то застала Лейгера не в кровати, а у окна. Целых шесть шагов!

— Как ты дошел?

— К сожалению, пока только держась за стенки.

Действительно, сперва он ходил, держась за стену, за спинки стульев, — от дивана к окну и от окна к столу. На это понадобилось еще три месяца. Вот тогда-то все поверили, что человек, его воля могут совершить чудо.

Был теплый весенний день, когда на улице Таллина появился бледный юноша.

Он медленно двигался по мостовой на костылях. Его близкие еще не были уверены в нем и шли по пятам. Это было первое путешествие Лейгера после полутора лет болезни.

Теперь он не может вспомнить, как долго он шел по улице. Он двигался медленно, каждый шаг требовал величайших усилий. И совершенно неожиданно он упал.

К нему подбежали родные, незнакомые прохожие, подняли, хотели отнести домой, но он всех оттолкнул, снова встал на костыли и пошел.

Эти уличные тренировки продолжались все лето. Когда он появлялся на своих костылях, из всех окон следили за ним, тревожились за него. Если прогулка была удачной, то соседи тут же прибегали к матери Лейгера, поздравляли ее.

Лейгер был героем улицы. Им гордились. О нем рассказывали легенды, хоть сам он об этом ничего не знал. Он даже не предполагал, что за ним следят. Он был убежден, что ходит на костылях один по пустынной улице. Но в любую минуту ему могли прийти на помощь.

Он ходил от дома к газетному киоску — сто шагов — и обратно. Постепенно он увеличивал расстояние. Вот он уже дошел до продовольственного магазина — двести четырнадцать шагов. До кинотеатра — двести тридцать шесть. Наконец, до спортивного клуба — двести девяносто два шага. Это не его спортивный клуб, но он долго стоял у ворот и наблюдал, как школьники прыгают, играют в баскетбол, бегают стометровку. Мать все еще шла за ним.

— Почему ты идешь за мной? — спрашивал Лейгер. — Разве я все еще болен? Не беспокойся — я вернусь.

Но однажды, когда мать его отпустила одного, он не вернулся домой. И все на улице заволновались.

Лейгер же спокойно дошел до института и вошел в аудиторию.

На кафедре читал лекцию любимый всеми в институте профессор математики. Дверь скрипнула. Лейгер протиснулся, желая как можно меньше шуметь своими костылями. Но когда Лейгер перешагнул порог и поднял голову, он был потрясен — весь зал встал.

Лейгер поклонился всем, прошел на свое обычное место, где уже сидел другой студент. Но тот сразу же уступил ему место. Он еще раз поклонился и сел. И только тогда сели все студенты.

— Вы, кажется, опоздали, Лейгер, — сказал профессор, взглянув на часы. — Я уже читаю более десяти минут.

— Простите, профессор, — улыбнулся Ванас, — может быть, у меня отстают часы.

Лейгер Ванас был благодарен профессору за это будничное и привычное замечание, как будто бы не было этих полутора лет, не было тяжких испытаний, не было многомесячной упорной тренировки, не было болезни.

Лейгер успешно закончил институт, стал инженером-технологом и решил посвятить себя научным исследованиям. Диплом с отличием открыл перед ним двери академических лабораторий. Но он нашел свое призвание в маленькой заводской лаборатории. Он встретил Лехта и связал свою судьбу с силикальцитом.

Когда Лехт узнал эту историю, все беды и огорчения, с которыми он сталкивался в Таллине и в Москве во время хлопот о создании опытного завода, показались ему ничтожными и мелкими. Он сказал об этом Ванасу. Лейгер улыбнулся и сказал:

— А я остался у вас не только потому, что заинтересовался силикальцитом, но и по другим причинам.

— Каким же? — спросил Лехт.

— Мне рассказали о вашем побеге из лагеря во время войны.

— По сравнению с вашим подвигом — это чепуха, — ответил Лехт.

— А мне кажется, что я бы не смог выдержать такое напряжение во время побега, — сказал Ванас.

— Если жизнь потребует, — улыбнулся Лехт, — человек все выдержит.

И хоть они никогда больше об этом не говорили, но люди, знавшие их жизнь, не удивлялись, когда силикальцит одержал очередную победу. Не удивились в Таллине и в тот день, когда в газете появилось короткое сообщение о пуске опытного завода силикальцита на шоссе Мяннику.

На этом маленьком заводе был установлен более современный дезинтегратор, появились точные лабораторные приборы и разработанные Лейгером технологические приспособления. Пришли сюда и новые исследователи — химики, лаборанты. Они же сами были и операторами-формовщиками, монтерами, машинистами всего производственного процесса. Словом, возник первый в мире научный центр силикальцита. Со своей крохотной индустриальной базой. Со своей программой исследований. Со своими большими и малыми заботами. И, к сожалению, со своими недоброжелателями, противниками и даже тайными врагами.

А ведь всего за четыре года до этого события никто в Таллине и в Москве еще не знал этого слова — силикальцит. Не знали о нем и те, кто трудился в невзрачном сараеобразном доме-бараке на окраине Таллина.

Новое дело начиналось в благоприятных условиях, и Лехт уже не хотел вспоминать о всех столкновениях с теми, кто встречал его тупой фразой «не положено». В дальнейшем, правда, эти люди сами напомнят о себе. Но в тот период, когда начал действовать опытный завод силикальцита, никто не хотел думать о грозовых тучах.

Лехт продолжал свое вторжение в таинственный мир песчинки. Теперь ему во всем помогал Ванас.

Они пропускали через быстро вращающиеся «беличьи колеса» дезинтегратора кубометры песка, миллионы песчинок, наблюдали за ними, изучали их структуру, пробудившиеся в них силы, происходившие в них перемены.

На заводе песчинки изучались не только в лабораториях, но и в небольшом цехе, где песок, пропущенный через дезинтегратор, смешивали с известью и водой. Потом из этой смеси формовали силикальцитные камни — панели, плиты, блоки — и отправляли на вагонетках в автоклав.

Во время сотого или тысячного опыта Лехт неожиданно сказал Ванасу:

— Мы с вами, кажется, создали идиотскую технологию.

— Ну, не идиотскую, но очень смешную, — смягчил Ванас.

— Подумайте только, — начал Лехт критический обзор своих опытов, — сперва мы разбиваем песок, потом, в другом месте, готовим известковую пыль, в третьем месте смешиваем все это с водой, наконец, в четвертом — формуем камни. Смешно. Нет, не смешно, а позорно.

Ванас, любивший мыслить исторически, напомнил Лехту:

— Все технические открытия проходили естественный процесс — от сложного к простому. Сравните первые автомашины или станки с их современными моделями — между ними пропасть.

— Все это так, — согласился Лехт, — но мы с вами даже не ищем ничего современного.

— Ну что ж, давайте искать, — сказал Ванас.

Они только что создали стройный технологический процесс. Во всяком случае, так им казалось. А теперь должны были разрушить, сломать его. Ведь опытный завод для того и создан, чтобы найти совершенную, простую, недорогую технологию изготовления силикальцита. Дорогу до самого горизонта видят все, а вот ту дорогу, которая начинается за горизонтом, не каждый представляет себе. А самое трудное лежит именно там, за горизонтом. Так или примерно так говорил своим помощникам Лехт.

Это была уже новая высота, к которой вел все тот же неизведанный путь исследований и опытов.

Лехт любил сравнивать силикальцит с живым существом. Всю историю своего изобретения он делил на периоды, когда его детище училось ходить, бегать, вступило в пору отрочества, миновало переходный возраст, как всегда самый трудный и опасный, начало взрослеть и мужать…

Для получения извести нужно обжечь известняковый камень в специальной печи, а потом, после обжига, так называемую комовую известь размолоть в мелкий порошок в шаровой мельнице. И вот после длительных опытов Лехт пришел к убеждению, что дробить или молоть комовую известь можно в том же дезинтеграторе, в котором разбиваются песчинки. Мало того, делать это в едином ритме, одновременно — разбивать песчинки и дробить комовую известь. От этого силикальцит только выиграл — он стал лучше, прочнее, дешевле.