Анатолий Маркуша - НЕТ

- А где ж ты головку своей деточки уронил?

Но Хабаров все-таки дотащил грибы до дому и, очень довольный собой, вывалил трофеи на кухонный стол.

- Во, ма, на маринад! Пойдут? – Он сказал это так, будто только что, сию минуту решилось наконец благополучие его семьи в приближающемся зимнем сезоне…

В восемь утра следующего дня Хабаров был на высоте семь тысяч метров. Убрал рычаг управления двигателем до упора. Проверил обороты и стал следить за скоростью.

260.

Хабаров выпустил тормозные щитки.

250.

240.

230.

Ручка управления утратила упругость, но тряски не было.

Он попробовал еще приподнять нос машины, но самолет не реагировал на его действия. Самолет сам по себе очень вяло кренился вправо. Потом чуть-чуть задрожал. Машина предупреждала: сейчас сорвусь в штопор. Хабаров отдал ручку от себя, одновременно убрал тормозные щитки и сразу же почувствовал, как начала прибывать скорость.

В восемь сорок он приземлился.

Инженер спросил:

– Ну как?

– Нормально, – сказал летчик, – осмотрите, заправьте. Слетаю еще раз.

Он отошел в сторону и подумал: хоть бы никто больше не задавал ему никаких вопросов, пока хоть бы не трогали. Он сидел на самолетной колодке и не сразу заметил, что от ангара к нему шел Збарский. Збарский был в обыкновенном поношенном штатском костюме. Недорогом, сером, плохо сшитом. Из-за этого костюма Збарский казался еще мельче, чем был на самом деле.

– Здравствуй, Витя, – сказал Збарский и протянул руку.

– Здравствуй, Саша.

Збарский молчал, и Виктор Михайлович, отлично чувствуя его состояние, заговорил сам:

– Ничего, Сашка, не понимаю. Не трясет. Сваливается на крыло, да так аккуратно – с предупреждением… Ничего не понимаю.

– Но чудес ведь не бывает?

– Говорят, не бывает. Сейчас слетаю еще раз…

Хабаров слетал, но повторный полет не дал никаких результатов. Машина не желала трястись.

Хабаров приказал принести ему журнал работ той первой, погибшей машины и стал еще раз перечитывать запись за записью. На машине выполнялись обычные регулировочные работы, производились плановые осмотры. Ничего особенного. Вот только после седьмого полета был устранен люфт в подвеске тормозных щитков, после одиннадцатого полета регулировали тягу уборки тормозных щитков и после девятнадцатого полета заменили гидравлический цилиндр уборки все тех же щитков. Збарский покинул самолет на тридцать первом его полете.

Летчик позвал инженера.

– Расскажи мне все про тормозные щитки. Все, что знаешь.

Инженер рассказывал долго и обстоятельно. Из его слов получалось, что щитки на первых полетах барахлили, расслаблялись, но инженер был убежден – дефект не конструктивного, а скорее всего сборочного характера.

В половине первого Хабарова позвали к начальнику Центра.

Верный привычке генерал начал с главного:

- Трясет?

- Пока не трясет, – сказал Хабаров, – но у меня есть, что называется, версия… Видимо, в эксплуатации возникает интерференция. Щитки вибрируют и отбрасывают возмущенную струю воздушного потока на руль глубины…

– Что вы предлагаете?

– Надо расслабить тяги тормозных щитков и проверить…

– Вы предлагаете продуть машину в аэродинамической трубе?

– Это займет слишком много времени. Я бы просто слетал и посмотрел, как все будет выглядеть в полете.

– Без Главного конструктора я такое решение не приму, – сказал генерал, – надо посоветоваться с хозяином машины. А двигатель как?

– Работает. Пока все нормально, и он работает нормально.

В шестнадцать сорок Хабаров был снова на семи тысячах метров.

260.

250.

240.

Теперь машину затрясло неожиданно и резко.

Хабаров ждал этой тряски и поэтому отреагировал мгновенно – убрал щитки, отдал ручку управления от себя. Самолет успокоился. А двигатель? Двигатель работал нормально.

Хабаров воспроизвел режим, и все повторилось. Двигатель работал по-прежнему нормально.

И тут на глаза ему попалась ручка пожарного крана. Она стояла на полу между правой педалью и сиденьем.

Хабаров снова набрал высоту. Расстегнул привязные ремни и, вызвав тряску, попытался развернуться в кабине так, чтобы увидеть хвостовое оперение.

Тряска усилилась. Машину мотнуло в сторону, ноги слетели с педалей. Хабаров подумал: мог Збарский, вполне мог непроизвольно перекрыть кран ногой.

Он опять набрал высоту. Привязался. Погасил скорость. Вызвал тряску и, с трудом дотянувшись до пожарного крана рукой, перекрыл подачу топлива в двигатель.

Выждал секунду, выждал еще и еще…

Двигатель обрезал, и машину замотало так, что Хабаров едва удержал ручку управления в ладонях.

На пяти тысячах метров Хабаров едва укротил самолет, пропланировал немного, запустил двигатель и произвел посадку.

Они сидели вдвоем в пустом летном домике: Хабаров и Збарский. Говорил Виктор Михайлович:

– Я считаю, что причина тряски – нарушение регулировки тормозных щитков. Твои ошибки, Саша: первая, не надо было отвязываться. Это привело к непроизвольному выключению двигателя. Скорее всего ты ногой ударил по ручке пожарного крана; вторая ошибка – ты не оценил вовремя высоту. Вероятнее всего, оттого, что тебя прилично приложило головой к фонарю. Но прыгал ты не с двух, а скорее всего с четырех с чем-то тысяч метров…

Збарский слушал молча.

- А теперь прочитай мое заключение. Это черновик, – и Хабаров протянул Збарскому лист.

После обычных вступительных фраз в заключении было сказано:

"1. Причиной возникновения тряски считаю нарушение регулировки тяг тормозных щитков, возникающее в эксплуатации.

2. Выключение двигателя заметно усугубляет положение, изменяя характер тряски – делает ее резче, апериодичней и острее по амплитуде.

3. Расположение ручки пожарного крана на полу, в непосредственной близости от упора правой ноги крайне неудачно. При сильной тряске возможно непредвиденное перекрытие крана ногой, что повлечет за собой остановку двигателя.

Вывод: необходима конструктивная доработка тормозных щитков и тщательный контроль за состоянием тяг в эксплуатации. Ручку пожарного крана следует с пола перенести на бортовую панель.

Летчик-испытатель Хабаров".

Збарский дочитал бумагу до конца и, глядя в окно, сказал:

– Спасибо, Витя. От лишних неприятностей, возможно, ты меня и прикроешь, – он постучал пальцем по бумаге, – но… Старею, и тут ничего не сделаешь. Видно, надо кончать с истребителями. Пора. – Он встал и, нагнув голову, быстро вышел из комнаты.

И был у Хабарова еще один разговор – с начальником Центра. Генерал прочитал заключение Хабарова, снял очки и спросил:

– Все?

– Все.

– Оправдываете Збарского?

– Вы требовали от меня установить истину, а не судить Збарского. Истину, мне кажется, удалось найти…

– А осуждать товарища не хотите? Предоставляете эту малоприятную возможность начальству?

- Я не следователь, – сказал Хабаров, – не обижайтесь.

– Да, конечно. Может быть, вы и правы. Но мне-то что со Збарским делать?

– Переведите его к Игнатьеву. На больших кораблях он еще спокойненько лет десять пролетает.

Выше, выше, выше… дальше некуда, дальше не вытягивает двигатель.

Небо над головой делается совсем фиолетовым, густым-густым, и облака, и грозы, и вообще всякая погода остаются далеко внизу, под ногами. А здесь адский мороз, бесконечная пустота и фиолетовое свечение. Все. Это потолок крылатой машины. И небо, которое лежит выше, принадлежит уже ракетам, оно – преддверие космоса.

Вот здесь, на потолке, на самой вершине, вспомни тех, чьи руки вознесли тебя над миром. Они, эти руки, остались там, на Земле, но и здесь ты в их власти: ослабни заклепка, нарушься герметичность кабины – и фиолетовое небо ворвется в кабину, и, прежде чем ты успеешь понять, что же случилось, закипит кровь в сосудах, остановится сердце…

Так пусть же будут благословенны руки, отправляющие нас на высоту, пусть никогда не устают и никогда не ошибаются.

Телефоны на столе начлета были отрегулированы так, что аппараты не звонили, а только хрипели и щелкали. Кравцов совершенно не переносил резких звонков, особенно неожиданных. Звонки действовали Федору Павловичу на нервы, пугали этого далеко не робкого человека. Кстати, и дома над входной дверью у Федора Павловича висел не обычный, как у всех людей, звонок, а гудок – басовитый, мелодичный и тоже приглушенный.

Начлет сидел за просторным письменным столом и, морщась, вздыхая и хмурясь, читал американский авиационно-технический журнал. Читать по-английски ему было трудно, приходилось то и дело заглядывать в словарь и постоянным усилием воли удерживать себя в кресле. Но он не сдавался. Можно было, конечно, вызвать референта-переводчика и поручить обзор номера ему, но Кравцов предпочитал биться в одиночку. Дороже информации, которую он рассчитывал почерпнуть из журнала, было давно укрепившееся и тщательно оберегаемое реноме: наш начлет – будь здоров, сам за иностранной литературой следит!