Оскар Курганов - Сердца и камни

У детей уже появились излюбленные места, и они тянули отца и мать туда, к морю. Отсюда древний Таллин представал в новом свете — он как бы поднялся и плывет в безбрежной утренней дымке. Отсюда казалось, что церковь стоит на самом обрыве, и далекие мачты рыбачьих судов приобретали облик каравелл, отправляющихся в кругосветное плавание в поисках неизведанных земель и несметных сокровищ.

Нелли Александровна не поспевала за поэтической фантазией своих детей — она слишком земная, она видела вещи и явления такими, как они есть, хотя тоже много читала о каравеллах, неизведанных землях и несметных сокровищах.

Но разве Иоханнес и его друзья не нашли эти сокровища здесь, на берегу моря, или на пыльном шоссе Мяннику? Разве найти тайны в самом обыкновенном песке было легче, чем совершить далекое путешествие через все моря и океаны на парусниках или каравеллах? Разве проникнуть в песчинку было проще, чем на пустынный остров в океане?

Было время, когда дети играли в силикальцит. В маленькой комнате слышались возгласы: «Не трогай мои камни!», «Это силикальцит!», «Я вырвал его из лап дракона!» Кто бы мог подумать, что не дети, а взрослые люди будут с таким коварством, с такой яростью драться из-за камней. Не из-за драгоценных, а самых обыкновенных, строительных камней — в них всего-навсего смесь песка и извести. Впрочем, все понятия и представления о ценностях уже давно сместились.

— Давайте играть в скороговорку! — кричит Анна и идет к дому.

Это еще осталось с детства, когда Анна скороговоркой требовала: «Хочудомойхочудомойхочудомой». Теперь же играть в скороговорку означает — идти домой.

Все поднимаются и идут в новый, но еще не обжитой силикальцитный дом.

Они долго собирали деньги, чтобы купить блоки, а строили дом всей семьей. Им помогали друзья, братья, соседи.

Нелли Александровна сама хотела принимать участие в сборке дома. Ее нельзя было назвать опытным строителем, но помощником она была отличным. Многим это казалось удивительным — почему она с рассвета до захода солнца трудится на площадке, где сооружается силикальцитный дом.

Но Лехт это хорошо понимал.

Для Нелли Александровны силикальцит был не только камнем, искусственным строительным камнем. Со словом «силикальцит» связывалось у нее слишком многое в жизни. В сущности, как только Лехт вернулся домой после войны, как только они начали жить той тихой семейкой жизнью, к которой она всегда стремилась, началась «эпопея силикальцита».

Вместе с мужем Нелли Александровна несла все тяготы и лишения, связанные с многолетними опытами и исследованиями. Лехт приходил домой усталый, всегда чем-то взволнованный, всегда с кем-то спорящий, кого-то убеждающий. Потом появились друзья и недруги. Каждый день новые друзья и каждый день новые недруги. Одни оказались мнимыми друзьями, а другие мнимыми недругами. Все это день за днем накапливалось, и к вечеру выплескивалось нервной вспышкой, молчаливой угрюмостью, неожиданным решением все бросить, пойти вместе с Константином строить дома, не думать о силикальците.

Нелли Александровна знала: для Лехта силикальцит — это нечто неизмеримо большее, чем камень. Это трудный и сложный период жизни, который определил их судьбу.

Лехт стал популярным человеком, его имя было у всех на устах, и все-таки Нелли Александровна как бы обходила внезапно нахлынувшую славу. Как будто эта слава не касалась ее, к тому же она побаивалась ее. Нелли Александровне казалось, что вместе со славой приходит и зависть, и горечь, а порою и разочарование.

Она знала, что в силикальцитных домах живут тысячи людей. Она знала, что силикальцитные дома — одноэтажные, многоэтажные — легко и быстро собираются в Нымме, другом уголке Таллина, и во многих городах. Но это все для других, вернее, для людей, которым силикальцит принес только жилье, удобные и теплые квартиры, а не совершил переворот в их судьбах, в их жизни. Может быть, и поэтому Нелли Александровна не отходила от строителей, была их помощником, а после завершения кладки стен и сооружения крыши целиком взяла на себя штукатурку, окраску и побелку дома: в юные годы ей приходилось учиться малярному ремеслу.

Они переехали в этот дом тихо, без обычного праздника новоселья, без ненужной суеты и восторженных гостей. Им казалось, что они все еще не имеют права на этот дом, и они как бы стеснялись неожиданного простора комнат, маленького, но уже цветущего сада, тишины и кажущегося благополучия.

Только Ааду и Константин, тоже помогавшие собирать дом, пришли вечером, принесли вино, вспомнили о том дне, когда Иоханнес получил от братьев напутственное «добро» — морское словечко, оставшееся в доме от отца. Нет, братья не ошиблись, все как будто идет не очень плохо.

— Даже удовлетворительно, — сказал Ааду, как и подобает сдержанному и скупому на похвалы педагогу.

Но по-прежнему, как в тех маленьких комнатах, в которых они прожили все послевоенные годы, здесь, в большом доме, бушевали штормы человеческих страстей, не стихали яростные споры, продолжалась упорная и настойчивая борьба за силикальцит.

Впрочем, Лехт считал, что битва за новый искусственный камень уже выиграна, и речь шла главным образом о его будущем.

Лехт вернулся из Ленинграда в Таллин молчаливым и грустным. Это случалось с ним редко за последнее время, но теперь он задумался над своей жизнью, над окружающими его людьми. В поезде, на вокзале, на берегу моря, где он сидел и молчал, Лехт не переставал думать об одном и том же: почему у него так много врагов? Чем он обижает людей? Может быть, он просто не умеет вести себя и восстанавливает их против себя?

Эти мысли возникали у него и раньше, но запал борьбы, непрестанная потребность в отражении самых различных атак не позволяли ему с достаточной придирчивостью допросить себя. Наставления, которые он так часто слышал в детстве — от отца, матери и старшего брата — почаще с пристрастием допрашивать себя, — эти наставления он вспомнил теперь, когда стал доктором наук. Так в чем же он ошибается?

Он знал все, что о нем говорили. Да, да, у него трудный характер, он порой бывает упрямым, нетерпеливым, вспыльчивым. Он горяч и необуздан в тех случаях, когда речь идет о защите силикальцита. Он приходит к какому-нибудь вершителю судеб строительной техники и говорит ему, что не уйдет из его кабинета, пока то или иное дело, связанное с силикальцитом, не будет решено.

Не просто решено, а в том направлении, о котором говорил Лехт.

Он вторгается в привычный ритм деловой машины, и, конечно, многих тихих и прилежных чиновников это шокировало. Он не заискивал, не просил, а требовал.

В конце концов люди смирились с его горячностью и настойчивостью и уже не упрекали его, когда он нарушал привычную тихую атмосферу в каком-нибудь строительном комитете или академическом институте.

Лехт знал, что все это создает ему не очень лестную репутацию. Но все это помогало двигать то дело, без которого он не мыслил себе жизни. К тому же — он убеждался в этом не раз — люди умные, истинно деловые, хорошо знающие свое дело, умеющие пользоваться своей властью, а не злоупотреблять ею, — такие люди всегда становились его друзьями, наставниками. А люди глупые становились его недругами, избегали встреч с ним, прятались от него, а порой тайком даже действовали против него, а стало быть, во вред силикальциту.

Но вот во время защиты докторской диссертации он понял, что на суд были вынесены не его характер, не поведение, не его вспыльчивость или горячность, а его знания, опыт, научные взгляды.

И там его поддержали.

Ему уже давно не удавалось так спокойно, неторопливо обдумать и обсудить с самим собой все события своей жизни. Он вышел на улицу, хотел снова спуститься к морю, но неожиданно для самого себя свернул к автобусной остановке. В это время подошел автобус из города, из открытого окна Лехта окликнул Ванас.

— Куда вы собрались? — спросил Лейгер.

— На завод, — ответил Хинг.

— Не на завод, а в институт, — сказал Лейгер и протянул Лехту телеграмму. — К тому же там теперь никого нет.

Они пошли по тропинке к морю, и на ходу Лехт прочитал телеграмму: «Опытный завод преобразован в научно-исследовательский и проектный институт силикальцита».

Они добивались создания института больше года. Сперва их просьбу назвали наивной. При этом сослались на точку зрения Долгина. Лехт и его помощники продолжали настаивать.

И вот — быстрое и разумное решение. Лехт читал и перечитывал телеграмму, пытаясь в каждом слове найти какой-то особый смысл. Он сел на камень и начал чертить на песчаной глади схему будущего института.

В те дни произошло еще одно событие — изобретателям присудили высшую научную премию.

Церемония вручения дипломов и медалей происходила в Академии наук Эстонской ССР. Отсюда лауреаты вместе с женами, друзьями и коллегами отправились в кафе «Старый Тоомас». Там был устроен маленький праздник. Впервые за многие годы, пожалуй, с тех пор, когда Ааду и Константин благословили своего брата на трудный путь в науку.