Евгений Федосов - Полвека в авиации: записки академика

Но вернемся к эпопее создания МиГ-23. Она затронула в значительной мере весь институт, мы приобрели обширный опыт, в том числе увидели, как воюет наша авиация и что представляет собой современный воздушный бой. Принципиальное отличие его от тех, что шли во Второй мировой войне, — он стал групповым.

Мы же закладывали МиГ-23 как систему, способную вести одиночные схватки. С технической точки зрения это, видимо, было правильно, потому что одиночный бой предполагает самые жесткие режимы ее работы в небе. В дуэльной ситуации, связанной с выполнением фигур высшего пилотажа, с перегрузками, с тяговооруженностью и т. д., выигрывает тот, кто способен превзойти противника на пределе возможностей и машины, и человека. Тогда как бой на больших и средних дистанциях не требует высшего пилотажа и на передний план выходит умение обнаружить противника раньше, чем он увидит тебя, и успеть пустить ракеты до того, как произведет залп противник.

МиГ-23 мы заложили таким, чтобы ему не было равных в одиночном бою, но пока его вводили в строй, в мире изменились стратегия и тактика действий ВВС. Групповой бой потребовал наличия на борту истребителей каналов связи, обеспечивающих управление сразу несколькими машинами, аппаратуры, которая позволяла бы командиру группы видеть воздушную обстановку в зоне боевых действий, чтобы принимать верные решения. Наши же летчики в начале 70-х годов еще летали парами, как в годы Великой Отечественной войны. Поэтому в том поколении самолетов, к которому принадлежал МиГ-23, в полном объеме не были заложены возможности ведения группового боя. Это мы сделали, работая позже над МиГ-31, когда до конца осмыслили боевые возможности и эффективность групповых операций.

И этот фактор, и ряд других изменений в подходе к формированию Военно- Воздушных Сил страны подтолкнули меня к проведению реформ в институте. К тому же год работы в должности начальника позволил мне ясно увидеть слабые и сильные стороны нашего коллектива, оценить его потенциальные возможности и т. д. Как я уже писал, институт специализировался по трем основным направлениям: первое было связано с боевой эффективностью, второе — с совместимостью оружия и самолета, третье — с созданием систем управления вооружением и управляемого оружия.

Основной структурной научной единицей в институте была лаборатория, имеющая ряд отделов. С таким двухуровневым управлением я и принял в 1970 году институт. Когда это произошло, естественно, освободилась моя должность первого заместителя начальника, и я предложил назначить на нее Александра Михайловича Баткова. Он был всего лишь начальником отдела и таким образом «перепрыгивал» через ступеньку служебной лестницы, которую обычно не миновали руководящие работники в НИИ — через должность начальника лаборатории. Почему я пошел на это?

С Батковым мы вместе учились в аспирантуре. Потом он занялся зенитными ракетами, лавочкинской системой «Даль», а я стал работать в области ракет «воздух — воздух». Но из виду мы друг друга не теряли. Он тоже защитил кандидатскую диссертацию по очень интересной теме — динамике систем с переменными во времени параметрами. Это — один из сложнейших разделов теории управления. Он был выпускником Днепропетровского государственного университета, специализировался в области математики, и хотя не имел инженерного образования, придя к нам в институт, быстро овладел необходимыми инженерными навыками и стал начальником отдела. Он сразу зарекомендовал себя очень сильным ученым, поэтому я и назначил его своим первым заместителем — по научной работе. Александр Михайлович быстро адаптировался в новой должности и мы стали работать с ним в тандеме. Остальные руководители остались на своих местах, которые они занимали при старом начальнике. Таким образом, почти год мы работали в институте, построенном «по наукам» — тем самым направлениям, о которых речь шла выше и которые сложились в процессе его становления и развития.

Но авиация менялась, перед нами ставились все более сложные задачи, и я решил перестроить институт совсем по другому, смешанному принципу — объектово-научному. Основной структурной единицей я предложил сделать отделение, в нем — лаборатории, а в них — секторы, то есть трехуровневую систему управления. Отделение эффективности сохранило за собой науку об эффективности, исследование военных операций, моделирование крупных воздушных операций, прорыва систем ПВО противника и т. д. Руководство им я оставил за собой, сохраняя преемственность, — его вел и мой предшественник Джапаридзе. Но это отделение является как бы ключевым в НИИ, поскольку подытоживает взгляды на боевую систему.

Заместителем начальника института — руководителем отделения совместимости оружия и самолета я назначил Сергея Ивановича Базазянца. До этого он был начальником лаборатории, в которой изучались вопросы живучести боевых машин. Он согласился занять новую должность, но попросил оставить его и начальником лаборатории, что и было сделано. Базазянц стал одновременно вести изучение проблем надежности, перегрузок, совместимости оружия и самолета, живучести и ряд других, в том числе стрелкового вооружения и неуправляемых ракет.

«Управленческое» направление я разбил на четыре «объектовых» отделения: истребительной авиации, ударной авиации, ракет класса «воздух — воздух» и ракет класса «воздух — поверхность». В их работе должен был соблюдаться системный подход, поскольку основные проблемы сводились к построению системы, к тому, что надо было абстрагироваться от конкретных физических принципов и технических идей и перейти на общецелевую функцию, которую выполняет самолет — ударный, истребитель или перехватчик. А все тонкости — аппаратурно-физические, самолетные и прочие — они, конечно, принимались во внимание, но не должны были являться научной самоцелью. Самоцель — это решение общецелевой задачи. К нему надо идти, используя информационные науки и технологии, теорию управления, что мы уже и умели делать. У этих четырех новых отделений тоже появились свои руководители, а подчинить я их решил А. И. Баткову, поскольку он был отличным специалистом именно в области управления.

Как я уже говорил, наш институт ведет свою родословную от лаборатории авиационного вооружения ЛИИ им. М. М. Громова. Основным методом его изучения были летные испытания. В начале 70-х годов, когда набирали силу методы математического, полунатурного моделирования и полигонного эксперимента, объем летных испытаний снизился за счет внедрения этих новых методов. Работа над МиГ-23 заставила нас расширить свое присутствие во Владимировке — в воинской части № 15650 (теперь ГНИКИ ВВС). И где-то в конце 70-х годов решением Министерства авиационной промышленности уже на наш ГосНИИАС легла основная ответственность за испытания на боевых режимах, проводимые там, а с ЛИИ она была снята. Этот институт все больше концентрировал внимание на испытаниях собственно самолета или вертолета — учил их летать. Он очень тесно взаимодействует с летными службами генеральных конструкторов, базирующихся на аэродроме ЛИИ в Жуковском.

А во Владимировке, в ГНИКИ ВВС, в основном изучается боевое применение машин и их соответствие тактико-техническим требованиям ВВС. А это уже — работа с системами оружия, боевые режимы — то, чем и занимается наш институт. И естественно, мы во Владимировке стали играть все более весомую роль.

В ЛИИ, а чуть позже и в ГНИКИ была хорошо организована первичная обработка телеметрической информации и данных, получаемых в ходе испытательных полетов, которые выдает контрольно-записывающая аппаратура. А при вторичной обработке мы анализируем результаты летных испытаний на соответствие конкретным режимам, изучаем динамику процессов, и здесь в ход идут уже методы математического и полунатурного моделирования, которыми мы и владели. Кроме того, мы делали и делаем предполетное и послеполетное моделирование.

Первое позволяет «проиграть» на стендах тот режим, который записан в летном задании, и показать летчику-испытателю, какой результат он должен получить в ходе эксперимента в небе. Второе мы проводим после полета, с учетом различных факторов, возникших в процессе летных испытаний. Все это позволяет сделать глубокий вторичный анализ результатов, полученных в ходе летно-испытательной работы.

Вот такой летно-модельный эксперимент в 70-80-е годы стал основным методом испытаний боевых самолетов и систем оружия. Военные уже не могли проводить их, не опираясь на результаты этой вторичной обработки телеметрии и результатов полунатурного моделирования, поскольку с ее помощью вскрывалась глубина всех процессов, с которыми сталкивались в небе машина и человек. Все это заставляло нас развивать во Владимировке свои службы. Мы дошли до того, что стали строить там стенды полунатурного моделирования — точные копии московских. К этому нас подталкивала необходимость оперативно проводить обработку телеметрии, а также то, что летчики-испытатели, испытательная бригада могли использовать наши стенды в качестве своеобразных тренажеров.