Коллектив авторов - Поляна № 2(2), ноябрь 2012
Поезд тронулся. Пассажиры, наконец, разобрались с вещами и расселись по своим местам. Включили радио, и оттуда понеслось бодрое: «Ты моя зайка, я твой хвостик». И будто по команде пассажиры стали доставать из сумок пакеты и свертки со снедью. Оживление было тотальным. Намучившись на вокзале, народ почувствовал, что едет.
Мое купе было четвертым. Войдя, я увидел своего клиента. Несмотря на полумрак, он сидел в больших темных очках и, словно слепой, смотрел прямо перед собой. Внешность его не впечатляла. Новый серый костюм Победитова был из того же материала, что и сумки у рыночных торговцев. Белая рубашка с потрепанным пожелтевшим воротничком и галстук, очевидно, доставшийся в наследство от деда, довершали гардероб. Если бы не ужасные шрамы на лице, откушенный кончик носа, изжеванные уши и расплющенные пальцы, его можно было бы принять за обыкновенного крестьянина из какого-нибудь медвежьего угла.
Напротив Победитова сидели мать с сыном: молодая женщина в коричневом старушечьем платке и бледный задумчивый мальчишка лет восьми в голубой бойскаутской пилотке. Боковые места занимала пожилая пара. Они разложили на столике домашнюю снедь и сосредоточенно чистили вареные яйца. Мне не впервой было выполнять задание в подобных условиях, но скупость Победитова удивляла и раздражала. Известный человек, мог бы раскошелиться хотя бы на купейный вагон.
Моя полка была верхней, как раз над Победитовым. Я забросил туда сумку и сел рядом с клиентом. Пока я устраивался, молодая мамаша успела сходить к проводнику за бельем и принялась раскатывать матрасы и застилать постель для себя и сына.
За мутным окном медленно проплывали сумрачные силуэты пакгаузов и складов. Затем пошел бесконечный железобетонный забор с самыми разными символами и надписями. Меня всегда интересовало, кто их пишет? Жилых домов поблизости не было видно. Значит, надо было приехать сюда с краской, пройти черт знает сколько по путям, и только для того, чтобы оставить сонным пассажирам поездов что-нибудь вроде: «Мы победим!» Кто победит? Кого победит? – никогда не уточнялось. Если бы жизнь складывалась по надписям на заборах, население России постоянно бы росло. А «золотой» и «серебряный» миллиарды не набрали бы такую силу.
Радио захлебнулось, пару раз всхлипнуло, и с некоторым опозданием дребезжащий женский голос объявил, куда поезд едет. Затем после минутного хрипа послышалось бренчание гитары, и кто-то уныло затянул: «Мы будем есть паштет из дичи и пить французское клико. Но я пока еще на киче, а это очень далеко».
Мальчишка ловко вскарабкался на вторую полку и стал смотреть в окно. Его мать достала потрепанную брошюру в яркой обложке. Раскрыв ее, она уперлась взглядом в страницу, но зрачки не двигались. Похоже, она просто не знала, чем заняться. Я глянул на обложку. На ней крупными буквами было написано: «Йохан Штаппенбек. Проблемы написания фантастического романа в условиях социального расслоения общества».
В пути заводить знакомство просто – угостил человека, и разговор на всю дорогу. Вообще-то мне запрещалось вступать в тесный контакт с клиентами. Среди них попадались разные люди, иногда очень умные и проницательные. Такой мог запросто расположить к себе и, если агент неопытный, разоблачить его. Но я всегда работал в одиночку и не придерживался твердых правил.
Я встал и потянулся за сумкой, но Победитов опередил меня. Он опустил руку под лавку, пошуршал пакетом и достал литровую бутылку водки. Аккуратно, без стука, он поставил ее на стол. Впервые за все время клиент повернулся ко мне, но за темными очками ничего нельзя было разглядеть.
Я видел в них лишь искривленное отражение собственного лица. Мне показалось, что сейчас он думает именно об этом. Что очки ему нужны не для того, чтобы прятать глаза. В них случайный или неслучайный собеседник все время должен был видеть двойное изображение самого себя – тонкий, иезуитский прием. Разговор перед зеркалом не дает расслабиться, заставляет следить за собственным выражением лица. Это не только утомляет. Слабонервный начинает переигрывать, и если это подосланный агент, он выдает себя. Подобным образом когда-то действовал Луи XVIII. Подозреваемого в измене он ставил между зеркалами и только тогда задавал вопросы.
– Куда едешь? – спросил Победитов, и я поразился его низкому горловому голосу.
– В Арзамас-235, – нисколько не соврав, ответил я. Конечной остановкой на моем билете действительно значился этот небольшой городок.
– Знаю, знаю. Я там в армии служил. А я в Арзамас-238. На малую родину. Родился там. – Расплющенными пальцами он неуклюже свернул с бутылки пробку. – Что ж, ехать долго. Давай знакомиться. Николай. – Победитов протянул изуродованную руку, и я пожал ее.
– Сергей.
Пока он разливал по стаканам водку, я достал пакет с закусками. Делать вид, будто я не замечаю увечий клиента, было глупо. В «Железном миллиарде» не принято церемониться. Подобная деликатность приравнивалась к лицемерию и рассматривалась как преклонение перед «Золотым миллиардом». Не обращать внимания на его руки было просто опасно. Опытный разведчик, прекрасный психолог, он мог что-то заподозрить – принять меня пусть даже за топтуна и насторожиться. Я обдумывал, как спросить об увечье и раскладывал на столе буфетные салаты.
– Авария? – кивнув на руки, как можно беспечнее поинтересовался я.
– Нет, – ответил Победитов. Он поднял руки, будто впервые посмотрел на них и взялся за стакан. – Жизнь, Сережа. Жизнь. Ну, будем.
Поезд давно выехал из Москвы. Все шло как по маслу, но сильно раздражал мальчишка. Он часто спрыгивал с полки, куда-то убегал, затем забирался к себе и неожиданно вскрикивал:
– Мама, смотрите, дерево! А вон еще одно!
– Вы что, в степи живете? – вежливо поинтересовался я у матери. – Мальчик деревьям удивляется.
– Он очень любопытный, – виновато улыбнувшись, ответила женщина.
– Не любопытный, а любознательный, – поправил ее сын.
– Смышленый парнишка, – закусывая салатом из кукурузы, похвалил Победитов. – Когда-то я тоже был любознательным. Детство мое проистекало в начале шестидесятых. Время было крайне нелегкое. А вот, поди ж ты, все пацаны мечтали стать космонавтами или, на худой конец, летчиками. Только я – контрразведчиком. Книжку в детстве прочитал «Таких щадить нельзя». Ну и загорелся. Вот только образование не успел получить. Не до этого было.
– Большая семья? – спросил я.
– Нет, я был единственным ребенком, – наливая по второй, сказал клиент. Он поднял стакан. – Давай выпьем, расскажу подробнее. Делать все равно нечего. Надоест, подмигнешь, я замолчу.
Мы выпили, и Победитов начал рассказывать.
– Родился я в благополучной, по нашим меркам, но пьющей семье. Мамаша с папашей работали на ткацкой фабрике. Зарплату получали неплохую. Так что денег хватало на все, что можно было купить в нашем городишке. А купить там, прямо скажем, было нечего. До сих пор не знаю, любили меня мои дорогие родители или нет. Скрывали, наверное. А теперь и не спросишь, земля им пухом. Зато били исправно. Видно, свои психологические стрессы снимали. Бывалочи, папаша напьется до положения риз и требует показать дневник. Посмотрим, говорит, что там у тебя за отметки. А сам не то что дневник, дверь разглядеть не может, в стену чешет. Возьмет дневник, послюнявит палец, полистает так, что от страниц ошметки летят. Увидит двойку, а ему кажется, что их четыре. Ну и давай меня кулаками охаживать. Мамаша поначалу вступалась, а потом и у нее прорезался вкус к педагогике. Вдвоем стали воспитывать. Я постепенно и привык. Слышал, небось, совет: если тебя насилуют, и ты не можешь ничего сделать, постарайся получить удовольствие? Я и стал получать. И чем дальше, тем больше. Через пару лет дня не мог прожить без побоев. Сам дневник приносил и показывал. А годам к пятнадцати мне родительских «пряников» стало не хватать. У папаши нашли цирроз печени. Он почти бросил пить, подобрел. Пришлось мне идти на улицу. Подойду к какой-нибудь компании и, чтобы пацанов раззадорить, врежу одному между глаз. Меня, естественно, начинают бить. Повалят на землю и давай ногами окучивать. Я верчусь как уж, подставляю то один бок, то другой. В общем, как в парилке – кайф. А они думают, что я уворачиваюсь от ударов.
– Ой! Да ведь так и убить могли бы! – неожиданно подала голос женщина. Вид у нее был испуганный, она нервно теребила брошюру и переводила взгляд с рассказчика на меня и обратно. Я глянул на свои отражения в очках клиента. Участливое выражение на моем лице было непритворным.
– Верно заметили, гражданочка, – ответил Победитов. – Могли. Главное было голову защитить, чтобы раньше времени на тот свет не отправили. Это особое искусство, и я владею им, можно сказать, виртуозно.
– Так в чем же здесь удовольствие – звиздюли получать? – поинтересовался я.
– Трудно сказать, – задумался рассказчик. – Мы же, русские, сам знаешь, какие. И душа у нас загадочная, и тело. Мороза не боимся, от водки только крепчаем. А мазохизм – штука темная, почти неизученная. Позже-то я всего Фрейда проштудировал. Писатель такой есть. Хотел узнать, что же я такое на самом деле. Узнал, но легче не стало. По нему получается, что мазохист – он обязательно и садюга. Мол, это остатки древних каннибалистских вожделений. Ну, посмотри на меня, какой я каннибал? Сладострастник – да. Веришь, ненавижу другим боль доставлять, делал только по необходимости. А Фрейд прав только в одном, что каждая боль содержит в себе возможность получения наслаждения. Подтверждаю, содержит.