Коллектив авторов - Граница не знает покоя
И все же, тот, у сарая, не выдержал. Он отделился от стены темным силуэтом, отошел, видимо, греясь, на несколько шагов к деревьям. Все было ясно.
Рядом лежал сержант Егоров. Рука старшины коснулась его плеча. Егоров понимающе наклонил голову, приподнялся на локтях, прижался щекой к прикладу.
Гордеев пополз. Он двигался медленно, сантиметр за сантиметром, шаря рукой вперед себя, раздвигая в стороны колючие, насквозь промерзшие стебли ежевики. Теперь сарай был в каких—то пятнадцати метрах от старшины. Он уже хорошо различал фигуру часового. Тот стоял под деревом, поперек груди его висел короткий, нерусского образца автомат, зловеще поблескивая металлом, Гордеев отсчитывал секунды, ждал. Он был спокоен, чувствовал только, как напрягся каждый мускул, да неприятный холодок полз по спине.
Диверсант потоптался на месте, побрел за угол сарая.
Решение возникло внезапно. Вскочив на ноги, старшина кинулся к бревенчатой стене, вжался в нее, и почти в тот же миг услышал шаги. Часовой прошел близко, тихо мурлыча какую—то песню, ничего не подозревая.
Гордеев шагнул вслед за ним, громко аппетитно зевнул, лениво спросил:
— Сколько времени, не знаешь?
Диверсант повернулся не спеша, голос у пего был хриплый, простуженный:
— Не спится, коллега? А я бы с удоволь...
Он проглотил полслова, щелкнув зубами. Голова его дернулась назад. Удар кулаком в подбородок свалил бандита в снег. Вскрикнуть он не успел. Жесткое, пропахшее потом сукно его же шапки поползло ему в рот, зажало дыхание.
...Их оказалось вовсе не трое.
Ветхая дверь с треском рухнула внутрь. В темноте заплясали лучи фонариков. На куче хвои вповалку лежало пять человек.
— Встать! Руки вверх!
Трое вскочили, щурясь от яркого света, подняли руки. Двое метнулись к пролому в стене. Громко громыхнула очередь. Перед глазами Гордеева мигнул зеленый плащ с капюшоном, ватная куртка, вспышки выстрелов.
— Этих — на заставу! — махнув в сторону троих с поднятыми руками, крикнул старшина и выпрыгнул из сарая следом за убегавшими. На секунду остановился, прислушался. В овраге трещали кусты.
Несколько раз на бегу старшина нажимал спусковой крючок, и в ответ диверсанты били короткими очередями. Полкилометра быстрого бега — и овраг кончился, вывел на лесную дорогу. Под кустом лежал брошенный лазутчиками плащ. Где—то близко заскрипели полозья саней. Послышалось горячее лошадиное дыхание. Из темноты вынырнула упряжка. На передке, сунув ноги в сено, сидел знакомый Гордееву старик—садовник из соседнего колхоза. Он вез парниковые рамы. Заметив пограничника, дед натянул вожжи.
— Двоих не встречал только что, батя?
— Чужих не видел, не было. А капитан с солдатом минут пять перебежал через дорогу.
— Какой капитан?
— Ну, как же... Начальник ваш. Я же его знаю, лекцию недавно читал у вас и клубе. Пробежал, еще мне крикнул: «Увидишь, дед, пограничников — передай, пусть сейчас же возвращаются на заставу».
Гордеев изумленно смотрел на садовника. «Как мог появиться здесь начальник? И с каких это пор капитан Марюшин стал передавать распоряжения через посторонних? Фу ты, чёрт! Что же это такое. Никак старик пьян... Набрался, вот и померещилось».
Но размышлять было некогда, Кинув на деда укоризненный взгляд, старшина побежал туда, куда показывал кнутовищем садовник.
Навстречу, из—за толстого дерева, загремели частые выстрелы. Пуля дернула рукав шинели, но руку не зацепила, лишь обожгла. Гордеев вскинул автомат к плечу, поймал на мушку быстрые мигающие вспышки и ощутил в руках знакомое дрожание безотказного оружия. Дымя, посыпались в снег теплые гильзы. От длинной, в полдиска очереди зазвенело в ушах.
Сначала он поднял с земли шапку и тут же отдернул руку: «пятиконечная звезда!» Чувствуя, что по телу поползли мурашки, перевел взгляд на убитого, ткнувшегося лицом в снег. Хромовые сапоги, кожаная сумка, солдатский ватник... «Не может быть!» Страшная мысль шевельнулась в сознании. Гордеев лихорадочно сунул руку под ватник лежащего, пальцы натолкнулись на твердый офицерский погон. Он рванул его изо всей силы.
Фонарик старшина потерял. Спички ломались, не зажигаясь на ветру. Наконец, на миг вспыхнул немощный огонек и угас. Но этого было достаточно: Гордеев держал погон с зеленым кантом и четырьмя звездочками. Как утопающий, в последней надежде хватающийся за соломинку, старшина еще раз протянул руку и вяло опустился в снег. На лице убитого были усы.
Невдалеке послышался топот ног.
— Стой! Кто? — хрипло спросил Гордеев.
— Свои! — ответил голос сержанта Егорова. — Где ты? Что с тобой, старшина?
— Капитана Марюшина застрелил,— глухо сказал Гордеев.
Сержант бросился на колени, перевернул тяжелое тело убитого, щелкнул кнопкой фонарика. Светлый луч упал на чужое, незнакомое лицо, перекошенное злобной предсмертной гримасой.
Пораженный, Гордеев не находил слов.
— Да—а—а,— протянул Егоров. — Вот так сходство. Усы, прическа, и одет точь—в—точь, как Марюшин. Разве что поплотнее наш капитан, да помоложе. А вообще—то ловко сработано, ничего не скажешь.
— Ладно, потом разберутся,— Гордеев поднял автомат.— Тех, что в сарае, отправили? Хорошо. Значит, остался последний. Не будем времени терять, сержант. Пошли!
Шестой «охотник», судя по всему, должно быть, играл в банде нарушителей не последнюю скрипку. Видно, это был стреляный волк. Оставив «усатого» прикрывать себя, он уходил к горам. По оставленным на снегу отпечаткам ног пограничники видели, что нарушитель сначала петлял в лесной чаще, потом направился к холмам, резко завернул вправо, вернулся было в лес и опять устремился на юг, хитро, по—лисьи стараясь запутать следы.
Старшина бежал размеренно, как на тренировке. Силы надо было беречь, неизвестно, сколько продлится преследование. «Усатый» продержался недолго, и все же он помог напарнику выиграть время, оторваться от погони километра на полтора—два.
Ноги проваливались в снег, ватные шаровары намокли, сапоги стали тяжелыми, деревянными.
Через час Егоров отстал. Оглядываясь, Гордеев сначала видел позади смутно серевший силуэт сержанта, но потом он исчез, растаял в темноте. Да и старшине приходилось нелегко. Километры, пройденные по бездорожью, давали знать о себе. С каждым шагом ноги все больше наливались свинцом, бешено стучало сердце, морозный воздух, до этого чистый, пьянящий, свежий, теперь, казалось, разрывал легкие на части. Шинель сковывала движения, била обледенелыми полами по коленям.
Чуть заметно забрезжил рассвет. Впереди возникли из мглы очертания гор. Близкие деревья и кустарники потускнели, меняя расцветку. Ночь раздвигала свою пелену медленно, нехотя, но все же с каждой минутой становилось все светлее.