Борис Ляпунов - Искатель. 1963. Выпуск №6

— Прощай, друг! Ты хорошо и правильно сказал. В моем сердце Испания будет жить до тех пор, пока оно бьется. — Педро прижался лицом к груди Хезуса.

— Спасибо, товарищ! Прощай, Педро!

Педро отстранился, вытер щеку, попытался улыбнуться.

— Я так и не стал настоящим испанцем…

— Ты — испанец, — торжественно, как клятву, проговорил Хезус. — Ты — испанец! Испанец — и русский. И еще француз, чех, немец, англичанин и настоящий американец. И они — все, кто был с нами в наш трудный и святой час, — тоже испанцы, и русские, и немцы, и французы, и все национальности, какие есть на свете.

— Ты говоришь, как Антонио…

— Я стал коммунистом, Педро Тарасович.

А над Испанией опускалась ночь.

Недавно двум египетским врачам М. Саведу и Э. Тага пришлось лечить внезапно заболевших работников археологической экспедиции, которые участвовали в раскрытии коптицких мумий IV столетия до н. э.

Болезнь вначале была неизвестна. Оба врача знали и о других случаях таинственных заболеваний. Вот уже много лет существует легенда о проклятии фараонов, даже через тысячелетия мстящих всякому, кто осмеливается войти в их гробницы. Когда после открытия гробницы Тутенкама умерло несколько рабочих, верующие особенно рьяно стали объяснять это все тем же «проклятием».

Врачи М. Савед и Э. Тага решили сами побывать на раскопках, провести тщательное исследование мумии и всех предметов, обнаруженных в гробнице.

Под набальзамированными бинтами мумии они обнаружили зародыши живых микроорганизмов. Эти микроорганизмы, по мнению египетских ученых, и теперь, спустя 15 столетий, могут вызывать инфекционные заболевания, причем такие, которых сегодня нет и в помине.

Так наука объяснила еще один религиозный вымысел.

Ламы, тяжело нагруженные плетеными корзинами, снова забеспокоились и зажевали губами. Животных волновал запах серы, носившийся в воздухе, и глухой рокот низвергающихся каменных лавин.

Бронзоволицый погонщик лам, чистокровный индеец племени аймара, плотнее закутался в пончо и поглубже натянул шапку.

— Сеньор, это вулкан ворчит. Пойдем только до Источника Потерянной Воды и там заночуем, — проговорил он на удивительно чистом испанском языке. — Здесь, у источника, кончается дорога инков, а по бездорожью в тумане опасно двигаться.

— Как хочешь, друг Вербентэ! — Европеец стряхнул капли дождя с широкополого сомбреро и снова надел его на свою белокурую голову. — Удивительно, на какое большое расстояние испарения вулкана отравляют воздух — почти на пятьдесят километров!

— Не удивляйся: когда огонь вырывается из ледяных полей, горы дрожат на пятьдесят часов пути, а дьявольское дыхание достигает Салады и Потози. — Индеец посмотрел на тяжелые тучи, плывущие через горный хребет в долину Хоспи, и, обращаясь к животным, произнес: — Не волнуйтесь, скоро вы получите свежую воду и хороший корм…

Эти слова индеец произнес на местном наречии — кетшуа. Его спутник, помолчав, повторил слова проводника на испанском языке. Тот, довольный, кивнул головой:

— Сеньор Вагкер, я в третий раз сопровождаю вас по Безлюдным Андам, и вы почти постигли наш святой язык. Не забудьте о нем и о Квишиа Вербентэ, когда вернетесь на вашу далекую родину.

— Забыть? Невозможно! Продам собранные кактусы в Лондоне или в Гамбурге и тотчас вышлю твою долю. А о своем приезде я напишу падре в Трено-Тариа, и он сообщит тебе, когда и где меня встречать…

Путешественники молча двигались в тумане, пока, наконец, не достигли высокогорной долины, покрытой нежно-зеленой травой. В каменном ложе, обточенном водой и временем, протекал кристально чистый ручей. Около него стояла каменная хижина, позади которой сразу же начинался крутой спуск, тонувший во мгле.

Вербентэ снял с лам поклажу и пустил их пастись. Затем индеец достал из плетеной корзины пучок листьев, зажег его и бросил внутрь хижины.

— Мой белый брат, подожди! Пусть сначала исчезнут пауки и тысяченожки. В хижине есть все, что нам нужно для костра.

Подождав немного, индеец влез в узкую дверь и подал Вагнеру связку сухого кактуса и кустарника. Вскоре костер весело пылал, и в котелке кипела вода. Чашки, искусно вырезанные из тыквы, Вагнер наполнил матэ — парагвайским чаем. Над костром на железном вертеле медленно жарилось высушенное на солнце мясо.

— За целый день мы не встретили ни одной дикой ламы, ни одного горного барана, — сказал склонившийся к огню Вербентэ. — А нам необходимо свежее мясо. Я лично могу голодать хоть пять дней, лишь бы у меня были листья коки, а вот мой друг не употребляет дара лесных богов.

Вагнер встал и взял легкое охотничье ружье.

— Если я пойду вдоль ручья, то не заблужусь. Может быть, попадется дикая лама… Горных козлов я стрелять не буду — и так почти всех перебили…

Он еще не перешел ручья, когда резкий лай заставил его остановиться. Лай шел откуда-то из тумана, раздраженный, переходящий в скрипучий вой и оборвавшийся глухим ворчанием.

— Волк так высоко в горах? — спросил Вагнер индейца.

Вербентэ покачал головой.

— Это не простой волк — это «волк проклятого инки».

Вагнер вопрошающе посмотрел на индейца, потом — в туман. На выступе скалы, метрах в пятидесяти над ними, появилось большое темно-коричневое животное с узким черепом, напоминающим череп собаки, и маленькими, почти незаметными в густой шерсти ушами. Его лапы, массивные и сильные, твердо стояли на осыпающейся гальке, на животе висели длинные волосы. Вагнер ясно видел желтые оскаленные клыки. От кончика хвоста до кончика носа животного было не меньше двух метров. Око издавало резкое, захлебывающееся тявканье, потом протяжно завыло.

Густой туман снова прикрыл выступ скалы. Вагнер, зачарованный видением, забыл прицелиться и теперь, опомнившись, молил, чтобы туман еще раз рассеялся. Но было поздно: тявканье и вой начали постепенно удаляться, а с выступа посыпалась галька.

— Теперь белый друг может никуда не ходить, — сказал Вербентэ. — Там, где прошел «волк проклятого инки», не найти даже полевой мыши. Видишь, как волнуются ламы? Не тревожьтесь, милые, там, где люди, этот хищник не страшен.

Вагнер вернулся и стоял у костра, облокотившись на ствол ружья. Лай и вой замерли, слышалось только журчание ручейка.