Александр Павлов - У ступеней трона

Он нарочно эту фразу сказал возможно громче, чтоб она долетела до Баскакова. И Баскаков услышал эти слова, нервно обернулся, сделал несколько шагов и спросил у Милошева:

— О чем вы спорите с его сиятельством?

Милошев, взволнованный донельзя, задыхаясь и захлебываясь, объяснил, из-за чего вышел спор.

Будь Василий Григорьевич иначе настроен, не будь он совершенно равнодушен к своей судьбе, он, наверное, стал бы протестовать. Но теперь он только желал одного — как можно скорее закрыть глаза, чтобы не видеть ни блеска солнца, ни голубого неба… И, резко махнув рукой, он воскликнул:

— Ну, стоит ли спорить о таких пустяках?.. Если его сиятельству угодно иметь своими секундантами лакеев — это его дело. Давайте шпагу!.. — и он почти вырвал у растерявшегося преображенца одну из шпаг, которые этот держал в руках.

Милошеву ничего не оставалось более, как покориться, и он протянул другую шпагу Головкину.

Баскаков взмахнул шпагой и быстро пошел на своего противника, нарочно став таким образом, что лучи солнца били ему прямо в глаза и совершенно слепили зрение. Головкин ждал его, вытянув руку, в которой вздрагивал стальной клинок.

Вдруг Александр Иванович взмахнул оружием, и тут произошло нечто совсем неожиданное. Один из гайдуков, стоявший сзади Милошева, выхватил из кармана пистолет и почти в упор выстрелил в офицера. Тот вскрикнул и замертво рухнул на землю. В то же самое время остальные трое графских слуг бросились на ошеломленного этим неожиданным выстрелом Баскакова, повалили его, и, прежде чем он успел опомниться и сообразить, что произошло, они уже скрутили его веревкой по рукам и ногам, так что он не в силах был пошевельнуться.

Головкин подошел к нему, толкнул ногой и проговорил с злобным смехом:

— Что, сударь? Помогла тебе твоя опытность и осторожность? Теперь ты уж не попадешься мне больше на дороге…

— Негодяй! — крикнул Баскаков, который в душе был даже рад этой развязке и теперь с каким-то жгучим нетерпением ожидал, чтобы его грудь пронизала смертельная пуля.

Но он ошибся. Головкин придумал для него другую казнь.

— Ну, ребята, — сказал он своим гайдукам, — пустите-ка этого молодчика поплавать в Неве… Это охладит его пылкие чувства!..

И, злобно расхохотавшись, Александр Иванович зашагал к своей карете, а его гайдуки, схватив связанного Баскакова, подняли, раскачали его и швырнули в воду…

Анна Леопольдовна потянулась, зевнула и открыла глаза. Взгляд ее, еще подернутый дымкой дремоты, упал на лицо Юлианы, стоявшей около ее постели.

— Разве так поздно, Лина? — лениво спросила она.

— Конечно, поздно. Скоро час…

Правительница приподняла голову от подушки, кинула быстрый взгляд на окно, пропускавшее слабые лучи какого-то мутного, сероватого света, и прошептала:

— Неужели час? А на улице так мрачно, словно только что рассвело…

Юлиана рассмеялась, и из ее полуоткрытых губ блеснули два ряда ровных красивых зубов.

— Ну, сегодня, ваше высочество, — заметила она, — вам придется примириться с этим мрачным освещением… Ночью шел снег, а теперь туман затянул все улицы…

Анна Леопольдовна поднялась, села на край кровати и, болтая босыми ногами, захлопала в ладоши.

— Ай, какая прелесть! Ты говоришь, выпал снег… Значит, можно ездить на санях?

— Можно, ваше высочество.

— Вот как славно! — искренне, как ребенок новой игрушке, обрадовалась правительница. — Мне так давно хотелось покататься на санях, подышать свежим воздухом… Пошли, дружок, моих камеристок, пусть меня оденут — мне самой что-то сегодня лень одеваться, — а сама распорядись, чтоб были готовы сани… и как можно скорее. Мы с тобой поедем кататься…

— Как? Сейчас?! — удивилась девушка.

— А почему же не сейчас?.. Кто же нам может помешать?!

Возражать на это было нечего, так как действительно Анна Леопольдовна не только не любила, чтоб ей мешали, но не признавала ничьей воли, кроме своей. В этом отношении она была деспотична и зачастую под влиянием малейшего каприза, не стесняясь, заставляла дожидаться в своем кабинете по целым часам Остермана, Головкина и других министров, являвшихся к ней с докладами.

Но на сегодня оказалось, что ей помешали.

Анна Леопольдовна оделась; сидя за туалетом, выпила чашку шоколада и поджидала Юлиану, которая тоже пошла одеваться. В это время в дверь уборной раздался резкий знакомый стук, каким принц Антон возвещал о своем приходе. Принцесса сделала недовольную гримаску, но даже улыбнулась, когда вошел муж. Возможность удовлетворить свое желание и покататься на санях привела ее в хорошее расположение духа, и даже приход супруга, приход, всегда омрачавший ее лицо, не испортил этого хорошего настроения.

— Здравствуйте, мой друг, — весело встретила она принца и протянула ему красивую, узкую руку, к которой тот, по обыкновению, почтительно прикоснулся губами. — Говорят, за ночь выпал снег и установился санный путь.

Принц кинул недружелюбный взгляд на камеристок, суетившихся около его жены, и, приказав им удалиться, проворчал сквозь зубы:

— Да, снег лежит… Но в общем погода преотвратительная…

Анна весело расхохоталась. Она ужасно не любила, когда ее муж улыбался; ей, напротив, нравилось видеть его недовольным, угнетенным и обеспокоенным. И мрачный вид, с каким он переступил порог, с каким только что произнес фразу, развеселил ее.

— Вы, должно быть, плохо спали, мой друг! — воскликнула она. — У вас такое лицо, как у преступника, приговоренного к смерти.

Этот веселый смех, эта насмешка окончательно разозлили принца Брауншвейгского. Щеки его покрылись багровыми пятнами, а глаза метнули молнию.

— Ну, ваше высочество, — сказал он, особенно как-то подчеркивая слова, — навряд вы будете спать спокойнее, чем спал сегодня я, когда будете знать то же, что и я.

В его тоне зазвучали какие-то странные нотки, и это обеспокоило правительницу. Но затем она вспомнила, как труслив ее муж, как его постоянно преследует кошмар заговоров и интриг, и презрительно бросила:

— Опять вечные страхи!..

Принц Антон, усевшийся было невдалеке от туалетного стола, вскочил, топнул ногой и забегал из угла в угол, что всегда делал в моменты волнения.

— Сядьте, — остановила его недовольным тоном Анна, — у меня от вашего беганья начинает кружиться голова…

— Ах, я бы предпочел, чтоб у меня кружилась голова, — воскликнул он, — чем каждую минуту ждать, что ее снимут!

Веселое настроение правительницы сразу исчезло. Страх, сквозивший в словах мужа, точно заразил ее. Она нахмурилась, нервно поежилась от пробежавшего по телу озноба и спросила:

— Опять что-нибудь случилось?

— Да! — и, говоря это, принц вынул из своего кармана мелко исписанный листок бумаги и, положив его на туалетный стол, многозначительно произнес: — Читайте!

— Опять манифест? — подняв на принца с улыбкой глаза, спросила правительница.

Анна Леопольдовна взяла листок, оказавшийся письмом агента русского двора, находившегося в Бреславле, и стала рассеянно пробегать строки. Сначала на ее губах блуждала улыбка, но, по мере того как она читала дальше, лицо ее все больше темнело, брови сдвигались, а губы начали нервно подергиваться.

Она еще не хотела верить тому, что говорилось в письме, но сомнение уже закралось в ее душу. Она еще не испытывала того панического страха, который овладел ее мужем, но и ее охватила странная робость, боязнь грядущего бедствия.

«Ваше высочество знаете мою преданность, знаете, что я не из тех, что лгут ради случая, — прочла Анна, — и потому вы всецело можете верить моим словам. Вам, вашей супруге и вашему сыну грозит ужасная опасность. Принцесса Елизавета, оскорбленная тем, что покойная императрица поступила в обход ее прав на престол, как то следовало по завещанию императрицы Екатерины, желает добиться восстановления своих прав. Ее советники, которым непременно хочется стать у ступеней трона, подбивают ее на переворот. И, как кажется, они достигли своего намерения; цесаревна решилась вступить на престол. По крайней мере, ее лейб-медик Герман Лесток вошел для этого в сношения с французским послом маркизом Шетарди, и тот, способствуя сему делу, в надежде сторицею вознаградить свои расходы в будущем, ссужает принцессу деньгами, которых передал Лестоку около 200 000 ливров. Большинство гвардии привлечено на сторону цесаревны, и все ждут от нее решительного слова. Поэтому, ваше высочество, примите как можно поспешно меры для пресечения этого злого умысла. Цесаревна еще медлит, не дайте ей решиться. Иначе все будет поздно, все будет потеряно…»

Анна дочитала письмо, уронила его на колени и задумалась, уставившись затуманившимися глазами на свое отражение в зеркале.