Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

Те из вас, кто даст себе труд посетить Музей естественной истории – обширную коллекцию, собранную Людьми для того чтобы показать, какое ничтожное место занимают они в мире, – увидят автора этой исповеди выставленным на всеобщее обозрение в одной из зал первого этажа. Полгода назад его обнаружили в гаврском портовом бассейне и без труда пленили, предварительно умертвив, что было весьма предусмотрительно. Ученые, призванные для того, чтобы установить личность погибшего, к своему великому изумлению обнаружили на его теле рукопись арабской вязью, которую тотчас отправили одному из парижских востоковедов, однако он заявил, что перевести ее не способен по той уважительной причине, что состоит профессором арабского языка в Коллеж де Франс. Покуда Академия наук готовила диссертацию о загадочном сочинении, старый Аист, изгнанный из Сен-Жан-д’Акра недавним пожаром, предоставил нам его точный перевод, каковой мы и спешим подвергнуть вашему просвещенному суду.

Единственной выдающейся чертой этого Человека был его живот

Мне бы никогда не взбрело на ум сочинять записки, если бы судьба не забросила меня в неведомые края; но поскольку я навеки разлучен с родиной, пускай те, кто обнаружит мой хладный труп, узнают, каковы были мои радости и невзгоды.

Родителей своих я никогда не знал; многие другие существа находятся в таком же положении, но, в отличие от меня, не смеют в том признаться. Впрочем, благородство моих привычек заставляет меня думать, что я веду свой род от тех славных Ящеров, которым поклонялись жрецы Крокодилополя[202]. Пристрастие к вкусной еде и к праздности с достаточной ясностью обличает мое аристократическое происхождение.

Однажды прекрасным летним утром (история моя начинается точь-в-точь как современный роман) я пробил скорлупу родного яйца и впервые в жизни узрел солнечный свет. Слева от меня располагалась пустыня, усеянная сфинксами и пирамидами, справа – Нил и цветущий остров Рода[203], испещренный аллеями смоковниц и апельсиновых деревьев. Это прекрасное зрелище распалило мою фантазию. Я бросился в реку и сделал первый шаг на гастрономическом поприще, сожрав проплывавшую мимо свежайшую Рыбку. На песке оставались еще четыре десятка яиц, подобных тому, из которого только что явился на свет я сам, но я нимало не озаботился судьбой моих братьев. Пошли они на завтрак Выдрам и Мангустам или вылупились без происшествий – мне до этого дела нет. Разве для честного Крокодила семейные узы – не постылые цепи, от которых следует поскорее избавиться?

Десять лет я прожил, худо ли, хорошо ли утоляя голод Птицами-рыболовами и бродячими Собаками. Достигнув сознательного возраста, то есть такого, когда большинство живых существ перестают сознавать, что говорят, я посвятил свой досуг философическим размышлениям, плодом которых стал нижеследующий монолог: «Природа, – сказал я себе, – наделила меня своими лучшими дарами. Эта щедрая родительница не пожалела для меня ни прелестного лица, ни стройной фигуры, ни вместительного желудка! позаботимся же о том, чтобы с пользой употребить эти сокровища. Я создан для горизонтального времяпрепровождения – предадимся же неге; у меня четыре ряда острых зубов – станем же есть других и постараемся не быть съеденным ими. Двинемся по пути наслаждений, усвоим себе мораль жуиров, у которых никакой морали не водилось сроду. Станем избегать брачных уз; к чему делить с подругой ту добычу, которую можно употребить в пищу всю целиком; к чему осуждать себя на многочисленные жертвы ради того, чтобы воспитать ораву неблагодарных юнцов?

Таков был избранный мною план, и ни одна Крокодилица, рожденная в водах великой реки, не сумела своими чарами заставить меня отречься от обета безбрачия. Лишь однажды ощутил я в своей душе сильную страсть к одной юной особе пятидесяти двух лет от роду! О Аллах! как она была хороша! Ее головка была такой плоской, словно только что вышла из тисков, ее широкая и глубокая пасть любезно манила к себе, точно вход в пирамиду Хеопса. Маленькие зеленые глазки были укрыты веками, желтыми, как воды Нила, вышедшего из берегов. Кожу ее, жесткую, бугорчатую, усеивали зеленоватые крапинки. Однако я устоял перед всеми этими прелестями и разорвал связь, которая грозила стать вечной.

В течение многих лет я довольствовался мясом обитателей реки и сухопутных четвероногих. Я не смел последовать примеру старых Крокодилов и объявить войну Людям; но однажды один шериф прошел совсем близко от того места, где я возлежал, и не успели слуги и глазом моргнуть, как я утащил его на дно. Он оказался нежным и сочным, как всякий чиновник, которому хорошо платят за то, чтобы он ничего не делал. В тех краях, где я обитаю ныне, немало могущественных вельмож, которыми я бы охотно поужинал.

С той поры я оставил Животных ради Людей: сии последние куда лучше… на вкус, не говоря уже о том, что они наши природные враги. Я не замедлил приобрести среди собратьев лестную репутацию храбреца и сибарита. Я царил на всех их празднествах, председательствовал на всех их пирах; берега Нила нередко становились свидетелями наших гастрономических собраний и оглашались звуками наших песен:

В начале луны Баби-эль Алуэля, в год по хиждре 1213-й[204], иначе говоря 3 термидора VII года, иначе говоря 21 июля 1798 года, я дремал на ложе из тростника, как вдруг раздался непривычный грохот. Облака пыли вздымались над деревней Эмбабех, и две армии шли одна на другую: с одной стороны были арабы, мамелюки в золоченых доспехах, кяхьясы[205], беи верхом на великолепных жеребцах, эскадроны, сверкавшие на солнце; с другой – иностранные солдаты в черных фетровых шляпах с красным плюмажем, в синих мундирах и белых запачканных панталонах. Беем франкской армии были бледный тощий Человечек небольшого роста, и я пожалел Людей, согласных повиноваться хилому существу, которого Крокодилу хватило бы на один зубок.

Маленький Человечек произнес несколько слов и указал пальцем на вершину Пирамид[206]. Солдаты подняли глаза, не увидели ничего интересного, но, кажется, пришли в большое воодушевление. Они двинулись на противника в таком образцовом порядке, как будто были скованы одной цепью, и в мгновение ока арабы и мамелюки, беи и кяхьясы кинулись бежать в сторону Бельбеиса[207] или бросились в воду Нила. У нас в тот день был пир горой.

Сначала мы желали успеха нашим поставщикам франкам, но вскоре их присутствие сделалось нам в тягость. Эти суматошные пришельцы с Запада покрыли землю войсками, а Нил – лодками и кораблями. Их инженеры, получившие приказ проложить по нашей земле каналы, принялись плавать взад-вперед, измерять глубину и ширину реки и вскоре выжили Крокодилов из родных вод. Я покинул прежнюю свою резиденцию и перебрался в Саид, подле развалин Фив и Луксора. Там я долго наслаждался счастьем: прогуливался по-хозяйски во дворцах Сезостриса[208], изучал иероглифы, в которых – точно так же как и европейские ученые – не понимал ровно ничего[209], спал, ел, развлекался с друзьями (употребляю это слово за неимением более точных). Пришельцев с Запада я вновь увидел лишь по прошествии долгих лет; они явились в Луксор, выбрали из пяти сотен гигантских колонн одну, довольно уродливую, и с помощью кабестанов, веревок и машин притащили ее на борт корабля, бросившего якорь в Ниле. Говорят, что эта колонна, бывшая некогда лишь одним из многочисленных украшений египетского храма, сегодня украшает прекраснейшую площадь в Европе, а вокруг располагаются фонтаны, в которых воды не достало бы даже на то, чтобы искупать юного Каймана[210]. Все востоковеды тщетно пытались расшифровать надпись, сделанную на этом памятнике. Хотя я не слишком сведущ в Шампольоновой науке, осмелюсь предположить, что там выбито не что иное, как ряд афоризмов для сведения Крокодилов, а судя по поведению нынешних властей, могу предположить, что они хотя бы отчасти проникли в эту тайну.

Среди прочих максим там можно прочесть следующее:

Нашим любителям не слишком драгоценных камней пришла в голову роковая идея устроить охоту на Крокодила; один бросился за мной в погоню и швырнул в меня киркой, которая своим острым концом вонзилась мне в правый глаз. От боли я лишился чувств, а когда пришел в себя, оказалось, увы, что я связан, пленен и нахожусь в руках Людей! Меня перевезли в большой город Эль-Каирех, который неверные называют Каиром, и на время поселили в доме иностранного консула. В доме этом стоял немыслимый грохот, который заглушил бы даже шум битвы у Пирамид; здесь тоже шли баталии, только словесные. Люди здесь бранились с утра до вечера, но, поскольку понять друг друга все равно не могли, я сделал из этого вывод, что предметом их бесед был Восточный вопрос![212] И не нашлось ни одного Крокодила, который мог бы примирить спорящих, проглотив их всех без исключения!