Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных
Однажды утром я, бедная дщерь природы, соблазнилась сливками в чашке, неплотно прикрытой muffing[224]; одним ударом лапки я сбросила muffing и вылакала сливки, а затем, вне себя от радости, а может быть, также и вследствие слабости моего юного организма, удовлетворила прямо на клеенке самую настоятельную потребность, какую испытывают юные Кошки. Заметив плоды того, что она назвала моею невоздержанностью и невоспитанностью, старая дева схватила меня и высекла березовыми прутьями, приговаривая, что сделает из меня леди или навсегда со мной расстанется.
– Какой стыд! – сказала она. – Запомните, мисс Красотка, что английские Кошки окутывают глубочайшей тайной все естественные потребности, могущие оскорбить английскую мораль, и навсегда исключают из своего обихода все, что называется improper[225], применяя, как говорит преподобный доктор Симпсон, ко всякой твари законы, которые Господь положил всему творению. Разве Земля когда-нибудь ведет себя непристойно? А вы-то разве не принадлежите к секте святых (произносите свяутых)[226], которые по воскресеньям ходят очень медленно, чтобы все понимали, что они прогуливаются?[227] Вы обязаны претерпеть любые муки, лишь бы не обнаружить ваших желаний: именно в этом и заключается подвиг свяутости. Прекраснейшее из умений Кошки – удалиться с врожденным изяществом и покончить со своими мелкими делишками в самом укромном месте. Благодаря этому вы всегда будете выступать во всей своей красе. Обманутые видимостью, окружающие сочтут вас настоящим ангелом. Отныне, если почувствуете подобную нужду, гляньте в окошко, сделайте вид, что хотите прогуляться, и ступайте под кустик или на крышу. Если Англию прославила вода, дочь моя, то лишь потому, что англичане умеют ею пользоваться – в отличие от французов, у которых она падает как попало; из-за этого равнодушия к воде они никогда не заведут у себя флот.
Мой кошачий здравый смысл подсказывал мне, что в этой доктрине много лицемерия; я была еще так молода!
«Что же случится, когда я попаду на крышу?» – подумала я, не сводя глаз со старой девы.
– Как только ты окажешься в одиночестве и будешь знать наверняка, что никто тебя не видит, – вот тогда, Красотка, ты можешь забыть об условностях с тем бόльшим удовольствием, чем более скромно ты будешь держаться на публике. В этом и состоит совершенство английской морали, которая занимается исключительно видимостью, ибо на нашей грешной земле все, увы, есть не что иное, как видимость и обман.
Признаюсь, что мой звериный здравый смысл протестовал против этих уловок; но после того, как меня несколько раз высекли, я в конце концов поняла, что добродетель всякой английской Кошки заключается в опрятном внешнем виде. С этой минуты я стала прятать все свои любимые лакомства под кроватью. Никто никогда не видел, как я пью, ем и справляю нужду. Я прослыла жемчужиной Кошачьего рода.
Тут-то мне и выпал случай убедиться в глупости Людей, именующих себя учеными. Среди докторов и прочих умников, принадлежавших к числу завсегдатаев моей хозяйки, был некий болван Симпсон, сын богатого помещика, который ожидал доходной должности при храме, а для того чтобы ее заслужить, давал религиозные толкования всем действиям Животных. Увидев однажды, как я cначала облизываю края чашки с молоком и лишь потом постепенно дохожу до центра, он похвалил старую деву за мое превосходное воспитание.
– Смотрите, – сказал он, – как в обществе святых все стремятся к совершенству: у Красотки есть чувство вечности, ведь, лакая молоко, она описывает круг, а он как раз и служит эмблемой вечности.
Как честная Кошка, должна признаться, что мой способ лакать молоко объяснялся исключительно присущей всем Кошкам боязнью намочить шерстку; но ученые никогда не смогут верно судить о наших действиях: ведь им важнее показать свой ум, чем попытаться понять наш.
Когда Дамы и Господа брали меня на руки, чтобы погладить по белоснежной спинке, от которой летели искры, старая дева говорила с гордостью: «Вы можете совершенно спокойно посадить ее к себе на колени: она прекрасно воспитана и ни за что не испортит вам платье!» Все называли меня ангелом, щедро угощали самыми изысканными лакомствами, но, скажу честно, мне было ужасно скучно. Я очень скоро поняла, как могла соседская молодая Кошка сбежать с Котофеем. Слово «Котофей» рождало в моей душе томление, которое ничто не могло успокоить, даже похвалы, которыми меня осыпали или, скорее, которыми моя хозяйка осыпала сама себя: «Красотка – существо высокоморальное, настоящий ангелочек. Она очень хороша собой, но делает вид, что об этом не знает. Она никогда ни на кого не смотрит, как и предписывает безупречное аристократическое образование; правда, она очень охотно позволяет смотреть на себя, но сохраняет при этом ту полную бесчувственность, которой мы требуем от наших юных барышень и которой никак не можем добиться. Она приходит, только если ее зовут, она никогда не позволит себе бесцеремонно прыгнуть к вам на колени, никто не видит, как она ест; без сомнения, она привела бы в восторг этого ужасного лорда Байрона[228]. Как настоящая добрая англичанка, она любит чай, чинно внимает толкованиям Библии и никому не желает зла, что не мешает ей спокойно слушать, как злословят другие. Держится она просто и без всякого жеманства; она равнодушна к драгоценностям; подарите ей колечко, она не станет его хранить; наконец, она не берет примера с вульгарных охотниц, она любит home и ведет себя так спокойно, что порой ее можно принять за механическую Кошку, изготовленную в Бирмингеме или Манчестере, а лучшее воспитание трудно вообразить».
При виде этого инструмента, которым доктор поигрывал с самым довольным видом, Их Светлости покраснели
Люди и старые девы называют воспитанием привычку скрывать самые естественные потребности, а когда им удается полностью извратить нашу природу, они говорят, что мы хорошо воспитаны. Однажды вечером моя хозяйка попросила одну из юных мисс спеть. Лишь только эта барышня села к роялю и запела, я тотчас узнала одну из тех ирландских мелодий[229], которые слышала в детстве, и поняла, что я тоже музыкантша. Посему я присоединила свой голос к голосу певицы; и что же? барышне достались комплименты, а мне шлепки. Эта величайшая несправедливость меня возмутила, и я бросилась на чердак. О священная любовь к родине! о восхитительная ночь! Я узнала, что такое крыша! Я услышала, как Коты воспевают Кошек, и эти пленительные элегии вселили в мою душу презрение к лицемерным урокам моей хозяйки. Иные из Кошек заметили меня и, кажется, остались недовольны моим присутствием, но тут величавый Кот с взъерошенной шерстью и великолепными усами взглянул на меня и сказал своей подруге: «Она еще ребенок!» Услышав этот презрительный отзыв, я принялась скакать и прыгать c истинно кошачьим проворством, я опускалась на четыре лапы с той мягкостью и гибкостью, на какую неспособно никакое другое Животное, – все ради того, чтобы доказать, что я уже не ребенок! Тщетно: никто не обратил внимания на эти кошачьи нежности. «Когда же станут воспевать меня!» – думала я. Вид этих гордых Котофеев, их песни, с которыми голос Человека никогда не сможет сравниться, взволновали меня до глубины души; под их влиянием я сочиняла песенки, которые распевала на лестнице. Но тут произошло важнейшее событие, которое внезапно прервало течение моей безмятежной жизни. Племянница моей хозяйки, богатая наследница, увезла меня в Лондон; она полюбила меня без памяти, целовала, гладила, и ее ласки так мне понравились, что я, вопреки кошачьим принципам, к ней привязалась. Мы были неразлучны, и я имела случай наблюдать лондонский большой свет в течение зимнего сезона. Там-то я смогла изучить развращенность английских нравов, затронувшую даже Животных, и узнать, что такое cant[230], ненавистный лорду Байрону и причинивший мне столько же страданий, сколько и ему, хотя я, в отличие от него, не сумела опубликовать плоды моих досугов.
Молчание мое придало ему храбрости, и он вскричал: «Киска моя!»
Арабелла[231], моя хозяйка, была молодая особа, каких много в Англии: она никак не могла решить, какой муж ей нужен. Абсолютная свобода, предоставляемая девицам в выборе Мужчины, лишает их рассудка, тем более что они помнят о строгости английских нравов, не допускающих никаких вольностей после свадьбы. Я и думать не могла, что лондонские Кошки переняли эти строгие правила, что мне однажды предстоит стать жертвой английских законов и предстать перед судом жестоких и страшных Doctors commons[232]. Арабелла очень приветливо встречала всех Мужчин, которых с нею знакомили, и каждый мог льстить себя надеждой, что именно он женится на этой красивой девице; однако когда дело подходило к концу, она отыскивала предлоги для разрыва, что, должна признаться, казалось мне не слишком приличным. «Выйти за Мужчину с кривыми ногами! ни за что на свете! – говорила она об одном. – А у того коротышки нос курносый». Что до меня, я вообще не интересовалась Мужчинами и не могла понять, как можно основывать свой выбор на особенностях сугубо физических.