Коллектив авторов - Вслед за путеводною звездой (сборник)

Разлетаются брови твоих мостов,
О, Москва! Ты пусти меня на постой:
Подари мне дом, тихий двор и сад,
Где качели тихо во сне скрипят.

Я люблю воробьев на холмах твоих,
Где скамейки не хватит нам на двоих:
Пусть садятся рядом, с руки клюют
Протяжённость кратких, как жизнь, минут…

А глаза твои цвета глубинных вод
Отражают храмов небесный свод –
Много башен смотрятся в зеркала,
Прихорашиваются… Стоишь, светла!

Мы сойдёмся на Сходненской и пойдём
В полукружиях арок искать мой дом.
В перекрёстках мечущихся дорог
Собирать эту россыпь алмазных строк.

В перекрестье Иисусом горит алмаз –
Не для праздных и любопытных глаз…
Ты, кольцом Садовым раскрыв уста:
«Досчитай до ста, досчитай до ста!»

А твоим Отрадным отравлен всяк:
Будь – заклятый друг иль сердечный враг.
Досчитала честно, отскверив «сто».
Ухожу, ладоней раскрыв цветок…

В говорливой, бурлящей толпе (как шторм!)
Я услышу из рупора: «Только что
Потерялась дочь…» И Москва замрёт
В ожиданье у главных своих ворот.

Путь отмеряй коломенскою верстой.
Мне семь вёрст – не крюк. Ты дождись, постой!

Бродильницы в тебе укроются,
Скиталицы найдут приют,
О, церковь странная в Дубровицах!
Порожек лествичный столь крут,

Что голова моя закружится
(Сама – дремучее дубрав),
Качая каменное кружево,
Околдовавшее Петра.

По блюдцу яблоко покатится,
Показывая красный бок.
Кровь разольётся вдруг по скатерти…
А, может, виноградный сок?

Лозу по осени-то спелую
Ещё попробуй отыскать!
Знать, храмовою «изабеллою»
Нас угощает Божья Мать.

А ветви пальмы, словно палицы –
Святые – вооружены!
В окошки церкви сосны пялятся,
И солнце жаждет тишины,

В резном укрывшись белокаменье,
Пуская «зайчиков» с икон:
Колоколами, каблуками ли –
Ненарушаемый закон.

Блудницы тянутся, убийцы ли
Под золочёный, в солнце, крест –
Из дальних – белой голубицею –
Мест – облюбованный насест.

Она слетела, что пословица,
Знаменье мудрости явив:
Прикосновение к Дубровицам
Нечеловеческой любви.

Ненавижу подольские пробки,
Агафонниковские вечера…
Здесь когда-то жил Вильям Похлёбкин.
Ощущение, что вчера!

В этом городе нет мне работы.
Есть бездомный, извечный ад.
– Где же памятник Вильяму?
– Что ты,
Здесь Похлёбкины не стоят!

Села в кресло Екатерина
И куда-то побрёл Толстой:
У бюджета расход старинный.
И расчёт его – непростой…

А когда мне вручали Дюка,
Написали: «Москва»… Ну, вот,
Понимаешь, какая штука –
Здесь Аксёнова не живёт!..

А почётные жители города
Улыбаются со стены,
Да у мэра такая морда,
Что маячит из-за спины!

«Не получишь при жизни крова!» –
Заявил мне в лицо, смеясь…
Я, как памятник Льва Толстого,
Вдруг в Хамовники собралась.

Впрочем, жили в Подольске поэты…
Настоящие. Не фигня.
Но имён их у скверов нету…
Начинайте уже с меня!

Он помнил, ощущая каждым нервом,
Как было это всё в пятьдесят первом:

Печёнкой чуял, что его «пасут»,
Уже почти неделю был на взводе –
Гулять ему недолго на свободе.
Да здравствует наш справедливый суд!

С ним были, вспоминается теперь,
Ваншенкин Костя, Винокуров Женька…
Они тогда набрались хорошенько…
А ночью громкий стук раздался в дверь.

Иным хватило раза одного,
А для него же ходка стала третьей.
Неясно, что теперь в Москве он встретит,
Друзей куда-то делось большинство…

Увы, он больше не увидит мать
В уютной комнатёнке на Арбате –
Ушла туда, откуда нет возврата,
Когда ему впаяли двадцать пять.

Он в зоне был с бедой наедине.
Амнистия. В карманах ветер свищет.
В Москве осталось только пепелище,
Но всё же телеграмму дал жене.

Она ему давно уж не жена,
Но слух прошёл. Одни другим сказали,
И вот на именном его вокзале
Толпа известьем разбережена.

Пришли друзья и не совсем друзья,
И молодёжь зелёная, и мэтры.
Поскольку перемен подули ветры,
То пропустить событие нельзя.

И кто-то руки потирал: «Ага!»
Пусть возвращается! Он всем теперь до фени.
Он не воскреснет, чай не птица Феникс!
Приятно унижение врага!

А кто переживал наверняка –
Встречать-то будут всё же по одёжке…
А с гардеробом дело безнадёжно
Сегодня у вчерашнего ЗэКа!

Подходит поезд Воркута – Москва.
За стёклами мелькающие лица…
Из Приполярья вырвались в столицу,
Архипелага бросив острова.

Ну вот и он. При шляпе и в пальто.
Костюмчик даже чересчур нарядный.
Для воркутинца вид незаурядный –
Такого ожидать не мог никто.

Глядите на него во все глаза!
Поэт отнюдь не вызывает жалость.
А кое-кем уже воображалась
На нём и телогрейка, и кирза!

Нет! Что-то не читаются следы
Судьбы его зловещих траекторий,
Как будто прошвырнулся в санаторий,
Как будто бы и не было беды!

А он уже ступает на перрон
С немного даже нарочитой ленью.
Не появленье, а скорей – явленье!
Глаза, глаза, глаза со всех сторон!

Он всех живее – вопреки и несмотря…
Глядите же, глядите и дивитесь,
Что жив-здоров последний третий витязь,
Три раза переживший лагеря,
Судьбой три раза брошенный на дно!
И пусть душа осталась в рваных ранах,
Сегодня здесь он равный среди равных!

Предугадать пока что не дано,
Что скоро властью будет он обласкан,
Что станет он в президиумы вхож;,
Что ордена ещё украсят лацкан,
И ляжет на погосте… для вельмож;.

Пока же отмечали все вокруг,
Что гладко выбрит он и наодеколонен.

В купе за кадром оставался друг,
Друг настоящий – Михаил Луконин,

Чтоб зритель ненароком не допёр,
Что у спектакля «Возвращенье в лоно»
Имелся постановщик-режиссёр,
Не пожелавший выйти на поклоны…

У Фетов скромная усадьба,
Уют простецкий, без затей
И без изысков, что подать бы
Для двух известнейших гостей…
Уж чай с вареньем будет скоро…
Тем для бесед привычный круг…
И, право ж, из какого вздора
Конфликт сей разгорелся вдруг!
И голова, ну прямо кру́гом,
Что из-за ссоры той пустой
Теперь хотят УБИТЬ друг друга
Тургенев и граф… Лев Толстой!
Но нет дуэльных пистолетов…
Их нет и не было у Фетов!
Толстой промолвил, грудь напружа,
– К чему волынка-канитель?
У нас охотничьи есть ружья!
Дуэль! Немедленно дуэль!
Гуляют желваки по скулам,
Звучат обидные слова…
А Фет, нахохлившись сутуло,
Подумал: – Как же-с! Чёрта с два!
Пускай поищут пистолеты
И успокоятся слегка
Два преотменнейших стрелка!
Весьма непросто будет это!
А вслух сказал он: – В самом деле,
Простите, милые друзья,
Без пистолетов нет дуэли!
Без них, пардон, никак нельзя!
Записки разошлём соседям
На все четыре стороны́, –
За пистолетами к ним едем!
И… секунданты нам нужны!
Пусть были аргументы лживы,
Зато, остались оба живы!
И не случилось той дуэли,
Чего и добивался Фет,
Хотя мириться не хотели
Они семнадцать долгих лет!
«Войну и мир», «Отцы и дети»
Читая, вспомните о Фете!
Мы воспарим-не воспарим,
Не знаю… Ведь порою сдуру
Он напечатать мог халтуру,
За что друзьями был корим,
Но ЭТОТ вклад в литературу
И не одну литературу,
А в мировую всю культуру (!)
И для врагов неоспорим!
Блажен незло́бивый поэт,
Что звался – Афанасий Фет!

Этот город прославлен поэтом великим,
Пятигорск величавый, красивый, родной.
Лермонтов в нем творил душою владыки,
В дом-музее царит образ… будто живой.

Был здесь Пушкин, Толстой в неизбитое время,
В веке том, где нам жить, увы, не привелось.
Очень жаль, что не свиделась с ними со всеми,
Очень жаль, не родилась во времена их эпох.

Пятигорск славится лечебным нарзаном,
С ближних стран, городов, съезжаются к нам:
Отдохнуть, погулять на Провал, да в беседку,
И встретить рассвет с видом на храм.

Наступит октябрь, а с ним день рождения,
Ведь Лермонтову двести лет в этот год.
Мы чтим память поэта, его же творения,
Жаль, жизнь так закончилась рано его.

В Лермонтовском сквере в тайне, в секрете,
Прогремит офицерский бал, вечернего дня:
Дамы в платьях, а их кавалеры в жилете,
В долгом вальсе кружат, сердце сердцу даря.

Пятигорск, Пятигорск! Вот такой он у нас:
Помнит множество добрых, волнующих фраз,
Помнит лица, фигуры, великих людей,
Помнит искренний свет машукских аллей.