Коллектив авторов - Вслед за путеводною звездой (сборник)
А Павлик остановился, протянул руку.
– Ты куда это, Долгов, с цветами? Уж не на свидание ли? – спрашивает с обычной усмешечкой.
– Так и ты чего-то с букетом, – отвечал Вадим Сергеевич, оторопело на него глядя.
– Я-то на похороны… к Анисимову.
– Ка…какому Анисимову?
– Виктор Тихонович, доцент наш из института, должен ты его помнить. Да точно, ты его ещё к своей Нинке как-то приревновал в компании. Однофамилец мой…
Тут Павел смолкает и внимательно, цепко так смотрит на цветы в руках Вадима Сергеевича. Лицо его хмурится, глаза краснеют, усы начинают подрагивать.
– Господи, да ты не ко мне ли с букетом?!
– К тебе, точно, – говорит Вадим Сергеевич. – Только не обижайся, без шуток. Вчера позвонили мне, не знаю кто, не представился, говорит «умер Анисимов».
– И ты на меня подумал?
– А на кого же ещё? Кому пришло в голову о Викторе Тихоновиче сообщать, нужен он мне!
– Здорово! – захохотал вдруг Павел, так, что слёзы посыпались. – Попрощаться, значит, пришёл, с цветами, честь по чести! Уважил, не загордился. А то я, признаться, на тебя не рассчитывал.
– Да почему же! – озлился Вадим Сергеевич. – Я-то готов… когда потребуется… А вот ты как, не знаю, не уверен.
– Приду, приду, вот увидишь, – смеялся Павел. – На любезность любезностью. Спасибо за внимание. Растрогал до глубины. Цветы-то какие красивые выбрал! Или Нинка покупала? Привет передай ей от меня. Так и скажи – от покойника. Очень, мол, был доволен.
– Хватит тебе ерунду толочь, – оборвал его Вадим Сергеевич, бросая букет в урну. – Не пригодился, так радоваться надо.
Покрутив головой, Вадим Сергеевич нашёл глазами вывеску кафе.
– Как там у вас, сносно? Посидеть то есть, выпить за встречу.
– Говори уж, за помин.
– Да, шёл на похороны, попал на именины. Чем не повод?
Павел озабоченно потоптался, посмотрел на вывеску, снова на Вадима Сергеевича, на гвоздики…
– Нет, дружище, мне всё же к Виктору Тихоновичу, ждут там. А с живыми ещё увидимся, так ведь?
– Заметив показавшийся автобус, Павел нацелился бежать к остановке, но вдруг крутнулся обратно к Вадиму Сергеевичу. Лицо его ещё больше побледнело и скривилось как от зубной боли.
– А скажи, Вадик, обрадовался ты вчера, как услышал? По совести? Моя, мол, взяла, Павлика нет, а я ещё поживу. Была такая мыслишка? Вишь, навострился с букетиком, удостовериться, закопать. Да не пришлось.
Автобус уже тормозил – и Павел бросился к остановке. На ходу обернулся, крикнул:
– Ещё посмотрим, кто кого закопает!
Вадим Сергеевич, поражённый, ещё долго стоял столбом, плохо соображая, что делать дальше. Потом, присутулясь, побрёл в сторону кафе. У входа ещё приостановился, покрутил головой, но потом всё же зашёл.
Сел у окна, попросил чая и водки.
– Что ж, вечная память! – сказал, подняв стакан.
И сам не поняв, в чью память, одним махом выпил.
Александр Чистяков
99 Москва
Борис Вахнюк и «часовые памяти»
Мне говорят: «Какой резон
В твоих палатках на снегу?»
Мне говорят: «Не тот сезон», –
А я иначе не могу…
Каждый раз, выходя на Кузнецком мосту, я напеваю это песню. Про себя. Ибо после юбилея Бори Вахнюка в 2003 в ТТДРИ публично я гитару в руки не беру.
Центральный дом работников искусств видал в своих стенах немало знаменитых и просто талантливых. Здесь начинался в середине нулевых Всероссийский фестиваль молодых поэтов «Мцыри», поднимаясь от полуподвального Каминного зала с каждым годом выше на этаж – к Овальному, Малому и Большому на пятом.
Отсюда в 2005 году отправился в последний путь великий бард и открыватель талантов Борис Савельевич Вахнюк. Однокурсник Визбора, один из основателей Грушинского фестиваля и автор первых песен Аллы Пугачевой. Да-да, во всех её официальных биографиях написано, что начинала она с песен бардов. Наберите в сети «Пугачева – Вахнюк», вывалится немало треков. Савелич и в нулевых подарил ей несколько песен, и даже Филипп что-то пел.
А тогда, в прошлом веке, в эпоху великих строек, Борис Вахнюк работал в культовом комсомольском журнале «Кругозор» – единственном журнале с мягкими пластинками. Ну, кроме «Колобка» – детского приложения к «Кругозору». Кстати, именно на пластиночке «Кругозора» впервые в Советском союзе вышли записи «Битлз». Вот и девятнадцатилетнюю Аллу комсомольцы впервые услышали благодаря «Кругозору».
Уже популярный в те годы бард Боря Вахнюк жить не мог без путешествий, мотался с журналистскими заданиями на БАМ и в нефтяные посёлки Сибири. Вот туда с агитбригадами «Кругозора» и ездила на первые свои концерты будущая примадонна.
Надо сказать, что друга она не забыла и году, кажется в 99-м, узнав, что Савелич на старости лет обзавелся помимо внучки-вахнючки еще двумя дочками и сыном, пришла к Лужкову, топнула ножкой и пробила многодетному «молодому» отцу пятикомнатную квартиру в Новокосино.
А в начале «нулевых» уже я возил Савелича по стране с писательской акцией «Книги – детским домам России». Тула, Смоленск, Калуга и даже далекий нефтяной пупок России – западносибирский Когалым…
В 2003-м Вахнюк пригласил меня и Мишу Зубова, как самых юных друзей, выступить на его юбилее в Большом зале ЦДРИ. Я долго готовился, отрепетировал программу в две песни и два стиха ровно на семь минут. За кулисами нервничал, думал, что как молодого меня запустят вначале – на разогрев. Но вот уже и Юрий Лорес спел, и Фетисов – легендарный министр спорта речугу толкнул, и даже Олег Иванов спел свою «Олесю», раскрыв тайну, что много лет назад посвятил эту песню старшей дочке Бориса Вахнюка, и Олеся-вахнючка подарила ему роскошный букет. Вот уж когда я совсем решил, что про меня забыли, и успокоил нервишки закулисным фуршетом, Савелич вдруг объявил меня. Сидевший уже битый час на сцене юбиляр вдруг поднялся мне на встречу, обнял и прошептал на ушко: «Саш, подержи их минут пятнадцать, пойду я рюмаху махну».
Провала в моих импровизациях никто вроде бы и не заметил. Хлопали не хуже, чем другим… А я дрожал, потел и путался пальцами в струнах…
Потом, через пару дней, когда я попенял Вахнюку на такую подставу, он мне ответил:
– Бард из тебя никакой. Ты же поэт. Вот и читай стихи без бабалайки. С тех пор я выхожу на сцену без гитары…
А когда Боря погиб в июне 2005-го, Алла Пугачева отменила авиарейс на гастроли в Израиль, чтобы проводить его в последний путь.
Прощание с Борисом Вахнюком проходило 6 июня в Овальном зале ТТДРИ. А вечером, там же, только в Каминном зале, назначен был первый форум гражданской поэзии «Часовые памяти», где Боря должен был председательствовать в жюри.
Уже и не помню, кто сообщил мне за два дня до этого, что Вахнюка и его малолетних дочек сбил какой-то урод на модной машине. Да и не зачем помнить плохих вестников.
Я тут же стал звонить вахнючкам – старшим дочерям. Соболезнования, слёзы… Некролог в газете «Труд». А вот, когда я сказал, что поэтический форум в день похорон хочу отменить, Татьяна Вахнюк мне ответила: «Боря тебе бы этого не простил».
Тот форум мы посвятили Борису Вахнюку, а через десять лет вышел шестой альманах «Часовые памяти» с его эпиграфом-напутствием нам и нашим новым «молодым»:
Только бы себя в себе вы дольше хранили,
Знали бы, что значит петь, а что подпевать.
Сменим мы друг друга, но пока не сменили –
Мы одна цепочка, и ее не порвать.
Привет от мастера
Несколько лет назад, уже после смерти Владимира Иваныча Фирсова встретил я в центре Москвы Наташку – свою однокурсницу по Литинституту.
Двадцать лет почти не виделись. Она обабилась как-то, но вместе с тем похорошела. Ничего не осталось от капризной актриски и фотомодели, которую я в расцвете студенческого романа звал «Хрустальной Дурандот». В глазах – миндалевидных синих омутах – пропала искрящаяся чертовщинка, сшибавшая, бывало, наповал и тупых спортсменов охранников, и многомудрых профессоров. Она пришла в Литинститут немного поучившись в ярославском театральном, знаменитом Волковском училище и прекрасно разыгрывала то трагическую героиню, то киплинговскую кошку.
На третьем курсе, помнится, задело этими искорками и меня. Увел ее у мальчика-мажора. Правда, через полгода бросил. А может, она меня… Только и успел научить богемную белоручку пельмени варить. А то все у нее получалось, что «мышки снова шубки растеряли»…
Об этом мы долго смеялись в ресторанчике на Плющихе, где бывшая вегетарианка умело разделывала мраморное мясо. Располнела тростинка, а судя по тачке и шубке, удалось-таки рябинушке к дубу перебраться. Впрочем, это пошло ей на пользу. Округлившееся личико сгладило острые скулы, а огромные восточного разреза глаза, хоть и потемнели, утратив васильковую синеву, но наполнились изнутри каким-то спокойным и ровным светом, какой бывает у любящих матерей. А может, это она на меня, на юность нашу пиитическую смотрела, как на любимого ребенка – не знаю.