Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики
И не стало Геракла в Комитете; но доклад Трили он выслушать всё же успел:
Прощание с Тбилиси
Лето в Тбилиси ужасное! В Ашхабаде из-за сухого воздуха жара в 50 градусов воспринимается легче, чем Тбилисские 'влажные' 35 градусов. Жена с детьми отдыхала в горном Коджори, я же сидя на работе, писал 'докторскую'.
Я сидел перед вентилятором, периодически поливая его лопасти водой из бутылки, и когда шквал брызг прекращался, снова доставал рукопись и писал. За время пребывания в Тбилиси я проделал много теоретической работы - домой идти не хотелось, нередко я оставался в институте и на ночь. Договаривался со сторожем, забегал в магазин, брал бутылку портвейна, два плавленых сырка 'Дружба' и 'французскую' булку.
Часов до 11 вечера я работал - писал теорию, обрабатывал материалы испытаний автомобиля - лент с записями от 'пятого колеса' и прибора 'путь-время-скорость' у меня было предостаточно. А в 11 я надувал резиновый матрац и такую же подушку, которые хранил у себя под столом, и гасил свет.
В сумерках, нарушаемых только фарами проезжающих по улице Зои Рухадзе редких автомобилей и загадочным сиянием Луны, столь яркой на юге, я пил портвейн и закусывал. Налив стакан, я символически чокался с Таней, улыбающееся лицо которой вырисовывалось передо мной в лунном свете. И только проезжающий, подчас, автомобиль светом своих фар давал мне понять, что передо мной - пустота.
Выпив вино и порядком захмелев (0,75 портвейна градусов по 18-19), я, улыбаясь, ложился на матрац и засыпал, прижимая к груди упругую надувную подушку, шёпотом повторяя: 'Таня, Таня!'
К 9 часам утра, когда теоретически должны были приходить сотрудники, я уже был умыт и выбрит. С помощью кипятильника приготовлял себе чай и съедал остатки сыра и французской булки. Ни Хвингия, ни молодёжь, работающая в отделе, не знала о моём ночном пребывании. Лиле я говорил правду - что пишу докторскую, а дома кавказские шум и гам мне мешают. Но просил об этом не распространяться среди сотрудников.
Иногда я после работы приходил домой и уж лучше бы этого не делал, хотя чему быть - того не миновать. Ведь оставались ещё субботы и воскресенья, когда я хоть и вынужденно, но должен был находиться дома. И вот в один из таких дней, когда я был дома, случилась беда.
В квартире (в наших двух комнатах) стоял постоянный кавказский крик: то дети 'воевали' друг с другом, то не хотели есть, а их заставляли. Понять не могу, почему детей насильно заставляют есть, ведь еда эта идёт совсем не туда, куда надо. Неужели здоровый ребёнок позволит себе умереть с голоду? Да он живьём съест всё, что движется вокруг, но только если голоден. А если он сыт, а вокруг сырая, одуряющая жара, то полезет ли ему в рот бутерброд с толстым слоем масла и жирный сладкий гоголь-моголь?
А у бабушки существовал свой метод принуждения детей к еде, который был испытан ещё на мне. Она с криком бросалась к хлипким и низким перилам веранды и делала вид, что бросается из окна вниз.
- Кушай, или я выкинусь из окна! - кричала она, и, перегнувшись через перила, ждала, когда ребёнок, давясь, заглотает последнюю ложку или кусок ненавистной еды, и только после этого слезала с перил.
Я в кошмарных снах видел эту имитацию прыжка в окно, да и сейчас нет-нет, да приснится такой сон. Я возненавидел лакейское слово 'кушать', взятое как будто из лексикона персонажей Зощенковских коммуналок.
- Спасибо, я 'накушался'! - так и хочется ответить на случающееся иногда приглашение 'покушать'.
Так вот однажды бабушка, в очередной раз заставляя своих правнуков 'покушать', слишком уж перевалилась через перила. Я с ужасом увидел, как ноги её оторвались от пола и повисли в воздухе. Уж лучше меня не было дома, или я замешкался бы, спасая её от падения! Всё случилось бы гораздо быстрее и без мучений! Но я мгновенно подскочил к перилам и втащил бабушку внутрь веранды. Разумеется, от ужаса всего происходящего, я сделал это довольно резко, и бабушка, упав на пол рядом с перилами, стала кричать, не давая до себя дотронуться.
Скорая помощь забрала мою бабушку в больницу, а вскоре её привезли обратно и сказали, что таких больных там не держат. У неё перелом шейки бедра на фоне сильнейшего остеопороза, о котором никто ничего не знал, и ей оставалось только лежать до конца жизни. А конец этот, как заявил врач, наступит через несколько месяцев. Вот и говорю - уж лучше бы я не успел схватить её и стащить на веранду! Когда был бы больший грех с моей стороны - не знаю, но мучений для всех и для неё самой было бы меньше, если бы я не успел.
Жить дома стало совсем невмоготу - ко всему имеющемуся, добавилась эта неизлечимая болезнь бабушки. А к тому же ещё долго болела, а потом и умерла наша безногая соседка Вера Николаевна. Мама нашла где-то закон, что если освобождается комната в коммуналке, и у проживающей там семьи есть право на улучшение жилищных условий (простите за эти мерзкие совдеповские термины!), то комната достаётся этой семье. Это подтвердил и адвокат, с которым мы посоветовались.
А вскоре к нам пришёл в гости 'гонец' из райисполкома - за взяткой. Он без обиняков заявил нам, что если мы заплатим ему тысячу рублей (всего-то тысячу - заработок провинциальной проститутки Любы за неделю!), то комната достанется нам. А если нет, то тогда вселят жильцов. Таких денег у нас, при всём желании не было, и мы ответили отказом. 'Гонец', паскудно улыбнувшись, ушёл.
Мы, не теряя времени, подали в суд. Взяли адвоката, который гарантировал выигрыш, то есть присуждение спорной комнаты нам.
- Вас шесть человек, в том числе двое маленьких детей, один кандидат наук, и ещё лежачий больной - инвалид первой группы - это дело решиться автоматически!
Но 'народный' суд отклонил наш иск. Мы подали кассацию в Верховный Суд Грузии. И Верховный Суд признал наше безусловное право. Судья сказал даже, что ему непонятно, почему районный суд отклонил иск - только один кандидат наук, по законам тех лет, имел право даже на неоплачиваемую дополнительную площадь 20 кв. м.
- Поздравляем вас! - сказал мне судья, приходите завтра утром за решением суда.
Вечером мы 'отметили' наш выигрыш, а утром я пошёл за решением. Но ни судья, ни делопроизводители, не захотели даже видеть меня. Наконец, ко мне вышел прокурор, который был вчера на суде.
- Молодой человек, я вам сочувствую, но ничего не выходит! На суде был представитель Исполкома, а сегодня утром позвонили из Райкома Партии и сказали судье, чтобы он их квартирами не распоряжался. Если не хочет положить партбилет! Вот почему он к вам не вышел - ему нечего сказать! Всё утро он матюгался после этого звонка. Такие у нас права! - развёл руками прокурор.
Я вышел из суда в мерзчайшем настроении. Пришёл домой и сообщил новость.
- Спасибо Партии за это! - съязвил я маме, и она в первый раз мне ничего на это не ответила.
Тогда мы нашли 'полувыход' из положения. После смерти моего деда Александра в 1963 году, его вдова - 'тётя' Нэлли осталась жить в их комнате. Так вот, эту комнату она сдала в Исполком, чтобы её переселили в освободившееся помещение в нашей квартире. И тётя Нелли до конца присматривала за бабушкой, до самой её смерти в июле 1967 года. Вот судьба - бабушка сосватала тётю Нелли за своего бывшего мужа, и у неё на руках умерли и мой дед, и моя бабушка!
А весной 1967 года меня должны были избирать по конкурсу на старшего научного сотрудника, а я был оформлен лишь 'по приказу'. Я не придавал этому избранию никакого значения, полагая, что оно пройдёт автоматически. Но нет - в отдел после Учёного Совета пришёл Хвингия и сообщил мне, что моя кандидатура не прошла.
- Что это означает? - поинтересовался я.
- А то, что пока ты остаёшься работать по приказу, но в любое время тебя могут приказом же уволить. А если бы избрали по конкурсу, то пять лет тебя тронуть не могли.
Но интересно то, что в конце декабря 1967 года избранного по конкурсу начальника отдела Геракла Маникашвили, как миленького, в одночасье уволили с работы по собственному желанию!
И я благодарю судьбу, которая отнеслась так благосклонно ко мне, что устроила все 33 несчастья именно в Тбилиси: 'прокатили' с квартирой, не избрали по конкурсу. Казалось бы, судьба сама выталкивала меня из Тбилиси - уезжай, уезжай, тебе здесь не место! А я ещё чего-то раздумывал!
Но решающий шаг в моём 'изгнании' из Тбилиси сделал сам академик Трили. К лету 1967 года я завершил-таки написание моей докторской диссертации. Под видом отчёта я оформил её отпечатку на машинке, изготовление фотографий и переплёт за счёт института. Получилось около 600 страниц - это был перебор, но в любой момент можно было 'лишние' страницы перевести в приложение.
Печатных трудов в это время у меня было около ста. Была и теория, а главное - был эксперимент - скрепер из кандидатской диссертации и грузовик с гибридом. А, кроме того, именно в период работы в Тбилиси, мне удалось изготовить и успешно испытать в Москве в институте ЦНИИТмаш несколько супермаховиков. Заявку на это изобретение я подал ещё в мае 1964 года, опередив на несколько месяцев первую зарубежную заявку на супермаховик.