Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

В последний рабочий день 6 октября я пришёл на работу ровно в 9 утра, чтобы не было повода подловить меня за опоздание. Но я не узнал отдела. В большой комнате стоял празднично накрытый стол, на котором были расставлены грузинские яства и возвышался бочонок вина. Поражённый этим событием я спросил, по какому это поводу:

- По твоему поводу! - был ответ Хвингия.

Аллочка Багдоева, много лет спустя рассказала мне, что я, посмотрев на этот стол, покачал головой и философски заметил:

- Эх, при жизни бы так!

Но я сам этой моей реплики не помню. Потом я забрал трудовую книжку и другие документы, и снова пришёл в отдел. Были тосты за мой успех, за то чтобы 'обо мне было слышно', а Хвингия пожелал, чтобы в России мой 'писк' был бы услышан, если меня надумают-таки 'давить'.

По грузинскому обычаю после поедания варёной телячьей лопатки - 'бечи', на этой плоской кости, как на доске, каждый написал своё пожелание. Я эту 'бечи' возил с собой повсюду, где пришлось жить, и часто рассматривал пожелания. Особенно понравилось мне: 'Помни Грузию - мать твою!' Кто писал, не знаю, но видимо, искренне.

Что ж, буду помнить Грузию, вовек не забуду - твою мать!

Весёленькое начало

Итак, я успел унести таки ноги с грозного Кавказа, где меня могли 'задавить' так, чтобы я и пискнуть не успел. Теперь я навек не забуду Грузию (твою мать!). А в городе 'коммунистического будущего' меня, конечно же, ждали с распростертыми объятиями, с отеческой заботой ректора - 'дяди Абраши'. И романтические волжанки подбрасывали в воздух свои чепчики в ожидании кавказского донжуана!

'Размечтался, маразматик!' - пользуясь вульгарным лексиконом, констатирую я истинное положение вещей. В городе на Волге меня ждут обманы и разочарования, чуть не доведшие до суицида, предательства товарища и любимой женщины, собственные малодушие и слабость. Нет, были и приятные моменты, например, научные успехи, а особенно - любовь самой красивой и 'правильной' женщины в моей жизни. И это немалого стоит!

Итак, я уже житель Тольятти - города 'коммунистического будущего'.

- Тольятти, Тольятти, в тайге и на Арбате -

Тебя я не забуду никогда!

Это слова из гимна городу, сочинённые, кажется, сыном ректора Лёвой, моим будущим студентом-отличником и хорошим парнем. Действительно, Тольятти я не забуду никогда - почти три года, проведённые в этом городе, были ярким этапом моей жизни. Я впервые столкнулся с совершенной самостоятельностью в жизни. В Тбилиси была семья, с её мнением приходилось считаться, было много знакомых, родственников и товарищей. В конце концов, я первые лет двадцать моей жизни непрерывно прожил там, худо-бедно, но знал законы тамошней жизни, местный менталитет. В Москве рядом были мои благодетели - Фёдоров и Недорезов, уберегавшие меня от очень непродуманных поступков, была моя любимая Таня, наконец, там жил мой дядя.

А здесь - всё ново! Начиная с самого города, который частично, построен на территории бывшего Ставрополя на Волге, большей частью затопленного Жигулёвским водохранилищем. Если переплывать водохранилище на катере, то под водой, как в сказочной Винетте, были видны затопленные дома и другие постройки. Мне казалось, что я видел даже затопленную церковь.

В Тольятти постоянно дули ветры, часто несущие с собой пыль, и сторожилы шутили: 'Раньше был Ставропыль, а теперь - Пыльятти!'. Совершенно неожиданно может разразиться гроза с ураганными порывами ветра, страшными молниями и градом, а через полчаса - снова светит Солнце.

Новое, странное название города, российского и не маленького, названного в честь итальянского коммуниста Пальмиро Тольятти. Может из-за того, что завод большей частью был куплен у итальянцев? Но ведь у итальянцев-капиталистов, а не голодранцев-коммунистов; вот и назвали бы, например, в честь основателя концерна 'Фиат' - Аньели. А то, ни с того, ни с сего - Тольятти! В Италии его почти никто не знает, а тут огромный город имени неизвестного дяди с трудновыговариваемой фамилией. Нет, пора переименовывать!

Новым и совершенно неожиданным оказалось у меня и местожительство - поселили меня в отдельной комнате, как ни странно, женского студенческого общежития. В других общежитиях свободных комнат не оказалось. Комната моя была на втором этаже двухэтажного деревянного дома, так называемого барака. В коридоре, на кухне, в холле у телевизора - одни девицы. Вроде бы, это и хорошо, но это - студентки, а на студенток - табу!

Заходил я на кафедру, познакомился с заведующим - пожилым человеком без учёной степени со странной фамилией - Стукачёв. Звали его Михаилом Ильичом. Остальные преподаватели тоже были без учёных степеней, кроме одного, прибывшего прямо к началу занятий - в конце августа.

Прибыл он из Еревана и фамилию имел тоже странную - Поносян, Григорий Арамович. Панасян, Полосян, Погосян - слышал, а вот Поносян - нет. Может быть, при регистрации рождения где-нибудь в глубинке, ошиблись буквой. В школе, наверное, 'Поносом' дразнили. А может, по-армянски это очень благозвучная фамилия; 'Серун', например, (или 'Серум') - по-армянски это 'любовь', а по-нашему - чёрт знает что!

Так этот Поносян имел степень кандидата наук, работал доцентом в каком-то ВУЗе Еревана, и как он признался мне, приехал из-за квартиры. Григорий Арамович был лет на пять старше меня, полный, сутулый, с грустными чёрными глазами, в которых отражалась вековая скорбь вечно угнетённого армянского народа.

Он был очень обрадован, что я тоже с Кавказа: - родная душа, - говорит, - будет с кем поговорить! И тихо предупредил: - со Стукачёвым не откровенничай, он оправдывает свою фамилию!

Стукачёв собрал лекторов кафедры и предложил поделиться со мной 'нагрузкой'. Лекторы мялись, не желая отдавать своих 'потоков', а поручить вести за кем-то из неостепенённых преподавателей семинары, кандидату наук было неэтично. А Поносян предложил вообще не загружать меня до весны, дескать, пусть новенький освоится, подготовит свой курс лекций, и так далее. На зарплате же это не отражалось - тогда все получали ставку, независимо от нагрузки.

На том и порешили, и я был очень рад этому - не надо было готовиться к занятиям. Так и 'болтался' по общежитию, по городу, начал тренироваться в зале штанги при институте. Поносян жил в другом - преподавательском общежитии, расположенном далеко, а моё, фактически, было во дворе института.

Но день ото дня мне становилось всё скучнее и скучнее. Ни одного приятеля, а главное - приятельницы! И начал я потихонечку попивать в одиночку, дальше - больше. Вот так, начиная с утра, наливал себе в стакан грамм сто водочки и шёл на кухню жарить яичницу. В столовую или ресторан в Тольятти тех лет не пробьёшься - километровые очереди. Сижу в своей келье, слушаю, как мимо моей комнаты ходят студентки, а шлёпанцы их - 'хлоп-хлоп' по голым пяткам. Я аж дверь запирал, чтобы ненароком не выскочить, не схватить какую-нибудь из тех 'голопятых', да затащить в комнату и изнасиловать. А там - хоть трава не расти! И наливал новую 'дозу' в стакан.

Заканчивался октябрь, в Тольятти уже несколько раз шёл снежок, но таял. Дул ледяной пронизывающий ветер. Я надевал своё 'комиссарское' кожаное пальто, которое мне купила в Москве Таня.

Последний раз я ехал в Тольятти через Москву. Пару дней провёл с Таней, рассказал ей об изменениях в моей жизни. Она, посмотрев, как я был одет, немедленно повела меня в комиссионный магазин и купила длинное чёрное кожаное пальто с меховой подстёжкой, которую можно было и снимать. Это пальто застёгивалось на металлические пуговицы, а кроме них был и широкий пояс с металлической же пряжкой. Купила она мне также чёрную меховую 'ушанку' с кожаным верхом и опускающимся передом, и чёрные кожаные же перчатки.

- На Волге бывают сильнейшие морозы с ветром - дыхание Сибири! - пояснила Таня, - мигом в ледышку превратишься! Конечно же, деньги я выслал Тане сразу, как только получил 'подъёмные'. Когда я надевал всю эту 'кожу', то становился похож на комиссара времён гражданской войны. Пальто имело огромные холщёвые внутренние карманы, в каждом из которых помещалось по три поллитры. Находка, а не пальто! Пропал бы я без него, первой же зимой - холода зашкаливали за сорок три градуса, а при этом ещё и сильный ветер. Но наступления зимы я, возможно, и не дождался бы, не будь этого пальто, купленного мне любящей и любимой душой.

Наконец выпал устойчивый снег. Из моего окна, выходящего на запад, открывался вид на шоссе и бескрайнее поле. Очередной день мой прошёл в тех же мучениях сексуальной и трудовой недостаточности, что и раньше. Часам к четырём я выпил настолько сильно, что заснул. Проснулся я на закате, чего не пожелаю даже врагу, даже Гераклу Маникашвили или Домбровскому (а их в те годы я считал главными своими врагами!). Народная мудрость говорит, что сон на закате приводит к страшнейшей депрессии при пробуждении.