Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики
И ещё один случай, так или иначе, связанный с Симоновым, произошёл несколькими годами позже, когда мне было уже лет двенадцать, то есть в 1952 году, в конце августа. Дядя должен был заехать на дачу к Симонову в Агудзеры по какому-то делу и взял меня с собой. Машину ('Победу') вёл шофёр - дядя Гриша, большой шутник. Мы приехали на дачу под вечер, уже темнело. Встретила нас тётя Валя Серова, от неё так и веяло добротой и уютом. Дядя Жора вошёл в дом, тётя Валя звала и меня, но я отказался, а зря. Не мучила бы меня совесть сейчас за тот вечер.
А дело, за которое я краснею (совсем как моя мама) до сих пор, обстояло так. Тётя Валя послала своего сына поиграть со мной во дворе. Это был очень подвижный полный мальчик, мой ровесник или немного старше. К сожалению, не запомнил его имени. Мальчик тут же спросил меня: 'Ты за Хомича болеешь?' Я не сразу понял, о чём речь и переспросил: 'А кто это такой - Хомич, и почему я должен за него 'болеть'?' Оказалось, что Хомич - это знаменитый в то время московский футбольный вратарь, а слово 'болеть' в его спортивном смысле тогда в Тбилиси было не в ходу. Мои товарищи говорили обычно 'прижимать' вместо 'болеть'. Сейчас, например, дико было бы слышать такое выражение: 'Ты за какую команду прижимаешь?', но именно так и выражались. Во мне заговорил дух противоречия, и я решительно ответил: 'А я прижимаю за Шудру!' Шудра - это тоже был известный вратарь, но, кажется, тбилисского 'Динамо'.
'Тогда давай драться!' - как-то миролюбиво предложил мне мальчик. Я вдруг забыл о слове, данном маме, о моём табу, действующем в Тбилиси, и молниеносно нанёс мальчику удар в нос. У того так и хлынула кровь, он зажал нос пальцами и, хныкая, побежал домой. А я понёсся к машине под защиту дяди Гриши, так как решил, что сейчас Константин Михайлович выбежит из дома и, ругаясь матом, начнёт бить меня в отместку за сына. Во всяком случае, так обязательно поступил бы любой отец в моём родном дворе в Тбилиси. Но Симонов почему-то так и не выбежал бить меня; более того, дядя Гриша, хитро подмигивая, увёл меня в огород Симоновых воровать арбузы, которые он уже там присмотрел. Что мы, по кавказскому обычаю, и сделали.
Я очень переживал, что позволил себе ударить мальчика, который ничего плохого мне не сделал. Я обещал себе, что больше никогда никого не ударю.
Скоро вышел дядя Жора и мы уехали. По дороге он укоризненно смотрел на меня и приговаривал: 'Показал-таки своё тбилисское воспитание!' На что я возражал, дескать, сухумское не лучше! Знал бы дядя Жора, что мы везём под задним сиденьем ворованные симоновские арбузы!
И тем же вечером дядя Гриша и я убедились, насколько вкусны ворованные арбузы, особенно украденные у великих людей!
Мы с мамой ездили отдыхать не только в Сухум. Почему-то мама иногда предпочитала поездке в комфортабельный дом деда, где было много знакомых и родственников, путешествия в совершенно чужие, незнакомые места. Мне было лет шесть, когда мама вдруг решила поехать отдыхать со мной в Батум.
Приехали - и стоим на вокзале: ни одного знакомого в городе. Мама стала обращаться ко всем подряд, не сдаёт ли кто комнаты близ моря. Желающие сдать комнату находились, но запрашивали большие деньги. А мама, оказывается, взяла с собой совершенно смешную сумму денег. В результате мы смогли снять только угол в посёлке БНЗ (Батумский нефтеперерабатывающий завод) в пригороде Батума, где море на километры было в мазуте. Ни один нормальный человек в этом районе не купался. Ненормальные, правда, купались. Дело в том, что угол нам сдала женщина, жившая с ненормальным сыном - мальчиком по имени Цолак. Она работала, а мы купались в мазутном море с Цолаком, у которого я учился новым словам. Даже сейчас помню: 'Цумпапа' - это в первую очередь музыка, но во вторую - всё остальное тоже. Приехав с отдыха домой, я поразил всех своим новым лексиконом. Но домой ещё надо было доехать!
Деньги у мамы кончились тут же. Есть стало нечего. Мы бродили по субтропическим лесам Аджарии и поедали различные ягоды.
- Как думаешь, это не ядовито? - спрашивала мама у шестилетнего мальчика, показывая мне гроздь каких-нибудь диковинных ягод. И не получив ответа, ела сама и мне давала. Или находили в лесу грибы непонятного вида. Приносили домой и советовались с Цолаком.
- Цумпапа! - говорил Цолак: мы жарили и съедали грибы. Цолаку, несмотря на его экспертизу, грибов не давали - боялись отравить. А сами, по предложению мамы, ложились после еды на пол (а именно там мы и спали), чтобы быть готовыми к смерти.
Комары в том посёлке кусали нещадно. Собаки, а не комары! В результате - у меня малярия. Температура - 41 градус. Чуть не отдал концы. Лекарств не было, денег тоже. Хорошо, что билет на поезд у мамы был бесплатный - как у преподавателя железнодорожного ВУЗа. Еле добрались домой в Тбилиси.
Так мама один раз даже в Москву и Ленинград меня взяла - билет-то бесплатный! Где мы только там ни перебивались, пока мама не догадалась обратиться в общежитие МИИТа в Москве и ЛИИЖТа в Ленинграде. Это были железнодорожные вузы, родственные ТбИИЖТу, где мама работала. 'Свой брат - железнодорожник' выручал, нам выделяли койки, летом пустующие без студентов. Впечатление от этих городов было несколько подпорчено с детства, но, слава Богу, потом оно исправилось.
Мама очень любила и пешие прогулки из города в город, по шпалам, преимущественно. Например, на море - из Нового Афона в Гудауты. Двадцать пять километров - сущая чепуха, особенно с возвращением в ночное время! Как железнодорожники, мы предпочитали идти по путям - так короче. И по шпалам, через мосты и неохраняемые туннели, мы шпарили как живые паровозы. Правда, нас иногда догоняли и настоящие, они свистели и сгоняли нас с путей. Я тогда понял, что у меня замедленная реакция. Мама сразу прыгала вбок, а я долго бежал впереди паровоза, пока он не начинал скидывать меня с путей своей выступающей вперёд решёткой. На побережье, к счастью для меня, дороги были извилистые, и поезда ездили медленно.
Так мы отдыхали на море почти до моего студенчества, в основном, конечно, в Сухуме. Пребывание в доме деда обогащало меня ещё одним - я целыми днями читал книги в его богатейшей библиотеке. Там я впервые увидел и прочитал старинное издание 'Фауста' Гёте - пудовую книгу размером с большой поднос. Там же я внимательно просмотрел почти все тома энциклопедии Брокхауса-Ефрона, и чтение словарей с тех пор стало моим любимым занятием.
В мае1960 года я приехал на последние проводы моего деда, которого похоронили в саду филармонии в самом центре Сухума. А в 70-е годы, как я уже говорил, мама переехала жить в Сухум, поменяв свою тбилисскую квартиру на сухумскую. С тех пор я каждое лето ездил к ней, хотя бы на неделю - две.
Самоподготовка
Лет в десять я понял, что установка, данная мне мамой (не справлять нужды при посторонних, не матюгаться и не драться), нежизненна. Но по привычке придерживался её. Посоветоваться с умным мужчиной возможности не было, а товарищей, тем более друзей, я пока не завёл. И я стал читать книги.
Первыми книгами у меня были: 'Про кошку Ниточку, собачку Петушка и девочку Машу' и 'Путешествие Нильса с дикими гусями'. Читал я не совсем обычно - прочитывая книгу по сорок и более раз, я выучивал её наизусть. Эти две книги я мог цитировать наизусть, начиная с любой страницы. В 1949 году мне подарили отрывной календарь на 1950 год, и я его тоже выучил наизусть, причём, почти не понимая содержания. Мои таланты показывали гостям; например, гость говорил: '15 сентября', а я наизусть, глядя в потолок, бубнил: 'И. М. Сеченов (1829-1905). Великий русский физиолог :' и так до конца. Естественно, я не понимал, что такое 'физиолог', и другого подобного тоже.
Мне подарили политическую карту Мира, и я выучил все столицы государств по ней. Хуже всего то, что я и сейчас помню названия государств и столиц так, как они именовались в 1950 году, и никак не могу привыкнуть к новым.
У нас дома в Тбилиси тоже была достаточно богатая библиотека (большевики и коммунисты её не разграбили - книги им были ни к чему), и мне попался на глаза трёхтомник 'Мужчина и женщина'. Его я освоил достаточно основательно, особенно том 2, из которого мне особенно понравилась глава: 'Болезненные проявления полового влечения'. И если меня в школе обижали я, в ответ на грязные ругательства и поступки, произносил странные слова:
- Ты - урнинг несчастный! (это если меня пытались 'лапать'), или - эксгибиционист вонючий! (это если пытались помочиться в мой портфель). Естественно, одноклассники считали меня 'чокнутым', хотя я и был 'круглым' отличником, что их ещё больше раздражало.
Забегая вперёд, скажу, что, несмотря на 'круглые' пятёрки, медали я так и не получил: ни золотой, ни серебрянной. Кому получать медали - давно уже было распределено классным руководителем и родительским советом. В то время был такой предмет 'Конституция СССР', вот по ней-то мне и влепили 'тройку'. И кто-кто - пожилой уважаемый преподаватель истории - Александр Ильич Шуандер (путать со Швондером, именно Шуандер; национальность - 'да, а что?'!). Сам же он обычно вызывал меня к доске на уроках по истории Грузии, когда ему нечего было сказать (предмет этот ввели недавно, и Шуандер не успел его выучить сам).