Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Все эти условия, вместе взятые, создавали своего рода перенасыщенный раствор, который оказался весьма благоприятной средой для создания новых образовательных институций.

Сразу после обнародования записки Н.С. Хрущева «Об укреплении связи школы с жизнью…», на протяжении октября – декабря 1958 года в центральных газетах публиковались статьи крупнейших ученых о необходимости как можно скорее организовать в СССР школы с математическим или физико-математическим уклоном. Эскизно общую прагматику этих текстов описал Лоран Кумель:

…В процессе дискуссии о реформе образования выявилось противостояние двух позиций: власти и идеологии, которые отдают приоритет физическому труду, и ученых, отдающих приоритет автоматизации, информационной революции и т.п. Для ученых «переход к коммунизму» был, скорее, переходом к 3-й промышленной или научно-технической революции, и именно так они понимали необходимость укрепления связи науки с производством560.

Если рассматривать ситуацию более детально и нюансированно, то можно видеть, что дискуссия о матшколах происходила в два этапа. На первом этапе, в 1957 году, она еще была кулуарной: на многочисленных министерских совещаниях, где обсуждалась стратегия будущей реформы, руководители советской науки пытались заранее вывести будущие математические школы из-под действия закона «об укреплении связи школы с жизнью». Очевидно, всем заинтересованным лицам уже было понятно, что программа будет принята; вопрос был лишь в том, будет ли ее реализация тотальной561.

Осенью и зимой 1958 года, после обнародования записки Хрущева, начался второй, уже открытый, этап полемики. К этому моменту стало понятно, что вывести даже часть школ из-под действия нового закона не удастся. Речь шла уже о том, чтобы найти в положениях закона ходы и возможности, которые вызывали бы к жизни существование физических и математических школ и классов562.

Вернемся к событиям 1957 года. По-видимому, именно в тогдашних закрытых дискуссиях и была выработана идея математических школ как особой образовательной институции. Поворотным событием стало совместное совещание Министерства просвещения РСФСР и Академии педагогических наук по вопросам улучшения преподавания математики в средней школе, прошедшее 8 февраля 1957 года. Одним из первых на нем выступил ректор Ленинградского университета А.Д. Александров:

Известно, что математические способности начинают пробуждаться очень рано. Это может быть подтверждено огромным количеством примеров. Я считаю, что совершенно нецелесообразно применение к математической специальности в широком смысле слова попадание в высшую школу после отрыва от школы. Мы должны достигнуть, чтобы по нашей профессии было сделано исключение. Надо подумать, какие для этого должны быть формы, в какие моменты производить отборку. <…> Я не берусь указывать, как решить этот организационный вопрос, но мы должны обязательно его поставить и подумать о том, как обеспечить, чтобы достаточное количество студентов именно физико-механическо-математических факультетов попадало в университеты и в высшие учебные заведения непосредственно из школ563.

Таким образом, идея создать специальные математические школы была разработана еще до реформы 1958 года. У этого предложения нашлись и влиятельные лоббисты, и яростные противники; и те и другие высказались в дебатах на следующем, публичном этапе дискуссии. Разделение старшеклассников одной школы по разным специальностям, принятое в ряде школьных систем Европы и США, в СССР считалось вредной ересью (в министерских бумагах и педагогической литературе той эпохи его называли словом «фуркация») и специально клеймилось в педагогических книгах. Забегая вперед, скажем, что в итоге дискуссии 1958 года предложения о диверсификации все же были заблокированы и создание математических классов их организаторам пришлось вести на другой основе.

Выступления осени – зимы 1958 года стали частью более широкой кампании по «всенародному обсуждению» выступлений Хрущева и официальных документов, объявивших о предстоящей реформе. Кампания проходила шумно. В каждом номере одной только газеты «Правда» в ноябре – декабре 1958 года печаталось несколько статей на эту тему и писем «с мест», от учителей, инженеров, агрономов и т.п. По уверению редакции, газета получила около 7 тысяч писем и статей (на текущем этапе исследований не представляется возможным установить, все ли они были написаны реальными людьми, или часть была придумана сотрудниками «Правды»)564.

Обсуждение вопроса о специализированных школах в «Правде» выявило очень болезненный скрытый конфликт, обозначившийся еще в аппаратных дискуссиях 1957 года. Спорившие пытались определить, какие дети будут учиться в специальных школах: с выраженными склонностями к наукам или с явным талантом к научным занятиям. Идея школ для интеллектуально одаренных детей вызывала, судя по всему, ощутимое сопротивление не только среди управленческих элит, но и среди многих педагогов. Во многих опубликованных письмах заметны яркие антиэлитистские настроения, которые условно можно было бы обозначить как производные социально-этического и экономико-дирижистского подходов. Сторонники первого подхода писали, что любое разделение детей на более или менее способных аморально, вредно для общества и, как следствие, непедагогично565. Сторонники второго полагали, что потребность в разных типах специальностей для хозяйства страны, в том числе интеллектуальных, должны определять не образовательные учреждения, а плановики, склонность же детей к тем или иным профессиям нужно в ходе образования формировать искусственно, а не спрашивать у них, чего бы им больше хотелось в жизни566. Впрочем, возражавшие обеим этим группам «элитисты», как мы увидим дальше, тоже использовали экономическую аргументацию, однако несколько иного рода: школы, готовящие отобранных детей к занятиям наукой, помогут совершению научно-технического прорыва.

По сути, публичная дискуссия об интеллектуальной стратификации образования, когда она была возобновлена, вернулась на уровень начала 1910-х годов (пусть и с добавлением экономических аргументов) – и оставалась на этом уровне вплоть до конца советской эпохи. Именно в предреволюционные годы шли жаркие споры о том, педагогично ли создавать школы для одаренных детей567. В 1910 году при Ломоносовском обществе в Москве открылся интернат – фактически это была квартира, где жили 7 – 8 подростков, – официально объявленной целью которого было обучение талантливых детей преимущественно из крестьян и других малоимущих групп населения; организовавшее этот интернат педагогическое общество обеспечивало учеников довольно высокой стипендией. Поддерживая подобные инициативы, выдающийся российский психолог Всеволод Кащенко568 говорил в 1911 году в своем выступлении на I Всероссийском съезде по экспериментальной педагогике в Санкт-Петербурге:

…Противники приводят такое возражение, что не следует удалять даровитых детей из общей школы, так как этим последняя как бы лишается ее лучших элементов, которые оказывают плодотворное влияние на остальных средних… Но позвольте, что же это за аргумент? 3а что вы хотите приносить в жертву даровитых детей посредственности? Это, по меньшей мере, оригинальное использование неразвернувшихся дарований на пользу процветания среднего индивида. Можете чем хотите поднимать дух соревнования в классе, но только не глушите зачатков великих, быть может, дарований, которым вы должны дать возможность развернуться во всю ширину и мощь. Они с лихвой возместят вам принесенную им жертву…

[…] Как должна быть устроена специальная школа, кому это поручить, откуда взять учителей и учеников, как выделить их из общей массы школьников, с какого возраста, какую установить программу, учебный план – эти вопросы считаю существенно важными; важно принципиально осознать необходимость такой дифференцировки и создания специально организованных школ; техническая же разработка, я сказал бы, дело времени569.

Позиция Кащенко может быть охарактеризована как элитистская – он цитирует фразу французского психолога Альфреда Бине «Человечество движется вперед благодаря избранным». Но это был элитизм интеллектуальный, а не социальный.

В качестве одного из признаков талантливого ребенка Кащенко выделяет стихийный нонконформизм, из-за которого такие дети часто в школе учатся хуже других, так как воспринимают правила обучения как навязанные и скучные, – потому-то таких детей и нужно учить иначе, собирая в специальные классы. Ни один из участников «всенародного обсуждения» или министерских совещаний конца 1950-х – начала 1960-х годов не использовал подобные аргументы: обсуждение детского нонконформизма, по-видимому, было педагогическим и политическим табу. В этом смысле новая дискуссия заметно проигрывала даже по сравнению с 1911 годом.