Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)
Исследователям советской педагогики предстоит найти ответ на вопрос, почему в середине 1970-х гуманистические – и явно оттепельные! – постулаты Сухомлинского, пусть и в несколько приглушенном виде, были признаны и одобрены на самом высоком уровне, а гораздо более созвучные сусловской идеологии «антиревизионистские» и охранительные тезисы его оппонентов признаны несвоевременными и отодвинуты с идеологической авансцены – несмотря на карьерный успех их авторов.
Следует оговорить, однако, что известность Сухомлинского складывалась – помимо популярности среди учителей-практиков – с конца 1960-х годов скорее в литературно-журналистской сфере (публикации Г. Медынского, статьи в «Литературной газете» и «Юности»), чем в официальных научно-педагогических кругах713. В защиту идей Сухомлинского и против Бориса Лихачёва очень рано, уже в 1967 году, высказался молодой Феликс Кузнецов, впоследствии активный функционер Союза советских писателей и погромщик альманаха «Метрополь»714. Фигура павлышского директора окончательно утверждается в общесоюзном педагогическом пантеоне во второй половине 1970-х.
Параллельно уже в 1970-е годы фигура Сухомлинского присваивается украинской культурой – так, например, известнейший поэт-шестидесятник и национал-коммунист Иван Драч посвящает ему драматическую поэму «Дума об учителе» (1976) и очерк «Феномен сельского учителя-подвижника»715. В годы перестройки Драч будет одним из активных деятелей национального движения «Рух», как и Олесь Гончар; оба писателя в 1990 году вышли из КПСС. Эти деятели реализуют скрытый потенциал национального и «либерального» течения в шестидесятничестве, к которому, безусловно, тяготел и поздний Сухомлинский. Характерно, что написанные во второй половине 1960-х его статьи о «родном слове» в популярные антологии не входят и не переводятся с украинского на другие языки.
Но интеллектуалам, воспитанным на коммунистической идеологии и изначально ей преданным, для переключения с «республиканского уровня» в горизонт самосознания модерной нации будут необходимы не только политические условия (кризис СССР конца перестройки), но и перемены в осознании собственной идентичности и исторической укорененности – в рефлексии опыта советских десятилетий и еще более давнего прошлого.
6Апелляция Сухомлинского ко всей ранней советской педагогической традиции, без подчеркивания роли одного Макаренко была основана на проделанной к тому времени и скрытой от глаз широкой публики мыслительной работе.
Если сравнить издаваемые в УССР педагогические сочинения середины 1950-х и середины 1980-х годов, а также работы по истории образования, очевидной станет постепенная смена ориентиров педагогического дискурса, а на уровне стиля – освобождение от казенщины и штампов газетных передовиц. Речь идет об усложнении аргументации, индивидуализации письма (конечно, не у всех авторов), акцентировке региональных, а затем и национальных компонентов, о все более масштабном изучении, восстановлении и одновременно «изобретении» (в духе Эрика Хобсбаума или Бенедикта Андерсона) своей, украинской педагогической традиции. Сухомлинский включился в этот процесс сознательно – он поддерживал отношения с украинскими историками педагогики, они же брали на себя важную роль редакторов и рецензентов его сочинений (например, Савва Чавдаров или Александр Дзеверин, о которых речь пойдет ниже). По своему личному опыту конца 1930-х – начала 1950-х годов он должен был хорошо помнить многие «неназываемые» имена, опальные фигуры и «разгромленные» концепции.
Среди многочисленных работ Сухомлинского довольно мало специальных историко-педагогических сочинений, однако он, несомненно, хорошо знал литературу прошлого по разным вопросам воспитания – от Песталоцци до Крупской, но также, вероятно, и Фрейда. Тем не менее он специально – и сочувственно – написал для главной украинской партийной газеты об очерках по истории местной школьной системы за все советские годы716. Из давних авторитетов особенно важны для Сухомлинского были Ушинский, тоже много писавший о народной школе на украинских примерах, и Лев Толстой.
С середины 1950-х годов в различных советских республиках начался процесс постепенного пересмотра и частичной реабилитации педагогических течений послереволюционного периода, ранее объявленных «национально-буржуазными» или ревизионистскими717. Автономия украинской образовательной системы 1920-х годов и ее отличия от принятой в РСФСР схемы стали рассматриваться – на страницах как специально педагогической, так и «юбилейной» литературы – уже в рамках общесоветской эволюции образовательных институтов, а не как националистический уклон718. Идея многообразия систем воспитания и педагогической мысли народов СССР (реализованная в авторитетной серии соответствующих «Очерков», выходивших в издательстве «Педагогика»719), а также обязательные главы по пятнадцати национальным республикам в учебниках по истории педагогики и оговорки о разных путях становления советского просвещения – все это напоминало читателю последних советских десятилетий о пестрой федеративной картине устройства науки и культуры 1920-х годов, но, конечно, в достаточно сглаженном виде.
Педагогическое сообщество Украины к концу 1930-х годов, когда Сухомлинский получал профильное образование, пережило очень серьезные репрессии – одним из самых распространенных обвинений был именно «буржуазный национализм»720. Из предвоенных наркомов просвещения Украины четверо закончили свою жизнь трагически: автор идеи социального воспитания начала 1920-х Григорий Гринько (1890 – 1938); ярый проводник украинизации в середине 1920-х, а также открытый и последовательный оппонент Кагановича Александр Шумский (1890 – 1946); Николай Скрыпник (1872 – 1933), в начале 1930-х взявший курс на постепенное сближение украинской системы образования с принятой в РСФСР (но с сохранением местной специфики) и тем не менее обвиненный в «национал-уклонизме»; наконец, сторонник последовательной денационализации педагогического дела Владимир Затонский (1879 – 1938)721. Украинские наркомы просвещения, в отличие от Луначарского или Бубнова в Москве, занимали весьма видное место в украинской партийной иерархии, потому особенно резонансным стало самоубийство Скрыпника в августе 1933 года. Всего этого украинский педагог, начавший учиться в вузе в конце 1930-х, не мог не знать.
Вместе с тем на вершинах «педагогического олимпа» Украины в «оттепельное» время еще оставалось достаточно действующих лиц, для которых переоценка политики недавних десятилетий имела вполне личный характер. Кто-то из них отметился публикациями в 1920-е – как один из официальных лидеров педагогической науки в Харькове Андрей Зильберштейн (1897 – 1984); кто-то, уже после бурных карьерных взлетов и перипетий сталинского времени, занялся вопросами дидактики или методики химического образования – как ректор Киевского университета 1938 – 1944 годов Алексей Русько, глава научно-исследовательского Института педагогики и первый руководитель Педагогического общества УССР в первой половине 1960-х722. Русько в новой своей ипостаси также активно занимался и актуальной темой производственного обучения в школах Украины723.
Интересной оказалась судьба Якова Ряппо, замнаркома по делам высшей школы в 1921 – 1928 годах и главного проводника политики ликвидации университетов на Украине, которых заменили (до 1933 – 1934 годов) на институты народного образования. После пребывания на крупных постах в системе украинского ВСНХ в середине 1930-х годов он вернулся к педагогической карьере – с сильным понижением вплоть до должности директора одной из киевских школ – и уже после войны занял место руководителя научно-методического кабинета в Министерстве просвещения Украинской ССР. После выхода на пенсию в 1948 году он начал писать подробные сочинения мемуарного характера, где, вооружившись сталинской риторикой, отстаивал правоту сконструированной по его проекту системы украинского образования 1920-х годов (рукопись мемуаров хранится в личном фонде Ряппо в Центральном архиве высших органов власти в Киеве724). Именно Ряппо, а не Скрыпник, политически реабилитированный только в 1962 году, удостоился в «оттепельной» «Педагогической энциклопедии» вполне благожелательной по тону биографической статьи725.
Акцент реформаторов украинского образования эпохи нэпа и начала 1930-х годов на практическом и политехническом подходах, постулирование ими тесной связи науки, образования и практической жизни были на новом уровне воспроизведены в идеологии советской школьной реформы 1958 года. Но эта перекличка эпох вовсе не была однозначной, и прямые отсылки к опыту прошлого в новых документах были редкостью; важнее оказались декларативные обещания и ожидания скорых успехов726.