Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник)

– И зачем тебе якшаться с этой стаей? – Он снова погладил ее по щеке. – Иди домой. – Отец медленно повел ее к двери. – Сегодня уроков больше не будет. Сядь у окна, а я созову певчих птиц на парад – уж они-то, надеюсь, тебя развеселят.

Одилия кивнула и вместе с ним направилась обратно к башне. Но она бы предпочла, чтобы папа научил ее еще нескольким фразам из rara lingua. С тех пор как ей исполнилось шестнадцать лет, он с неохотой делился заклинаниями. Сначала Одилия подумала, что она провинилась и это наказание, но теперь начала подозревать, что папа считает магию, как и яркое оперение, привилегией самцов. В книгах, которые он теперь позволял ей читать, больше говорилось о гнездовании, чем о колдовстве.

Из его рассказов Одилия знала, что он был всего на несколько лет старше ее, когда ушел из деревни, выбрал себе прозвание по-солиднее и объездил весь мир. Он побывал там, где древние авгуры гадали на внутренностях животных. Он разговаривал со стаями ибисов на Ниле и отразил атаку медных когтей гаганы на островке, затерянном в Каспийском море.

Но он так и не рассказал, как ему удалось то, что по силам лишь настоящему чародею, – поймать гербового орла. Одилия и сердилась на отца за скрытность, и гордилась им.

Единственный уцелевший отпрыск легендарного зиза древних евреев, гербовый орел – редчайшая из хищных птиц. Не зная себе сородичей, гербовый орел не умеет говорить от одиночества и редко чистит свои темные перья. Говорят, что распростертые крылья его простираются от края до края горизонта, так что в небе ему не остается места для полета, и сия шутка природы печально восседает на одиноких утесах и руинах.

Раши утверждал, что гербовый орел обладает атрибутами как самца, так и самки. Он желает и вить гнездо, и убивать. Набив зоб кровавой добычей, гербовый орел откладывает яйцо, из которого птенцы не выводятся. Сии древние создания ценятся чародеями за свои сверхъестественные свойства. Если разбить яйцо, на позолоченной скорлупе которого начертан Тетраграмматон, обнаружится не желток, а квинтэссенция переменчивой формы, отражаемая разнородным обликом птицы. С ее помощью мужчина может сменить обличье, а женщина – судьбу. Но зарытые яйца тухнут и чернеют, как старое железо.

Когда Эльстер было девять лет, бабушка взяла ее с собой на ярмарку. Девочка крепко сжимала в кулачке десятипфеннинговую монетку, подарок папы – кисло пахнущего человека, который весь день варил солодовое пиво.

– Купи себе конфетку. Или цветочек, – сказала бабушка.

Веселая ярмарочная суматоха так и звала Эльстер, она вырвалась от бабушки и сразу же смешалась с толпой. Протолкнувшись в первые ряды столпившихся зрителей, она увидела тощего человечка в костюме всех оттенков красного цвета. Он проворно передвигал потемневшие наперстки по столу, покрытому линялым шелковым лоскутом.

Руки его, усеянные крупными пожелтевшими бородавками, двигались проворно и изящно. Вдруг он поднял один наперсток – там обнаружился флорин. Повернул, покружил другой наперсток правой рукой – гляди-ка, вот и ржавый геллер. Монетки он показывал лишь на миг – вызвав восхищенные вздохи толпы, они сразу снова исчезали в своем медном убежище.

– Нюхом чую, что у тебя в кулачке десять пфеннингов, – скороговоркой пробормотал сквозь зубы костлявый человечек. Эльстер сама не поняла, как расслышала сквозь крики зрителей: «Левая, левая рука!» – Что, поставишь на новую жизнь? Сменяешь железо на золото?

Правой рукой он приподнял наперсток, демонстрируя сверкающую марку, круглую, как солнышко, с вычеканенным на ней девичьим лицом. Маленькая Эльстер поднялась на цыпочки и чуть не перевернула стол, пытаясь рассмотреть лицо на монетке. Оно было не похоже ни на мамино, ни на бабушкино – ни на чье из женщин, которых она знала. Монетка была самым восхитительным предметом, который она когда-либо видела: золото сверкало и обещало ей все что угодно. Все-все. Ей так захотелось выиграть у этого чудака монетку, что аж слюнки потекли.

Когда она выпустила край стола, десять пфеннингов выкатились у нее из вспотевших пальцев. Человечек поймал монетку наперстком:

– Выбирай наперсток, сорочья душа! Золотой-то хочется? Левый, правый, средний? Или передумала?

Эльстер впилась в стол глазами, наблюдая за движениями рук. Но уследить за ними никак не удавалось – она просто закрыла глаза, потянулась вперед и вцепилась в руку наперсточника. Его кожа показалась гладкой и твердой, как слоновая кость.

– Вот этот, – выдохнула Эльстер.

Мужчина раскрыл ладонь, и она увидела, что наперсток пуст.

– Может, в другой раз повезет. – Он улыбнулся, и она увидела, что его передние зубы металлические – левый тусклый, железный, а правый блестящий, золотой.

От стола ее оттащила сильная рука.

– Глупая девчонка, – проворчала бабушка и отвесила ей затрещину. – Теперь ничего, кроме наперстка, не получишь.

Внизу, в погребе, камни сочились влагой. От запаха плесени Одилия расчихалась. Она заметила, что отец дрожит от холода. Под ногами была свежевскопанная земля. В нишах стен стояли ящики. В клетке на табурете сидел плачущий человек в накинутой на плечи грязной ливрее королевского двора.

– Последний гонец от принца. – Папа ткнул в драгоценное ожерелье, поблескивавшее у ног узника. – Принес взятку, чтобы помолвку разорвать.

Отец хмыкнул, наклонился и порылся в земле пальцами. Одилия помогла ему разгрести грязь, скрывающую тусклое, серое яйцо.

– Но, папа, он ведь не виноват…

Чародей осторожно вытащил из земли яйцо.

– От традиций не уйдешь, милочка. Еще Софокл писал: «Никто не любит гонца, приносящего дурные вести».

Он вынул из плаща булавку и проколол яйцо, бормоча слова из rara lingua. Затем подошел к пленнику – тот, трясясь, упал на колени. Чародей подул в дырку – из яйца вырвались вонючие сернистые пары и окружили гонца. Его вопли перешли в отчаянные крики певчей птицы.

– Пошлем его принцу в позолоченной клетке с посланием: «Мы с радостью принимаем ваше предложение устроить бал по случаю помолвки». Эх, надо было превратить его в попугая, тогда бы он сам это сказал.

– Папа… – вздохнула Оливия.

– После свадьбы я верну ему прежнее обличье. Обещаю. – Он отнес яйцо к полкам и вытащил ящик с зарытыми в землю колдовскими яйцами. – Какой король лучше заботится о своих подданных?

Принц скорее вычистил бы все стойла во всех конюшнях королевства, чем объявил на балу о своей помолвке с дочерью чародея. Наверняка отец замыслил его погубить, иначе зачем он обрек его на брак с этой гарпией?

– Отец, образумься! Отчего бы мне не жениться на дочери герцога Бременского? – Принц поглядел на небо. Небо было поддельное: мастера расписывали потолок бального зала. С очередным движением кисти появилось облако.

– На той, которая так красива, что родители заперли ее в монастыре? – поднял брови король. – Мальчик, твоя жена должна быть верна тебе одному. Если эталон мужчины для нее Бог, то тебя она вообще уважать не будет.

– Тогда на той графине из Шаумберга…

Король вздохнул:

– Сынок, хорошеньких наследниц с богатыми поместьями много, но волшебства в приданое не получит ни одна из них.

– Волшебства? Да это просто фокусы!

– Превращение в индюка – не фокус. К тому же фон Ротбарт – самый ученый человек, которого я знаю. Если у его дочери есть хотя бы половина его ума и таланта…

– Мертвыми языками да высокопарными стишками царству не поможешь.

Король рассмеялся:

– Только не говори этого кардиналу Пассерину.

В тишине Одилия подняла глаза от пожелтевших страниц книги, в которой рассказывалось, что птенцы пеликана появляются на свет мертвыми, и только мать воскрешает их, клюнув себя в грудь и дав им напиться теплой крови. Одилия своей матери не помнила. Папа никогда не отвечал на вопросы о ней.

Она погасила свечу в подсвечнике и открыла ставни. Ночь за окном была полна загадочных звуков. Одного шума ветра хватило бы, чтобы выманить ее из комнаты.

Одилия подошла к комоду, открыла нижний ящик и нашла под старыми кофтами последнее из припрятанных золотых яиц гербового орла. Она могла бы разбить его сейчас, обратиться ночной птицей и улететь на свободу. Она задумалась об этом соблазнительном плане, глядя на собственное, едва заметное отражение в блестящей скорлупе, затем протерла ее полой халата.

Но желание увидеть лицо Эльстер было сильнее.

И Одилия, как во многие другие ночи, собрала и связала между собой простыни и старую одежду, чтобы по ним, как по веревке, спуститься вниз со стены отцовской башни.

Когда она спускалась при лунном свете, мимо ее головы пролетела какая-то крупная птица. Одилия застыла, оберегая яйцо за пазухой, только пыль из кирпичной кладки под ногами посыпалась под ногами. Летучая мышь? Отец называл их вредителями и охотился на них, оборачиваясь филином. Если он ее увидит… Нет, не заметил – а то бы сразу потребовал вернуться к себе. Может быть, это гербовый орел? Крепко вцепившись в веревку, она ждала конца света – ведь именно это, по словам папы, случится, если орел улетит из клетки. Но отчаянно бившееся сердце постепенно успокоилось, и Одилия сама устыдилась своих страхов. Фон Ротбарт-старший сейчас наверняка спит за столом, размазав щекой чернила на странице. Гербовый орел понуро сидит за крепкой решеткой. Наверное, он тоже мечтает о свободе.