Андрей Евдокимов - Площадь диктатуры
- Этого тоже заберем, - сказал Арцыбулин.
- Мне он на фиг не нужен. Хотите - к себе забирайте - огрызнулся майор.
- Охота тебе, Володя, с этим придурком возиться? В плане он не прописан, а уже вечер. После разберемся, куда он, на хер, денется? - сказал один из милиционеров.
- Откройте портфель для порядка, - приказал Рубашкину майор, и Петр открыл портфель так, чтобы другие не видели.
- Водярочка с винтом и закусь в газете, - обрадованно сказал Иванов, порывшись среди содержимого портфеля.
- Возьмите, товарищ майор, устали ведь, - сказал Рубашкин, доставая бутылку "Столичной".
- Ты совсем тронулся, взятку предлагаешь? - закричал майор, и на его лбу выступили капли пота.
- Какая взятка? Не обратно же везти, - оправдывался Рубашкин, доставая вторую бутылку.
- Кончайте дискуссию! Задержанного - в машину, понятые - свободны! скомандовал низенький капитан, и когда те вышли, повернулся к Рубашкину: Если заложишь, в говне утоплю!
- Разве вы без меня будете? Как же я заложу, если сам буду пить? искренне удивился Рубашкин, а тем временем Иванов уже успел вынуть из серванта стаканы. На всех не хватило, и вернувшемуся с улицы лейтенанту налили в кружку. На закуску разломали, взятые Рубашкиным из дома бутерброды.
- В каких частях служил? - спросил лейтенант.
- Радиолокационные средства наземной артиллерии, - ответил Петр. Выпить хотелось отчаянно, до дрожи.
- За что пить будем? - спросил капитан и неожиданно пропел: Артиллеристы! Сталин дал приказ! - От его злости к Рубашкину и следа не осталось.
- За гвардейскую, орденов Кутузова и Боевого Красного Знамени Красносельскую мотострелковую дивизию, - рявкнул Рубашкин и, не дожидаясь остальных, залпом выпил.
- Что я говорил? Наш человек! - сказал майор Иванов. Прежде, чем съесть, он с удовольствием понюхал хлеб, и его лицо стало благостным.
Он тут же налил снова - всем поровну, грамм по сто. Бутылку с оставшимся на донышке сунул в карман: "Дам задержанному, а то не по-людски получается". Никто не возразил.
- Надо бы убрать, - выпив, сказал Арцыбулин.
- Здесь теперь долго никого не будет, - махнул рукой капитан. Поехали, нам еще в Управление нужно.
Высыпали гурьбой на крыльцо и милиционеры долго возились, запирая и опечатывая дверь.
- Ну, бывай, артиллерист, - майор хлопнул Рубашкина по плечу и, оглянувшись, подмигнул, - да, смотри, больше не попадайся.
Иванов сел в сине-желтый "Газик", остальные набились в черную "Волгу" с двумя антеннами на крыше.
"Газик" пробуксовал в снегу, и в последний момент Рубашкин увидел в заднем, зарешеченном окне Брусницына.
* * *
- С какой стати с чужим объектом пить вздумал - невтерпеж стало? Этот Рубашкин - один из главных фигурантов, по оперучетам числится за Коршуновым, - сказал сидевший на переднем сиденье Арцыбулин.
- Откуда узнал? - спросил Неверхов. Он служил в том же отделении и вовсе не был капитаном милиции.
- Откуда? От верблюда! Как отписываться будем? - раздраженно бросил Арцыбулин, уводя разговор от скользкой темы, и Неверхов понял, что тот узнал про Коршунова окольными путями.
- Напишем, как установление первичного контакта и запросим по учетам, а, что ответит инициатор, там посмотрим, - в отличие от Арцыбулина Неверхов не назвал Коршунова - он недолюбливал обоих - и, хитро ухмыльнувшись, в темноте никто не видел, толкнул локтем соседа: дескать, запомни, как Арцыбулин прокололся*.
Асфальт подсох, и ехали быстро. На обгонах водитель включал маячок и пугал мешавших сиреной. Остаток пути молчали. Неверхов задремал, привалившись к дверце, остальные думали о своем. Никто не вспомнил задержанного Брусницына и, тем более, - майора милиции Ивана Иванова, часто позволявшего себе выпить с кем придется отнюдь не в интересах службы.
2.5. С ВЕЩАМИ! НА ВЫХОД!
Сказать, что Рубашкин испугался, - значит, не сказать ничего. Это был не просто страх, а нечто совсем иное, сродни внезапной болезни, когда мутится голова, подгибаются ноги, и намокшее потом белье холодит до дрожи, будто промерз под проливным ливнем. Он вспомнил, как поучал Борю Горлова обращаться с гэбэшниками, и стало стыдно. Машины уехали, а он все еще стоял у крыльца перед запертой и опечатанной дверью. Уже совсем стемнело, в домах на пустой, будто вымершей улице было темно, но вдоль заборов горели редкие фонари, и от усилившегося к ночи мороза щипало лицо.
Осторожно оглядываясь, он поднялся на крыльцо и сорвал с дверей бумажку с печатью.
"Откуда они узнают? Скажу, что ничего не видел, и все", - подумал он, огибая дом, чтобы не выходить на улицу. Пробравшись через дыру в прогнившей изгороди, он выбрался в занесенный снегом кустарник. Летом он казался густым и непролазным, а теперь сквозь голые и жесткие ветви просматривалось насквозь, и вдалеке над железной дорогой зеленел глаз светофора.
Ему все время казалось, что кто-то подсматривает, продираясь и проваливаясь в сугробах, он то и дело останавливался, но вокруг было тихо, только шумело в ушах от собственного дыхания.
"Куда же я с этими бумагами?", - он даже вздрогнул, вспомнив, что было в портфеле. Кроме программ и заявлений нескольких новых партий, листовок "Демократического Союза", - он давно обещал их Брусницыну, - там были списки первичных организаций "Народного фронта" с адресами и телефонами всех активистов. Петр должен был отдать их Таланову еще до Нового Года, а теперь клял себя за разгильдяйство. Он подумал, что ни в коем случае нельзя везти их в город, за ним, конечно, следят и перехватят по дороге.
Примяв снег, он ссыпал бумаги в ямку и забросал их ветками. Уйдя на несколько шагов, он снова испугался и повернул назад. Вокруг по-прежнему никого не было, Петр одну за другой зажигал спички, пока не занялось. Язычки огня едва поплясали, вдруг вспыхнуло разом так, что пламя метнулось выше кустов, а его опалило жаром. Бумаги горели долго, он ворошил их палкой, искры и пепел летели вверх и опадали на почерневший снег рядом, а когда потухло, темнота обступила со всех сторон, только высоко в небе льдисто мерцали звезды.
Перед тем, как подойти к станции, Петр долго оттирал снегом лицо и руки, ему чудилось, что сажа и копоть намертво въелись в кожу, и все это увидят. Однако на перроне почти никого не было. Петр доехал до Финляндского вокзала и, смешавшись с редкой толпой, дошел до остановки. Двенадцатый подошел удивительно быстро, он вскочил в него в последний момент, когда троллейбус почти тронулся.
- Тебе звонили из Москвы: у них кто-то в командировке, и завтра ты должен быть в Смольном, вот, я все записала, - сказала Катя, как только он вошел в квартиру.
В последнее время Рубашкин печатался, где только мог, и даже стал внештатным корреспондентом трех центральных изданий, в том числе профсоюзной газеты "Труд". Начальник ее Ленинградского корпункта Петя Котов хорошо относился к Рубашкину и очень помогал. Уезжая в командировку, он, видимо, дал редакции рубашкинский телефон, и завтра в двенадцать надо было придти в Смольный на встречу Гидаспова с журналистами
- Толковая у меня жена, - сказал Петр, прочитав записку.
- Только муж - бестолочь, - скривилась Катя. - Работу бросил, болтаешься, черт знает где, и черт знает с кем. Денег не дождешься, и, если бы не папа...
- Давай съездим в гости к Ире, которая биологии учит, - прервал ее Рубашкин.
- Не учит, а преподает, - поправила Катя, но все же пошла звонить. Поговорив, удивилась: "Ее Ваня сказал, что еще сегодня тебя ждал. Какие у тебя с ним дела? Он же горький пьяница! И как в милиции таких держат?"
- Ты все время говоришь, что мы никуда не ходим, никого не видим, что подруги обижаются, - возразил Петр, еще в поезде решив ничего не рассказывать жене. - А Ваня - нормальный мужик, я, может быть, о нем статью напишу.
- Для тебя любой, кто бутылку заглотит - нормальный, - огрызнулась Катя, но было заметно, что она не сердится.
- Пойдем спать, мне завтра в Обком с утра, - Петр почувствовал усталость, глаза слипались.
- В десять часов спать? Я лучше телевизор посмотрю!
Выключив свет и укрывшись еще не согревшимся одеялом, Петр заставил себя не думать о случившимся. "Если пригласили в Обком, значит сегодня не придут, а после образуется", - успокаивая себя, подумал он и вскоре уснул.
* * *
За ночь выстудилось ниже двадцати пяти градусов. Низкое бордовое солнце едва просеивалось сквозь колющую морозом мглу, клубы дымного пара выталкивались из закоптелых труб и стлались над стылым городом. От остановки на углу Суворовского до входа в Смольный было с полкилометра, но Рубашкин едва отдышался в теплом холле, где уже толпились озябшие журналисты. Со многими Петр уже встречался раньше, хотя до сих пор смущался - ему было неловко среди знаменитых.
- А ты сегодня кого представляешь? - заметив Рубашкина, спросил Юра Трефилов из "Ленправды"
- Сегодня - от "Труда", - пожимая руку желчному Сергею Краюхину, ответил Рубашкин.