Коллектив авторов - Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность
В феврале 1945 г., рассуждая о последствиях войны, Л. В. Шапорина высказала убеждение, что «военная интеллигенция, ведущая так блестяще войну, должна сказать свое слово, народ, проливающий свою кровь, должен выйти из рабства. И кроме того, западному миру нужен наш рынок»[326].
Конечно, подобные мнения вряд ли преобладали. Существовали (и, возможно, были более распространены, но реже попадали в материалы НКГБ) гораздо более лояльные с точки зрения власти настроения. Так, писатель Вс. Вишневский 28 января 1943 г. записал в дневнике: «Непрерывное обсуждение проектов послевоенного устройства мира. Существует ряд конкретно разработанных планов… СССР должен прийти к “круглому столу”, имея максимальные ресурсы и наиболее выгодные военные и политические позиции. Воля СССР должна быть осуществлена!»[327] 16 марта 1943 г. в блокадном дневнике Г. А. Князева появилась такая запись: «идет смертная борьба между “новым по рядком” Гитлера и коммунизмом Ленина – Сталина. Третьи – буржуазные демократы Англии и Америки – покуда поддерживают противников Гитлера (но отнюдь не коммунистов). Борьба между первыми двумя системами идет смертельная, тотальная, на взаимоуничтожение. По-видимому, этого и ожидают втайне третьи… я твердо уверен, что трудным путем, но человечество идет к единой мировой трудовой федерации – Союзу Советских социалистических республик всего мира»[328]. О том же размышлял и М. М. Пришвин в августе 1944 г.: «Начинает мелькать перспектива на будущее: наши по беды за границей будут сопровождаться формированием новых членов СССР: Польши, Чехии, Румынии, Югославии и самой Германии». Через год, уже в августе 1945 г., он был еще более категоричен: «Если понимать большевизм в России как силу возмездия за нарушенную правду жизни в Первой мировой войне, то из Второй мировой войны неминуемо должен выйти во всем мире социализм»[329].
И, как бы предвосхищая будущую «холодную войну», физик В. С. Сорокин писал в частном письме в январе 1944 г.: «Насчет того, что планируют союзники, прочти в № 10–11 “Мирового хозяйства” о том, что они собираются сделать в Европе после войны. Вот уж кто мерзавцы, так это они. Ханжи и бандиты, каких больше не найдешь нигде. Не далее как в 1947 г. мы будем иметь с ними дело»[330]. Подобные прогнозы встречаются, впрочем, не только у него[331].
Но наиболее трезвый вывод сделал в своем блокадном дневнике в январе 1942 г. И. И. Жилинский, начальник отделения Управления дорожного строительства Октябрьской железной дороги: союзники «имеют попытку повлиять на внутренний режим в нашей стране в смысле свободы слова и вероисповедания в полном смысле этих терминов на демократических началах. Однако наши в этом, конечно, проявят достаточно увертливости, а Америка и Англия отступят и разрешат нам вариться в собственном соку»[332].
Изменения политического строя под давлением союзников ожидала не только интеллигенция. Подобные настроения существовали и в городах, и в деревне.
Еще в ноябре 1942 г. красноармеец Евстегнеев (вскоре арестованный) уверенно заявлял: «Наше правительство и партия продались англичанам, если даже будет наша победа, то после войны у нас будет власть англичан, а не советская. В нашей стране создалось такое затруднительное положение, что приходится идти на все уступки англичанам. Теперь Советский Союз не сам руководит, а ему диктуют Англия и Америка»[333].
Постепенно ситуация на фронтах менялась к лучшему, но представления об определяющем влиянии союзников фиксировались все чаще, и трудно сказать, чего в них было больше – опасений или надежд.
«Усиленно распространяются слухи о том, что скоро будет у нас введена свобода различных политических партий, а также свобода частной торговли, что будет выбран новый царь, что после войны миром будут руководить Америка и Англия и т. д.», – утверждалось в справке о политических настроениях в Свердловске в 1943 г.[334] Жители только что освобожденных территорий в декабре 1943 г. спрашивали пропагандистов ЦК ВКП (б): «Будет ли существовать советская власть после войны или же будет такая же власть, как в Америке и Англии?.. Зачем США укрепляют свои военные базы на Аляске, не направлено ли это против СССР?.. Смогут ли мирно ужиться СССР с капиталистическими странами после разгрома Германии? Как долго Советский Союз может быть в капиталистическом окружении?»[335]
По свидетельству историка Г. И. Мирского, московские рабочие уверенно утверждали, что союзники в обмен на оказанную помощь поставили условие: «Разрешить после войны свободную торговлю и вольный труд. Многие верили в это и мечтали о грядущих переменах, возлагая надежды именно на Америку и Англию. Пусть останется Сталин, пусть останется партия, но главное – вот это: свободная торговля и вольный труд»[336]. Зато крестьяне Тихвинского района Ленинградской области в 1944 г. хотели большего: «После войны у нас коммунистов не будет. Партия большевиков должна отмереть и отомрет, потому что наши союзники Англия и Америка капиталисты, поставят дело так, как им нужно»[337].
Среди вопросов, заданных весной 1943 г. в Башкирской области, есть и такой: «Правда ли, что при заключении договора союзники ставили три вопроса – открытие церквей, введение погон, роспуск колхозов?»[338] Подобный вопрос задавали и в Удмуртии: «Правда ли, что Америка требует от нас роспуска колхозов и восстановления церкви?»[339] А в Пензенской области в 1942 г. был зафиксирован слух, что «26 государств якобы предъявили ультиматум Советскому правительству о роспуске колхозов и об открытии всех закрытых церквей»[340].
Ликвидация колхозов представлялась особенно вероятной. Вот примеры подобных высказываний: «Некоторые говорят, что колхозов не будет, ибо Америка и Англия оказали свое влияние»[341]. И далее: «Они требуют, чтобы не было больше колхозов, а наши не соглашаются. Возникнет новая война и нам тоже уж не справиться, заберут нас англичане и не будет больше колхозов… Скоро дождемся того момента, когда будем работать на себя и жить самостоятельно, без палки. Так хотят наши союзники Англия и Америка»[342].
Характерно, что в межсоюзнической полемике (в частности, в западных средствах массовой информации) на первый план выступали требования свободы вероисповедания в СССР, а отнюдь не ликвидации колхозов. И этот сюжет нашел отражение в массовом сознании. Некоторое изменение политики в отношении православной церкви в годы войны комментировалось порой следующим образом: «Наше отношение к духовенству диктуется требованиями союзников – Америки и Англии… Двадцать восемь лет не говорили о попах, а тут заговорили, когда мы стали союзниками Англии… Англия и Америка повернут нас на старый лад…»[343]
Даже гораздо менее значительные и на первый взгляд мало связанные с межсоюзническими отношениями мероприятия власти, в частности, введение погон в Красной Армии, вызывали подобные высказывания. Так, красноармеец Павлушин уверял своих товарищей, что «Англия и Америка предложили Советскому Союзу открыть церкви, ввести погоны и эти мероприятия проводятся в жизнь». К еще более радикальным выводам пришел сержант Панасенко. Он расценил введение погон как начало изменения государственного строя СССР: «Я думаю, что у нас государственный строй будет таким же, как в Англии и Америке, потому что Советская страна среди капиталистических стран одна существовать не сможет»[344].
Подобные ожидания, казалось бы, подкреплял роспуск Коминтерна в 1943 г. Независимо от общей – позитивной или негативной – оценки этого решения, причину его практически единогласно видели в стремлении СССР сделать шаг навстречу союзникам: «Это очень тонкое, продуманное и дипломатическое решение, которое безусловно способствует укреплению связи между СССР и союзниками… Нам начинают диктовать и вообще сейчас мы во многом зависим от союзников… Роспуском Коминтерна мировую революцию похоронили навечно… Компартии на западе влачили жалкое существование, а теперь и эта система рухнула под нажимом Америки и Англии». И вполне логичным казался следующий вывод: «Коминтерн как неугодная нашим союзникам организация уже распущена и роспуск этот совпал с пребыванием у нас серьезных представителей от союзников. Надо полагать, что это сделано по их предложению, теперь надо ждать дальнейших изменений в государственном строе в СССР»[345]. Приведенные здесь высказывания зафиксированы в Ленинграде, но сохранились справки об отношении к роспуску Коминтерна в Москве, Ульяновской и Свердловской областях, которые дают практически идентичную (хотя и менее подробную) картину[346].