Андрей Евдокимов - Площадь диктатуры

- Ты говоришь, что я могу лететь?

- Я говорю, что ты свободен!

Так же легко и просто, как это было сказано, птица расправила крылья без малейших усилий! - и поднялась в темное ночное небо. Вся стая проснулась услышав одинокий голос, прокричавший с высоты пяти тысяч футов:

- СЛУШАЙТЕ ВСЕ! Я МОГУ ЛЕТАТЬ! СЛУШАЙТЕ! Я МОГУ ЛЕТАТЬ!

На восходе солнца почти тысяча чаек толпилась вокруг Джонатана.

Им было безразлично, видят их или нет, они слушали и старались понять, что говорит Джонатан об очень простых вещах: о том, что чайка имеет право свободно летать по самой своей природе, и ничто не должно стеснять ее свободу - никакие обычаи, предрассудки, запреты или заблуждения.

- Даже если это Закон Стаи? - раздался голос из толпы чаек.

- Существует только один истинный Закон - тот, который помогает стать свободным. Другого нет, - тихо ответил Джонатан, но его услышали все.

..."

- Накуролесила и опять со своей птичьей книжицей, - запахивая халат, и зевая заворчала свекровь. - Коля из-за тебя ночь не спал, дежурного по Обкому на ноги поднял...

- Дежурный-то зачем? - не удержалась Лариса.

- Где же машину ночью взять? Только через дежурного. Ох, не к добру эти твои полеты во сне и наяву, не к добру. Сын растет, мать не видя. Пора бы тебе, милая, дурь из головы выбрасывать. Дело к тридцати идет.

* * *

Ровно в шесть утра оставленный с вечера репродуктор врезался в неспокойный сон первого секретаря Петроградского райкома КПСС Виктора Михайловича Котова величавым напевом Гимна: "... Да здравствует созданный волей народов, великий, могучий Советский Союз! ... Нас к торжеству коммунизма ве-е-едет!"

Не затихли последние звуки, а Котов уже был на ногах и на знакомое приветствие диктора "С добрым утром, дорогие товарищи!" ответил вслух: "С добрым утром!".

Поджигая газ, он в который раз подумал, что пора бы жениться, но эта мысль была вялой и мимолетной, и через минуту под жужжание электробритвы "Харьков" Котов уже припоминал сегодняшние дела: что нужно сделать перед выездом в Обком, кого вызвать и какие документы взять для беседы с Гидасповым, назначенной сразу после планового совещания по идеологическим вопросам.

С идеологией последнее время очень не гладко. Демократы совсем распоясались - клеят листовки прямо на дверях райкома. Последняя даже запомнилась возмутительной наглостью: "Говорят, партаппарату вновь повысили зарплату. Нам дороже с каждым днем аппарат и все кто в нем!".

Все это - ложь. Во-первых, оклады партийным работникам не повышали уже три месяца. Во-вторых, издевательское "нам дороже...". Ведь каждый нормальный советский человек действительно дорожит своими избранниками потому, что твердо знает: в партийные и советские органы попадают лучшие из лучших, а если кое-где порой и просачиваются недостойные, то от них быстро избавляются.

"Пора наконец занять рубежи, отступать за которые никому непозволительно, - водя по щеке бритвой, размышлял Котов. - Надо смело и решительно бороться за умы и души человека. Каждой бессовестной и грязной листовке противопоставлять десятки, сотни образцов массовой пропаганды и наглядной агитации. Например, эскиз плаката, который принесли вчера на утверждение. Крупным планом - умный и волевой руководитель с партбилетом в руке, а по левому верхнему углу броско: "Член я партии, слуга и сын народа! Неколебим я в преданности ей!"

Котов даже пропел на разные мотивы, то повышая, то понижая голос, но, повторив в третий раз, вдруг спохватился: "Почему ЕЙ, то есть партии? Это, конечно, правильно, очень правильно, но там говорится и о народе: "слуга и сын народа". Значит, нужно писать: "ИМ! Неколебим я в преданности ИМ!" Только так надо в данном контексте - еще раз напомнить простым людям о том, что именно ПАРТИЯ - истинная защитница и надежда народа!

"А Шилов пропустил слово "ей". Бездарь! Ни до чего сам не додумается. Никому нельзя доверять, всех поправлять надо", - рассердился Котов. - "Что касается пакостников, которые уродуют архитектуру, то их давно пора сажать! Хватит им стенки марать! На стройках народного хозяйства рабочих рук не хватает. В трудовых лагерях научат грамоте и культуре. Надо бы по душам поговорить с Коршуновым. Он мужик информированный и неглупый, поможет сориентироваться", - думал Котов.

Если бы Виктор Михайлович верил в телепатию и обладал даром чтения мыслей на расстоянии, то несказанно б удивился.

* * *

Павел Васильевич перешел в осмысленный контакт с окружающей средой сразу и бесповоротно. Мгновенно оценив обстановку, он понял, что до подъема осталось полтора часа, и только после этого вспомнил о вчерашнем разговоре.

"Значит, новое место службы. Хватил отсиживаться в районе - не мой уровень. Но рвать нельзя, на всякий случай нужно хорошо попрощаться с Котовым, зачем врагов наживать, - думал он. - И все-таки жаль, что операцию прикрыли. Разработали замысел, спланировали с большой перспективой и вот прокол на мелочи. Впрочем, почему на мелочи? В нашем деле мелочей не бывает, да как часто об этом забываем, даже лучшие и толковейшие чекисты иногда забывают и ошибаются. Ошибаются, как минеры - всего один раз!"

И вдруг совсем некстати в голове подполковника отпелась дурацкая частушка, отпелась по-бабьи, с подвыванием и переборами: "Пока связист вертел катушку, чекист имел его подружку!".

От назойливого припева было трудно отвязаться, но он сосредоточился и по счету "три" рывком встал с кровати.

* * *

Час спустя хлопнула неплотно закрытая форточка, и в спальне Рубашкиных загудел ледяной ветер. Катя потянула на себя одеяло, но через несколько минут снова стало холодно.

- Закрой форточку, Петя, - попросила она, но тот что-то пробормотал и повернулся на другой бок.

- Опять нахлестался, бестолочь! - выругалась Катя, но делать было нечего - поворочавшись, она встала и пошла к окну.

- Старуха, дверь закрой! - неожиданно ясным голосом выговорил Рубашкин.

* * *

Горлов встал вместе с Ниной собирать дочку в школу. Только плеснув в лицо холодной водой, он проснулся окончательно.

"Как она сказала? Я тебя так люблю? Да, неважно, что, важно, как!" думал он и, глядя в зеркало, радостно улыбался.

- Представляешь, папочка, учитель по природе* сказал, что за восемь миллионов лет в недрах Земли ничего существенного не произошло, - глотая бутерброд, говорила Маша. - И до сих пор никто не может понять, почему столько времени прошло, а ничего не случилось. Как ты думаешь, разве такое бывает?

- Вполне возможно. Они ведь недра, - рассеянно отвечал Горлов, и видя, что дочь не понимает, пытался объяснить: "Понимаешь, недра - это такие глубины, где никто никогда не бывал. Там нет ни одной живой души, даже червяков, только камни, глина и вода, о кое-где все горит, будто в доменной печи..."

* * *

К тому времени, когда Маша вышла из дому, очистившееся от туч небо налилось густой синевой, а выцветающие от близкого рассвета звезды угасали одна за другой. Заслоненный громадами серых зданий Восток наполнялся алым сиянием, обещая крепкий мороз с колючим и злым ветром. Но Маша не смотрела на небо и не думала о звездах. Тяжелый ранец с учебниками оттягивал спину; она шла, по-старушечьи согнувшись, и, переходя улицу, осторожно дожидалась, пока проедут машины.

Конец 2-й части

Часть 3. Реализованное наложение

3.1. ВЫШЕ УРОВЕНЬ АНАЛИЗА ПРОЦЕССОВ!

В приемной председателя КГБ было светло и просторно - большой письменный стол помощника с казенной лампой под зеленым абажуром, сбоку приставная тумбочка с множеством телефонов, на стене - потемневший от времени портрет Ленина, а напротив вдоль всей стены вытянулась линия стульев, обитых бардовым бархатом. Тишину нарушал только постоянный шорох больших, в полтора человеческих роста немецких часов. Каждые четверть часа они гулко отбивали незнакомую мелодию, а когда стрелки сошлись на двенадцати, раздался скрип, со скрежетом распахнулась неприметная дверца, и выскочившее оттуда птичье чучело со вкусом откуковало положенное число раз.

Сурков не услышал ни звонка, ни зуммера, но помощник вдруг снял трубку одного из аппаратов, что-то коротко ответил и, положив трубку на место, вежливо предупредил:

- Товарищ Крючков выезжает со Старой площади, прибудет через восемь минут.

Вскоре через комнату прошел официант с подносом, накрытым белоснежной салфеткой, Сурков догадался, что Председатель уже у себя. Потом в кабинет зашли два сотрудника, пиджак одного из них был сильно помят и подмышкой топорщился. Они вскоре вышли; в мятом пиджаке шел сзади, а передний нес в руке потертый фибровый чемоданчик, прикованный к руке браслетом с никелированной цепочкой.

- Заходите, Алексей Анатольевич! - пригласил помощник и, выйдя из-за стола, открыл первую из двух дверей кабинета.

Крючков держал по телефонной трубке у каждого уха, третья лежала на столе микрофоном вверх, и он говорил в три аппарата одновременно: