Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

В феврале, когда я приехал обратно, зашёл на филфак и застал прямо в коридоре Тамару, разговаривавшую с двумя очень красивыми девушками. Мы кивнули друг другу, и я стал ждать конца разговора. Наконец девушки ушли, а Тамара сказала мне: 'Та, которая блондинка - это Белла, у которой мы познакомились с Димой; та, которая с тёмными волосами - это Галя, внучка твоего любимого Сталина'. Видя, что я встрепенулся, Тамара заметила: 'Я не позволю тебе, жалкому женатику, даже подойти к хорошей девушке. Забудь!'.

А затем, взглянув мне в глаза, Тамара продолжила: - Ты, как скорпион при пожаре, ужалил сам себя, и теперь тебе - конец. В моих глазах, по крайней мере. Встреч больше не будет! А сейчас пойдём в 'Москву' на 15 этаж и отметим наш развод!

Мы поднялись туда; в кафе 'Огни Москвы', почти не было посетителей. Мы пили портвейн '777'. Я уверял Тамару, что 'безумно' люблю её, и даже делал попытки перелезть через ограду на балконе, чтобы броситься вниз (сетки на балконе тогда не было). Но Тамара сказала: 'Бросайся, если хочешь, чтобы я поверила тебе, что ты любишь меня 'без ума'!'

Я был повержен. Тогда я взял ручку и написал Тамаре на салфетке прощальное стихотворение, которое сочинил заранее, предчувствуя наше расставание.

Стихотворение было в стиле Руставели:

Я уйду по доброй воле,

Осознав своё паденье,

Я тебе не нужен боле -

Не помогут ухищренья!

Тщетно я спасти пытаюсь

Чувство, мёртвое от яда -

Что погибло, не рождаясь,

То спасать уже не надо!

Я ж уйду по доброй воле,

Буду маяться по свету,

И на крик душевной боли

Не найду ни в ком ответу!

Тамара прочла стихотворение, оно ей понравилось; она заметила, что оно похоже на стихи Шота Руставели.

- Чтож, Шотик, попрощайся со своей любимой царицей Тамарой и больше на моём пути не попадайся!

Мы поцеловались и разошлись.

Белая горячка и голодные пиры

Как я уже говорил, в середине декабря жена увезла меня в Тбилиси. Во-первых, Новый Год приближался, и она хотела встретить его со мной. А во-вторых, обнаружилась причина и посущественней.

Дело в том, что 'разоблачение' меня в квартире Тамары, а главное - внезапный приезд жены и мой позорный разрыв с любимой женщиной, так подействовали на мою психику, что я перестал спать. Вадим милостиво уступил нам комнату, перебравшись в другое - 'культурное' общежитие, куда ранее перешли жить наши аспиранты, где так и остался в дальнейшем.

Но, несмотря на комфорт, сон ко мне не шёл. Я был слишком возбуждён, в голову лезли нездоровые мысли; я лежал с открытыми глазами и мучился. Потом решил встать и хоть почитать что-нибудь. Выпил кофе, чтобы взбодриться и позаниматься 'теорией' до утра.

День прошел как-то сумбурно - я с утра сбегал за выпивкой, познакомил жену с Серафимом и Лукьянычем; мы погуляли немного по заснеженному городку, а вечером выпили снова. Чтобы заснуть, я выпил, как следует. Но сон снова не шёл ко мне.

Тогда я поднажал на кофе, чтобы добиться какой-нибудь определённости. Но так как после кофе я протрезвел полностью, то опять принялся за водку. И к своему ужасу заметил, что не пьянею. Я выпил всё, что было, но в голове - хрустальная чистота. И я стал понимать, что это всё не просто так, а меня травят. Подсыпают, подливают мне в кофе и в водку какую-то отраву, а потом исчезают. Выбегают из комнаты, как тени и ходят под окном. Ждут, когда я отвернусь или выйду в туалет, чтобы снова забежать ко мне и сделать подлость. Ну, погодите, я вам покажу!

Был уже восьмой час утра. В окно было видно, как по снегу в сумерках пробежали какие-то серые тени; они иногда оборачивались и злобно скалились на меня.

- Обложили кругом, сволочи! - подумал я, и осторожно, чтобы не разбудить жену, достал из тумбочки огромный воздушный пистолет, уже переделанный на гладкоствольный мелкокалиберный. Положив на подоконник коробку с патронами, я вставил один из них в ствол, закрыл затвор и, открыв окно, прицелился в одну из теней на улице. Гулко прозвучал выстрел. Тень молча рванулась и исчезла. Я перезарядил пистолет и выстрелил в другую тень, которая тоже безмолвно ускользнула.

- Вот, гады, пуля не берёт - значит нечистые! - мелькнуло в голове, - что же делать? Обернувшись, я увидел бледное лицо жены позади себя, а в глубине комнаты, прямо на нашей кровати, я заметил нечто такое, чего не могу забыть и по сей день. Это нечто (или некто) был коротышкой, похожим на большое толстое полено, стоявшее на кровати в изголовьи. Полено было как-бы обтянуто чёрной замшей, мягкой и нежной, а в верхней части его горели зелёным фосфористым светом большие глаза. Глаза были спокойными и уверенными, и сам 'он' стоял твёрдо, как забетонированный столб.

- А вот и 'главный'! - покрывшись холодным потом, подумал я, и, глядя 'главному' в глаза, не раздумывая, выстрелил в него. 'Главный' и не пошевелился.

Тогда я в ужасе швырнул в него пистолет и со зверинным рёвом кинулся на него. Я кусал его, рвал его на части, а он спокойно и уверенно продолжал смотреть мне в глаза. В комнате вдруг зажгли свет, и я почувствовал, что меня крепко держат за руки. Я рванулся, куснул кого-то, а потом вдруг увидел, что меня держат соседи по общежитию. Лиля трясла меня за плечи и что-то кричала, вся в слезах.

Увидев, что я пришёл в себя, меня отпустили. Я сел на кровать и оглянулся на изголовье. Там было пусто.

- А где Главный? - спросил я

Меня снова схватили. Так продержали меня, уже сколько, не помню. Кто-то успел вызвать скорую помощь, как я понял, с психиатрическим уклоном. В комнату вошли два здоровых мужика в белых халатах, сделали мне укол в вену. Я не сопротивлялся, так как начал понимать неадекватность своего поведения. Вкололи мне, как я узнал позже, аминазин.

С этим препаратом я ещё встретился и гораздо позже, но действие его я никогда не забуду. При полном сознании, я почти не мог шевелиться. Состояние было, как у животного, тигра, там, или медведя, в которого стрельнули обездвиживающей пулей; по крайней мере, как это показывали по телевизору.

Мужики подхватили меня под руки и снесли вниз. Усадили, вернее, уложили в машину типа УАЗика, жену посадили рядом, и мы поехали. Минут через сорок (я понял, что мы ехали не в Москву, а в пригород), меня выволокли и затащили в красное кирпичное двухэтажное здание. Немного посидели в коридоре и завели в комнату врача.

К тому времени я уже соображать начал хорошо, но двигался с трудом. С врачом старался говорить с юмором: перепили, дескать, вот я и решил попугать друзей игрушечным пистолетом. А соседи приняли всерьёз, ворвались в комнату, схватили и ребят этих вызвали.

- Ну, виноват, я, но не в тюрьму же сажать из-за этого! - заключил я.

- За хулиганство можно и в тюрьму, - устало ответил врач и проверил мои реакции.

- Что это мне вкололи ребята? - успел спросить я врача, - сильная вещь, первый раз встречаю!

- Будешь буянить, встретишь ещё раз! - ответил врач, и взглянул в какую-то бумажку, сказал: 'Аминазин, три кубика двух с половиной процентного раствора с глюкозой - внутривенно!'.

- А - а, ответил я, - запомню, может, пригодится!

Меня отпустили под честное слово жены, что она первое время не оставит меня одного. Она ответила, что сегодня же отвезёт меня домой в Тбилиси.

- Вот так будет лучше! - с облегчением сказал врач.

Лиля остановила такси и отвезла меня в 'Пожарку'. Собрала вещи, и мы поехали на Курский вокзал. Долго стояли в очереди, но сумели-таки взять билеты на вечерний поезд на Тбилиси - продали разбронированные билеты. Стоили тогда билеты сущий пустяк, сейчас электрички дороже!

Ехали в плацкартном вагоне, я преимущественно спал, отсыпаясь за две бессонные ночи.

Про случай со мной договорились никому не говорить; я понял и хорошо запомнил, что же это такое - 'белая горячка', никому не советую, ею 'болеть'!

Тбилиси встретил нас новогодними хлопотами. Надо сказать, что эти хлопоты были обоснованными - есть было нечего, а стало быть, и закусывать нечем на встрече Нового Года. В Москве особых изменений в продовольственном вопросе я не заметил, да мне было и не до этого - любовь не давала замечать ничего вокруг. А в Тбилиси я воочию увидел, что такое голод, да, да, голод, как, например, в 1946 году и ранее.

В самом конце 1963 года, да и в первой половине следующего, продовольственные магазины были практически пусты. Особенно волновало народ отсутствие хлеба - в Грузии, да и вообще на Кавказе, хлеб едят килограммами - это вам не Германия! В остальном выручал рынок или 'базар' по-местному, но цены были заоблачными. Но хлеба и на базаре не было - продавали кукурузный 'мчади' (пресные лепёшки), но хлеба они населению не заменяли.

Новый Год договорились встречать с однокурсниками на квартире у одного из товарищей. Вино, чачу, зелень, лобио, пхали (простите за неприличное название - это всего лишь зелёный кашеобразный острый салат), хули (ещё раз простите, но это сильно наперченный салат из варёной свёклы), и другие разносолы (не буду перечислять, чтобы больше не извиняться!) привезли из деревень. Кур (по-местному 'курей') и другое мясо купили на рынке ('базаре').