Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов
— Ма, ты чего? — осторожно спросил Колька. Окружающие наблюдали за происходящим с немым восторгом.
— Свет, Свет, — окликнул её Шевырёв, — ты полегче… сын-то у тебя настоящий герой!
— А вот я ему за геройство и медальку припасла, — в руке у женщины возник сложенный вдвое ремень. — Иди-иди, сынок, — с прежней ласковостью она поманила Кольку пальцем. — И ты, младшенький, далече не убегай.
— Не, мам, не пойду — так же ласково ответил Колька, умелым манёвром оставляя между собой и матерью младшего брата и штабель ящиков. Сашка молча рванул в сторону ангара.
— Свет… — начал Шевырёв, но тётя Света, не оборачиваясь, сказала:
— А ты, пень старый, ещё полезешь в воспитательный процесс — без всего висящего останешься. От бороды и до перчика твоего лежалого.
Вокруг разразились хохотом. Воспользовавшись этим, тётя Света сделала ловкий бросок вокруг штабеля, но Колька был настороже и понёсся в другую сторону, вопя:
— Ма, уйду! Честное слово, вот все свидетели — уйду! Сюда жить уйду, дома вообще не появлюсь — м-а-а!!!
Отчаявшись попасть по Кольке, тётя Света бросила ремень и… заплакала. Колька остановился, постоял. Осторожно подошёл к матери, тронул её за плечо:
— Ма… ну ма…
— Уйди, изверг! — она оттолкнула сына. — Весь в отца!
— Ну и разве плохо? — робко спросил Колька. Мать вздохнула, обняла его.
— Коль, пойдём домой, — на два голоса произнесли одно и то же мама и Дашка. Я кое-как поднялся на ноги. В этот самый момент закричала — страшно, ужасно закричала — мать Пашки Дороша, зовя Пашку; другие сыновья держали её, обняв с обеих сторон и сами плакали.
— Ма, — сказал я, — Витька у турок остался, — и заплакал. Плакать было больно, слёзы из левого глаза жгли огнём. Я кривился, и Дашка вытирала мне щёку. Они с мамой вели меня под руки, заглядывая в лицо. Меня бросало из стороны в сторону. Было так плохо, что я даже не думал, как это всё выглядит со стороны.
Я тогда думал ещё, что "быть мужчиной" — значит, никогда не плакать…
…В комнатке у мамы лежал на её раскладушке Дениска — восьмилетний мальчишка, которого во время налёта обожгло фосфором. Я сам помогал его затаскивать в комнату — осколки с горящим составом вошли ему в левую ягодицу и в левое предплечье, фосфор горел внутри. Мальчишка не кричал — у него перехватило горло — а только, выкатив глаза и открыв рот, бился у меня на руках, с такой силой, что мне казалось: я держу дрожащие от натуги стальные тросы. Я швырнул его на стол, и мама тут же, прижав его всем телом, ножом достала исходящие жёлтым дымом пластиковые куски…
Сейчас Дениска лежал на животе и читал книжку. Когда он повернулся, я встретился взглядом с его глазами и увидел, что в них нет ни боли не испуга — только удивление: кто пришёл-то? Наверное, он уже забыл, как мучился, как ему было больно (я себе и представить не могу — как!) и как он наконец заревел… а потом мама носила его на руках по комнате, пока он не уснул…
Забыл. Коротенькая память, как же хорошо…
Я упал на скамью у дверей, и Дашка кинулась меня разувать. Из берцев просыпалась земля — я сегодня набрал её прямо на аэродроме, не около маминого окна, как в прошлые вылеты…
— Коля, мальчик, ты цел? — мама села рядом. Она даже не спрашивала, что тут делает Дашка.
— Цел, — ответил я. Подмигнул Дениске — наверное, получилось страшно, потому что он замигал.
— Глаз видит?
— Видит… больно… — пожаловался я. И почувствовал, что очень хочу захныкать.
Мама пошла на интернатскую кухню и в медпункт. Дашка взялась стягивать с меня куртку… и в ладонь ей выскользнул крестик — тот, каменный, который я носил на кожаном шнурке.
— Откуда это? — спросила она. — Коль?..
Но отвечать у меня не было сил. Дениска стал сползать с кровати, но я махнул ему рукой, завалился на лавку и уснул. Сразу.
* * *
Я проснулся и не сразу понял, где я и что со мной, а главное — который час. В голове всё было перепутано, я лениво попытался этот клубок распутать и не смог. Глаз ныл, но я им видел и, дотронувшись пальцами осторожно, понял, что он чем-то смазан.
Я лежал всё-таки на раскладушке. Рядом на скамье "одной половинкой" сидел и читал Дениска — заметив мой движение, он поднял голову и улыбнулся так, как будто я ему был родственник. Спросил — тихонько, но звонко:
— А ты знаешь сколько спишь? Вчера весь вечер. Ночь. Сегодня день. И скоро опять вечер будет. Никого нет, мне сказали, чтобы я тебе попить дал… — он поморщился, начал слезать со скамейки, но я сел:
— Не надо, я сам.
— Ага, — непосредственно согласился он, — а то… — он посмотрел по сторонам, — …жопу больно знаешь как?
"Не знаю," — хотел сказать я. Но не сказал. В коридорчике напился из бачка холодной воды, вернулся обратно. Лёг. Денис следил за мной и выдал:
— Все говорят, что вы герои и что вы фронт спасли. Расскажи, а?
Меня внутри передёрнуло. Я ничего не помнил. Почти ничего, только страх.
— Давай лучше… — мой взгляд упал на книжку, которую он читал, это были "Семь подземных королей" Волкова. — Давай лучше я тебе почитаю?
— Давай, — удивлённо, но обрадовано сказал он и заёрзал на лавке, ойкнул, опять сморщился. Я встал:
— Ты ложись и слушай. А я буду читать сидя…
* * *
Прорвавшиеся окруженцы отходили на отдых через Упорную. Мы с Дашкой шли на площадь, куда всех "героев" собирал атаман, когда на окраине вдруг поднялся крик, шум, даже вой какой-то. Мы рванули туда.
Первый, кого я увидел — ну, так мне показалось — был Витька Фальк.
Витька шагал голый по пояс, с перебинтованным левым плечом и ударами "калашникова", хрипло матерясь, подгонял двух здоровенных турок, которые, закатывая наполненные ужасом чёрные глаза волокли, надрываясь, огромный "браунинг". На Витьку они старались не оглядываться. По-моему, он внушал им даже не ужас, а нечто беспредельное и необъяснимо жуткое. Оказывается, с подбитого параплана… дельтаплана… аппарата, едри его!.. он буквально скатился к туркам в пулемётную ячейку, ударом какого-то бруса по горлу уложил насмерть успевшего схватиться за оружие офицера, сорвал с его снаряжения гранату и, угрожая ею, заставил пулемётчиков сперва огнём уложить своих, окружавших место падения аппарата, а потом тащить "браунинг" к казакам. Тогда его и зацепило в плечо.
За Пашкой буквально волоклась его мать. Он тоже шёл с оружием и то вежливо отцеплял с уговорами женщину, то целовался со своей девчонкой, то с братьями. Увидев меня, он махнул рукой и крикнул:
— Сгорел наш "Жало", блин!
А Витька, толкнув пленных в руки казакам (те пошли почти с радостью, чуть ли не рысью!), побежал ко мне, навалился и стал целовать и обнимать. Я сперва обалдел, а потом ответил тем же. Мы "расклеились" через полминуты и свирепо огляделись — никто не смеётся?