Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов

Ну не могло же этого быть по-настоящему?

Знаете, когда я смог убедить себя, что это — по-настоящему? Когда, немного опомнившись, вспомнил, какие у атамана были глаза. Когда он прикреплял мне звезду.

Как у любого из нас после вылета. Только мы поспим — и всё. А у него эта усталость наверное — навсегда.

— Мне известно, что двое из вас — в станичной больнице, — сказал Громов, когда наградил последнего. — Отсюда я отправлюсь к ним.

— Господин атаман, разрешите обратиться! — вдруг шагнул вперёд Колька. Громов кивнул. — Господин атаман, а как же… дальше?

Вот оно.

Вот когда я вернулся в реальность.

— Дальше? — атаман обернулся, поглядел вокруг. — А что дальше…

— Дальше-то мы как? — напряжённым голосом спросил Колька. — Ну. Наша сотня.

— Повоевали, хватит… нам оставьте… — попытался пошутить Громов. Но Колька вдруг крикнул:

— Тогда берите награды обратно! А нам разрешите воевать!

— Воевать!

— Забирайте награды!

— Что мы — за них воевали?!

— Сорок километров до линии!

— У меня вчера отца убили!

— Дядю!

— Брата!

— Воевать!!!

— Да вы ж не казаки! — замахал рукой Громов. Лицо его стало отчаянным.

— Верстайте! — отчаянно заорал Колька. — Верстайте нас всех!

— Верстайте!

— Да родителей-то пожалейте! — уже надсаживался Громов.

— ЭТИ придут — никого не пожалеют!

— Верстайте!

— Сынок! — крикнул кто-то, я не понял кто. И не понял, чей голос в ответ прозвучал:

— Мама, молчи, не смей!

Только бы моя ничего не крикнула, подумал я. Громов водил растерянными глазами. Потом кивнул молчащим старикам:

— Вы как, старики?

Я прикрыл глаза.

Если бы я мог — я бы заткнул уши.

Я знал их ответ.

* * *

— В бога веруешь? — спросил атаман. Я кивнул, потом быстро ответил:

— Верую.

— Добре. Водку пьёшь?

Я онемел. Что отвечать-то?! Вокруг раздались смешки и подначки:

— Да ты про что его спрашиваешь, атаман, ты его про молоко спросил!

— Ага, из сиськи ещё…

— Отвечай по обычаю, — тихо сказал Громов. В его глазах был какой-то тёплый свет, и я, придя в себя, отчеканил:

— Пью!

— Перекрестись, — я выполнил требование. — Отче Наш читаешь?

— Отче наш, иже еси на небеси, да святится царствие твое… — начал я, с ужасом сообразив, что знаю ещё только одну строчку — но Громов махнул рукой:

— Будет… Значит так. Быть тебе, Николай Сергеев Реузов, казаком станицы Упорной войска Кубанского.

Опустившись на колено, я поцеловал станичный стяг. Встал. Вернулся в строй.

Когда принимали Витьку Фалька, кто-то сказал: "Немец, вы чего?!" — и я понял вдруг, что ко всему этому относятся серьёзно. Витька побледнел. Но Громов повысил голос:

— А скажи, старики, — обратился он с поклоном к старикам, — как наши Азов у турок брали — кто стену миной взорвал?

— Крещёный немец именем Иван! — отозвался тут же Игорь Николаевич, стукнув палкой в землю. — Витька на работу злой, наш, казак!

— И воевать хорош!

— Пленных с пулемётом голыми руками взял! — закричали отовсюду. Громов кивнул:

— Ну и дело.

Солнце пекло. А мы стояли, и снова, снова повторялся этот обряд. С каждым повторением становилось казаком больше. Я не ощущал ничего возвышенного, всё напоминало конвейер. Но никакого протеста это у меня не вызывало. Когда идёт война и с конвейера сходят танки — никто не смотрит, чтобы на них ровненько легла краска. Главное, чтобы танки были. Чтобы было чем заменить сгоревшие…

Я думал о себе, как о танке. Как о машине. Не как о живом человеке. Ещё три месяца назад я бы просто не понял, попытайся мне кто-то объяснить такую позицию. А теперь — сам дошёл. Своим умом.

Отдельная "Крылатая сотня" была оформлена, так сказать, официально. В заключение Громов сказал, что в самое ближайшее время мы будем оснащены "по полной". Правда, он не стал объяснять, что имел в виду, а мы не спрашивали — и так уж много чего натворили, так сказать.

Нас поздравляли и, кажется, снова фотографировали, уже по отдельности. Потом кого-то потащили к машинам. А я разыскал маму и мы пошли домой. Дашка было мотнулась следом, но я еле заметно покачал головой — и она тут же исчезла, послав мне воздушный поцелуй.

Мы шли молча. Я нёс новенькую кубанку в руке.

— Что же ты наделал, Коля… — тихо сказала мать. — Что же ты натворил…

— Я не сделал ничего, чего не надо было делать, мама, — твёрдо ответил я. — Только то, что был должен.

Она остановилась. Посмотрела на меня — так, как смотрела до войны, когда я что-нибудь вытворял и не хотел признать вины. Но… но сейчас я не отвёл глаз.

Опустила глаза мама.

— Пойдём домой, — я взял её под руку. — Пойдём, ма?

Дмитрий Ляляев.

РАЗДУМЬЕ

… слова "Родина" и "Отчизна" —

Не разменная медь в кошельке!

Если Родины Вам не видно

Посмотрите на жизнь вдалеке.

На бардак, что в стране творится,

И виновных нам не сыскать!

Призывной народ "шухериться",

Не желая идти "воевать"!

Говорите, что нет России,

Может вправду и вам видней,

Но какие у нас большие

Легионы из "косарей"!

Нет, не тех, что траву косили,

Убирая ее в стога,

Тех, что голову не побрили

Опасаясь открыть рога!

" — там уроды одни, дебилы!

Я же умный, я не такой!",

Это как же тебя растили,

Что ты вырос такой "герой"?!

" — эта армия, что дает — то?

Неохота два года терять!",

Но мужчина ль, сказавший это?

Да, мужчина, мужчина — Блядь!

Вы простите меня, пуритане,

Нецензурна моя молва,

Только что обижаться, если

Не относятся к Вам слова!

Те, кому довелось "откоситься",

Пусть спокойненько груди мнут,

Проституткам и просто девкам,

Что услуги свои продают.

Только если вас с ней перепутают

И предложат пройти в постель,

Не валите вину на Путина,

Что страна превратилась в бордель.

Здесь и ваша заслуга "косарьская",

Вы же умный, вы не простой!

Легионы в стране "гейсарские",

"Мальчик-гей" — это "деффка" такой!

Где же сказки о древних русичах?!

Или сказки сплошная ложь?

Ну, дремучие. Жили в урочищах,

А с дремучих — чего возьмешь?!

Ну не знали они, что лучше бы

Под татарами "полежать",

И Сусанин, поляками мученый,

Не хотел им Москву показать.

А французы — какая радость,