Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов
Кстати, нам — "Героям" — оказывается, полагались продуктовые пайки, в которых были разные приятности типа — ого! — красной икры, сахара и кофе. Первый паёк, скажу честно, я съел с мамой. А потом… короче, потом четыре из наших двенадцати "геройских" мы стали оставлять на всю сотню, о восемь — сплавляли в интернат.
Не знаю. По-моему, так было правильно. Еды хватало всем, но попробуй объясни семи-восьмилетнему, у которого нет папы и мамы (и хорошо ещё — господи, прости! — если с рождения нет, а если были — и вдруг нет?!), которому хочется шоколадку, что шоколадки нет и не будет? Проще отдать свою…
В общем, мы сидели в ангаре. Мы в нём чаще всего и ночевали — на чинёных раскладушках, и ели, и вообще… "Воин небес" и "Свирепый Карлсон" отсутствовали — несмотря на белый день, летали, забрасывали куда-то в приречные ущелья медикаменты и консервы горным стрелкам. (Отец Ромки Барсукова воевал там, Ромка страшно жалел, что не летает). По рукам ходили три номера "Казачьего стана" — фронтовой газеты Южного фронта. Передний лист — из плохой серой бумаги — был плотно украшен, как паркетом вымощен, нашими физиономиями в обрамлении текста глупейшей и напыщенной статьи. Я даже не знал, что такие ещё можно писать. Нет, она была вполне патриотическая и вообще даже ура-патриотическая, но мне так и казалось, что в мирное время её автор писал про кастинг малолетних "звёздочек"… Однако, многим ребятам статья отчётливо нравилась; кое у кого дома я даже видел вырезанные из неё фотки с кусками текста, хотя номеру уже исполнилось почти три недели.
Ужасно, но у мамы тоже был. Был и у Дашки, но я потребовал выкинуть и проконтролировал процесс…
— Дайте свежий номер, — раздражённым от жары и самому себе неприятным голосом попросил я.
Номер мне дали. Новости были самыми разными; внешние — более-менее радостные, похоже, что попытка оккупировать Россию здорово всколыхнула весь мир. Но напрямую нам помочь никто особо не торопился — а если кто и хотел, то у них были свои проблемы. Смешно; у меня дома лежали два письма, невесть какими окольными путями добравшиеся до адресата "на деревню Колюшке". Одно — из Греции, от 10-летнего Андроса Зафариса. Он написал несколько строк, которые мне не мог перевести никто, даже наши местные греки-беженцы, зато нарисовал очень выразительную картинку: некто, очень похожий на бога Зевса, разил с невообразимого летательного аппарата жалкий американский авианосец под большим — видимо, автор очень хотел, чтобы неясностей не осталось — звёздно-полосатым флагом. Да, смешно, но… приятно. Второе письмо прислала с Украины, а точнее — из Харькова Оля Приходько, 13 лет. Девчонка писала, что у них "тоже идёт война" и "город часто бомбят, но никто давно не боится", что её старший брат тоже Коля, ему 16 лет и он "воюет с бендеровцами". Она ничего не просила, не восхищалась мной — просто как бы рассказывала о своей жизни. Но в конце были несколько строчек: "Если ты будешь живой после войны, приезжай к нам." Тоже без объяснений, просто — вот приезжай и всё…
Возьму и съезжу, подумал я. Вот возьму и съезжу. Вон, до Витьки Барбаша добралось письмо аж из Боснии!!! Тоже от девчонки: "Незнайомый друже русс…" Мы все угорали, а он отбрёхивался, покраснев, как помидор… Но письмо аккуратно носил в кармане.
— Коль, в шахматы сыграем? — подал голос Витька.
— Вспомни о дураке… — вздохнул я. — Ладно. На что играем?
— На ку-ка-ре-ку. Кто продует — влезет на ангар и будет…
— Я вам влезу, — сказал из-под кубанки предположительно спавший сотник. — Крышу проломите… петухи.
— Попишу за петуха, — пообещал я. Колька, не поднимая кубанки, показал мне кулак. Потом превратил его в фигу.
— Не на ангар, на тополь за двором, — торопливо поправился Витька, расставляя шахматы.
— Давай. Десять раз кукарекаешь, — предупредил я.
— Идёт… Э, а чего сразу я кукарекаю?!
— А потому что ты точно продуешь… Ходи, раз белых к себе повернул.
— Хожу…
* * *
Макс Дижонов заложил вираж. Жорка Тезиев, прижав к плечу приклад РПК, дал очередь по бегущим — двое последних упали обратно в укрытие. Казаки, лезшие вверх по склону, поддержали "авиаторов" дружным рёвом. Первые их гранаты уже долетали до спешно покидаемых турками позиций.
"Воин небес" заходил с другого конца. Олег Гурзо, почти стоя на сиденье, поливал врага короткими очередями ПКМ. Макс поднял над плечом руку с оттопыренным пальцем — от последнего стрелявшего по казакам "браунинга" сыпанул расчёт, но почти тут же попадал под огнём Гурзо. "Свирепый Карлсон" ещё какое-то время преследовал бегущих, но казаки, занявшие позиции, уже неистово махали снизу руками, и оба планера пошли на посадку.
Сели почти крыло в крыло. Подбежавшие терцы бросились качать экипажи. Смеющиеся мальчишки отбивались, крича, что и так нарушили приказ, что им велели груз сбросить, а не садиться — и уж тем более не турок разгонять…
— Мы эту высотку уж миномётами пахали — без пользы! — кричал молодой есаул. — Просим авиацию — как в трубке: "Ждите… ждите… ждите…" А они сверху жарят, они сверху всю округу поливают! А тут вы…
— Нам вот ещё за эту самодеятельность такой фитиль в попу вставят, что он изо рта вылезет! — Андрюшка Колпин нахлобучил шлем, который всё время, пока его подбрасывали, держал обеими руками на животе. — Не, станишники, нам лететь пора. Лететь, лететь, лететь…
Отсмеиваясь и уже привычно матерно отругиваясь, мальчишеские экипажи попрыгали в свои лёгкие машины. Крыло в крыло, подскакивая на кочках и камнях, рванулись вперёд — мимо раздавшихся терцев. Андрюшка оторвал "гриф" первым, чуть ли не вертикально, показал Максу "fuck". Дижонов погрозил кулаком, пошёл ниже; "Воин небес" замер на миг в высшей точке подъёма, круто скользнул, лихо сваливаясь на крыло, к земле…
…и напоролся на метнувшийся снизу — из-за реки — белый тугой след.
Вспышка.
* * *
Их привезли в станицу и положили на разостланный брезент — на площади перед правлением.
Андрюшка лежал первым, руки у него сильно обгорели, и куртка на груди — но лицо осталось чистым, и синие глаза смотрели недоумённо и, как это ни жутко, весело. Словно он спрашивал: "Ой, что это со мной, ёлы? Не встаётся…" Голова Олега была расколота, и кто-то укрыл жуткий подтёк из пролома краем брезента.
Дашка стояла возле него на коленях.
— Вот они… лежат наши орлята… сломались у них крылышки… — сказал Шевырёв. Голос у него сорвался, атаман медленно встал на колено и без раздумий, без брезгливости, поцеловал обоих мальчишек в лоб. По очереди, Олега и Андрея. Было тихо, только на ветру хлопало знамя. Шевырёв закрыл мальчишкам глаза, и тогда в толпе кто-то вскрикнул и зарыдал, а потом — рыдание заглохло. Ветер хлестнул особенно яростно, и знамя развернулось над трупами. — Ничего… — с трудом сказал атаман. — Ничего, ребятишки… Вас теперь другие крылья несут… посильнее… А мы уж тут за вас… значит… как положено… — и вдруг налился чёрно-синей кровью и вскинул чугунный кулак: — Поквитаемся! За всё и за всех!