Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Зазор между системами ценностей, с которым сталкивается ребенок или подросток в любом современном обществе, в советском социуме был выражен намного резче, поскольку восприятие «диглоссии» как должного было необходимой частью социализации. Объединения и отряды, подобные Коммуне, подрывали этот порядок – как ни парадоксально, потому, что воспринимали официальные лозунги всерьез.

Коммунары (как и некоторые другие советские школьники, даже не состоявшие в объединениях, подобных Коммуне) считали себя идеологически адекватными. В то же время они не понимали или отвергали те принципы, по которым идеология соотносилась с повседневностью.

Отсюда – один из частых мотивов постсоветской мемуарной прозы: ощущение лживости и фальши взрослого мира, подростковое разочарование в коммунизме и, соответственно, обвинение родителей во лжи. Это ощущение характерно не только для воспоминаний людей, которые, как наши информанты, выросли в 1960-е, но и для воспоминаний тех, кто вырос в 1970 – 1980-е. Так, Михаил Шишкин (р. 1961) пишет о той особой ситуации, в которой находились советские учителя: «Тогда, в школе, я, конечно, не осознавал, как тяжело было маме и всем нашим учителям: перед ними стояла задача без разрешения – учить говорить детей правду, вводя их в мир лжи. <…> Они нас учили лжи, в которую сами не верили, потому что любили и хотели спасти»806. Ирина Лукьянова (р. 1969): «С родителями давно уже все расстроилось: я не пускала их в свою жизнь точно так же, как они не пускали меня в свою. <…> Я не могла простить им своего разочарования в коммунизме – почему они мне ничего не сказали, они ведь все понимали? Нет, тогда формулировалось так: почему взрослые врут? Зачем в моем детстве не отбирали у меня Зою Воскресенскую, которой я безо всякого принуждения зачитывалась? Почему сами держали под подушкой Аллилуеву, а мне не дали?»807

Характерно, что И. Лукьянова упоминает детские книги З. Воскресенской, посвященные Ленину. В школьную программу по литературе, помимо классики русской литературы, входили – как литература современная – в основном произведения, следующие соцреалистическому канону: от М. Горького до А. Фадеева. Вполне вероятно, что эти произведения также могли усиливать тот «нормативный зазор», о котором пишет Р. Кайуа808.

Борьбу с несправедливостью за пределами Коммуны коммунары воспринимали не только как личный долг, но и как свою прямую обязанность – собственно, правила Коммуны и вменяли именно такую позицию:

Коммунарское поведение – это не просто человек сам должен был коммунаром быть. Он должен был жизнь вокруг себя преобразовывать. Должен был сделать такой же жизнь своего класса, в идеале – своей школы. Коммунар должен был обязательно вести себя иначе, чем все остальные809.

Попробуем разобраться с тем, как проявлялась «конфликтность» коммунаров, в чем конкретно выражалось их противостояние окружающему миру, другими словами – с кем и по поводу чего они вступали в конфликт.

Вступая в конфликт с одноклассниками, учителями и пионервожатыми, коммунары осознавали себя настоящими пионерами, которые действительно следуют данной ими пионерской клятве и пионерским законам. Это ощущение поддерживали и разделяли руководители таких объединений. В романе В. Крапивина «Мальчик со шпагой» (1972 – 1974) описан пионерский отряд «Эспада» (от исп. espada – шпага), прообразом которого стал организованный Крапивиным детский клуб «Каравелла», действующий в Екатеринбурге до сих пор. По многим параметрам описанный Крапивиным отряд, противостоящий «мещанству» в окружающей жизни, напоминает реальное движение коммунаров. Его руководитель высказывает мысль, которой, судя по интервью, придерживались и руководители коммунарского движения:

Олег не терпел, если кто-то появлялся без пионерского галстука. У нас на дверях написано «Пионерский клуб», – доказывал Олег. – Мы частичка пионерской организации. Если есть такие, кто забывает или стесняется надевать галстук, пусть лучше заявит, что выходит из организации. Это будет, по крайней мере, честно. Свинство, когда человек считается пионером, а галстук прячет в карман810.

Зафиксированная в романе Крапивина дилемма между «мещанским» и «настоящим» отношением к пионерскому галстуку подтверждается и в интервью наших информантов: «…мы ходили в пионерских галстуках. Все тогда ходили, но мы носили его с гордостью. Другие стеснялись – вышел из школы, сунул галстук в портфель – а мы носили с гордостью»811.

Для коммунаров пионерский галстук был не просто символом пионерской организации, но и символом Коммуны: «Галстук [я] носила до 11 класса. Я такая здоровая была. Мальчишки, значит, пристали. Я тогда, видимо, крепче объясняла. Тогда мне было все понятно. Я им спокойно рассказала про Коммуну. Сказали: ну, давай, ладно, носи. Мальчишки не из моего класса»812.

Именно через отношение к пионерскому знамени (илл. 10) и пионерскому галстуку коммунары объясняют свое отличие от обычных пионеров, а Коммуны – от обычного пионерского отряда или дружины: «Мы в школе все были, где все было другое. Видно было, что все по-другому. Другой тип отношений, да? В том числе, и в пионерской организации. Никто не ценит знамя, галстук. А вот мы ценим»813.

Ношение коммунарами пионерского галстука за пределами школы время от времени становилось источником конфликтов:

Илл. 10. Коммунары перед портретом М.В. Фрунзе

Илл. 11. Коммунарская свадьба в Москве в 1963 г.

Мы никогда не стеснялись, что взрослый парень шестнадцати лет шел в галстуке, уже в комсомольском возрасте. Переулок (где жил информант. – Д.Д.) довольно известный такой шпанский переулок – «по переулку Ильича не ходи без кирпича». И такого не могло быть, чтобы я шел и снял галстук. Могли быть конфликты, мог быть какой-то мордобой на улице – ты носил галстук, и за это надо было платить. Но это было высшей доблестью, да?814

Как видно из этого фрагмента, красный галстук за пределами школы в пространстве улицы мог восприниматься как вызов окружающим, своего рода знак нонконформизма, чреватого вполне конкретными неприятностями.

Заметим, что ношение пионерского галстука за пределами школы воспринималось как что-то необычное не только дворовыми компаниями:

– А вообще вы свою особость ощущали?

– Ну, конечно! Людмила Глебовна <Кузнецова, одна из организаторов Коммуны> всегда говорила: будем дразнить гусей. Мы одевали пилотки, галстуки, коммунарский значок, пионерскую форму и так шествовали по Невскому. Или могли так прийти в театр толпой815.

И руководители Коммуны, и коммунары понимали, что пионерский галстук за пределами школы будет воспринят именно так. Пионерский галстук в этой ситуации был знаком, функцией которого было не только обозначить принадлежность к определенному сообществу, но и вызвать соответствующую реакцию у «мещан». Именно по этим причинам коммунары продолжали носить пионерский галстук, уже будучи взрослыми: «Я помню, что очень гордилась – слава богу, уже в девичьем возрасте была, уже мамой была – с пионерским галстуком на сбор ехала, с ребятами в пионерском галстуке. Мне очень нравилось, что я иду, на меня показывают пальцем»816.

Заметим, что пионерский галстук закрепился в качестве знака коммунарского движения. В 1980-е годы на коммунарских сборах его носили уже и взрослые и дети.

Пример с пионерским галстуком наглядно демонстрирует, что публичное поведение членов Коммуны и коммунаров воспринималось большинством их окружения как своего рода вызов.

Помимо конфликтов со «шпаной», у коммунаров и членов Коммуны были конфликты и с учителями:

Конфликтовали направо и налево. И в школе конфликтовали, и с учителями, поскольку научились говорить свободно со взрослыми. Можно было встать и заявить, что вы говорите неправду, вы говорите не так. <…> Учителя врут направо и налево и ведут себя часто очень непорядочно по отношению к детям. А ты, никогда не задумываясь, сразу мог влепить директору такое при всех! <…> Потом, конечно, были репрессии. Они же все люди и часто довольно мелкие, обидчивые. Но Коммуна приучила. Мы, конечно, все были очень конфликтные817.

Cвоих учителей коммунары сравнивали с руководителями Коммуны или друзьями отряда так же, как чуть позже, когда они сами стали пионервожатыми, дети сравнивали уже их со своими школьными учителями: «Мы были как кость в горле! Наши дети лжи не прощали. Они хотели, чтобы к ним также относились, как мы относились. <…> Мы потом поняли, мы тоже были не всегда правы»818.